Арестант пятой камеры - Кларов Юрий Михайлович (книга регистрации txt, fb2) 📗
Затем снова надел шапку, вздрогнул, прислушался… Может быть, в это мгновение он услышал гимн революции, который пели в Нижнеудинске осужденные на расстрел коммунисты, или команду поручика Дербентьева: