Монаший капюшон - Питерс Эллис (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
— Тогда всем казалось, что Меуриг ничего не приобретает, скорее наоборот, но теперь-то ясно, сколь много для него было поставлено на карту. Пока соглашение Бонела с нашей обителью не вступило в законную силу, он мог воззвать к валлийскому закону, согласно которому являлся бесспорным наследником, о чем в Шрусбери и понятия не имели. Я себе так это представляю. Парень, сколько себя помнит, знал, что, по валлийскому закону, манор безусловно должен перейти к нему, и, довольствуясь этим, спокойно ждал смерти отца, вовсе не помышляя торопить ее. Даже завещание, в котором Бонел отписал манор своему пасынку, не слишком его встревожило, ибо в его жилах течет кровь Бонела, и в Уэльсе его права предпочтительнее. Но когда его отец решил передать свои владения аббатству в обмен на пожизненное содержание и статус гостя обители, Меуриг понял, что может лишиться всякой надежды.
— Я ничуть не сомневаюсь в том, — продолжал Кадфаэль, — что если бы это соглашение было вовремя заверено аббатской печатью, этот человек — как бы ни было ему горько — постепенно примирился бы с утратой и никогда бы не пошел на убийство. Однако случилось так, что нашего аббата вызвали в Лондон, и имелись все основания полагать, что на его место может быть назначен другой. Поэтому аббат, из-за неопределенности своего положения, не счел себя вправе утвердить соглашение, а эта отсрочка вернула Меуригу надежду и он стал лихорадочно искать способ сорвать утверждение соглашения. Ибо после вступления договора в законную силу земли Малийли раз и навсегда перешли бы к аббатству, и его положение оказалось бы безнадежным. Куда ему тягаться с Бенедиктинским орденом? У Шрусберийского аббатства достаточно влияния, и вздумай Меуриг оспорить соглашение, наш орден добился бы рассмотрения иска в английском суде и по английскому закону, а этот закон, к сожалению, не признает права наследования за такими, как Меуриг.
— Я считаю, — закончил Кадфаэль, — что он пошел в лазарет по доброте душевной, а там простая случайность подсказала ему, где взять отраву. Вот он и поддался искушению, о чем можно только скорбеть, ибо по натуре он не убийца. Но, тем не менее, он виновен, а потому не может и не должен вступать во владение землями убитого им отца.
Главный судья откинулся на скамье с тяжким, тревожным вздохом и взглянул на Меурига, который и бровью не повел, выслушав речь монаха.
— Ты все слышал и понял, в чем тебя обвиняют? Желаешь ли ответить?
— Отвечать тут нечего, — заявил Меуриг, которому отчаяние придало решимости. — Все это пустые слова, они ничем не подкреплены. Да, как он вам и сказал, я действительно был тогда в доме моего отца вместе с его женой, мальчишкой, ее сыном, и двумя слугами. Ну и что с того? В лазарет я тоже заходил, это правда, и случайно проведал про эту мазь, про которую он тут распинается. Но с чего он взял, что я связан с убийством? Эдак я тоже мог бы обвинить любого, кто находился тогда в том доме, только я этого делать не стану, потому как доказательств-то все равно нет. Сержант, так тот с самого начала считал, что это дело рук Эдвина, пасынка моего отца. Но я и его не обвиняю. Я говорю только, что впутывать меня в эту историю ничуть не больше оснований, чем всякого другого. Где доказательства?
— Доказательство у меня есть, — отозвался Кадфаэль. — И вот ведь что печально — по всему видно, что это преступление было совершено не сгоряча, в порыве гнева, о котором человек мог впоследствии сокрушаться, а с заранее обдуманным намерением. Ибо тот, кто стащил отраву из лазарета, должен был принести с собой склянку, чтобы было куда отлить снадобье. Эту склянку он потом долго скрывал, пока был на людях, а при первой возможности незаметно ее выбросил. Так вот, склянка попала в такое место, куда ее никак не мог забросить Эдвин Гурней, приемный сын Бонела. Любой из домочадцев мог, но только не он. Он побежал из дома прямо к мосту, а потом в город — есть свидетели, которые видели это и подтверждают.
— Досточтимые судьи, мы опять слышим одни слова, причем лживые, — вмешался Меуриг, почувствовавший себя несколько увереннее. — Склянки этой никто и в глаза не видел, иначе о ней и сержант бы помянул. Все, что он говорит, от начала до конца выдумки, он специально сочинил эту небылицу, чтобы заморочить вам головы.
Конечно же, об этой улике не знали ни Эдвин, ни Хью Берингар. О том, что склянка найдена, было известно только Кадфаэлю и брату Марку. Слава Богу, что именно Марк нашел и пометил это место: его, во всяком случае, не заподозришь в предвзятости.
Кадфаэль опустил руку в суму и вытащил оттуда маленький сверток. Аккуратно развернув салфетку, он достал склянку из зеленоватого стекла, покрытую подтеками.
— Склянка нашлась. Вот она! — воскликнул монах и поднес улику к исказившемуся от ужаса лицу Меурига.
Молодому валлийцу потребовалось всего мгновение, чтобы собрать все свое мужество и овладеть собой. Но Кадфаэль видел его испуг, и теперь у монаха не осталось и тени сомнения, только горечь, ибо этот человек ему нравился.
— Эта улика, — продолжал Кадфаэль, обернувшись к судьям, — была найдена не мною, а одним юношей, который мало что знает об этом деле и никак не заинтересован в его исходе, а потому лгать не станет. Место находки помечено. Склянка вмерзла в лея мельничного пруда, как раз под окном одной из комнат того дома, где произошло убийство. А Эдвин Гурней ни на минуту не оставался в этой комнате один, и, стало быть, выбросить из окна ничего не мог. Взгляните на нее, если хотите, но будьте осторожны — склянка и снаружи запачкана, и внутри еще осадок остался.
Меуриг посмотрел на судей, передававших друг другу завернутую в салфетку улику, и сказал решительно и нарочито спокойно:
— Допустим, что это правда, хотя здесь и нет того, кто разыскал эту штуковину, а нехудо было бы его самого послушать. Но я-то здесь причем? В доме находилось еще четыре человека, и все они целый день могли входить и выходить из той комнаты, сколько душе угодно. Я-то как раз недолго там оставался, решил вернуться в город, к своему хозяину, а они в этом доме живут.
Выдержка и отвага Меурига не могли не вызвать восхищения, однако испытание оказалось для него нелегким. Он невольно начал оправдываться, а когда понял это, испугался — не за себя, а за предмет своей всепоглощающей любви — за землю, на которой родился и которую считал своей. Кадфаэль и сам не ожидал, что будет так сочувствовать терзаниям Меурига. Но он должен был довести это дело до конца: слишком многое было поставлено на карту, и монах не мог позволить себе и дальше разрываться между состраданием и необходимостью доказать истину. Эдвин в темнице. Меуриг пока не знал об этом, и Бог весть, что бы он испытал, узнав, — жалость или облегчение. Но нет, он ни разу не пытался бросить тень подозрения на Эдвина, хотя сержант и подсказывал такую возможность.
— Вытащите затычку, — обратился монах к судьям. Просьба его прозвучала несколько резковато, но он торопился покончить с этим делом.
— Чувствуете, какой запах? Его ни с чем не перепутаешь. Поверьте мне, это и есть та самая отрава. А видите, как склянка перепачкана мазью? Заткнули ее неплотно, потому что тот, кто спрятал ее, очень спешил. Но все же ему пришлось некоторое время держать ее при себе, дожидаясь, пока уйдет сержант со стражниками. А она была вся измазана. Это снадобье оставляет маслянистые пятна, которые нелегко удалить, и запах у него очень стойкий — вы, я вижу, это уже почувствовали.
Кадфаэль обернулся к Меуригу и указал на грубую холщовую суму, свисавшую у того с пояса.
— Помнится, она была с тобой и в тот день. Пусть судьи сами осмотрят ее, и если там остались пахучие пятна, сравнят их запах с запахом из склянки. Ну-ка, Меуриг, отстегни суму и дай ее нам.
Меуриг был настолько ошеломлен, что едва не послушался монаха. Рука его уже потянулась к ремню.
«А что, если там ничего не обнаружится?» — подумал Кадфаэль. Он нимало не сомневался в том, что склянка проболталась в суме весь тот долгий и страшный день, но кто знает... Сейчас Меуриг наберется смелости, с небрежным видом протянет судьям суму, и если она окажется чистой, все обвинение растает, словно снег на ладони. Но сам Меуриг не мог быть уверен в том, что в суме не осталось пятен. Даже если осмотр ее ничего не даст, он все равно не будет окончательно и бесповоротно избавлен от подозрения, а найдись пахучее пятнышко, и он будет осужден бесповоротно.
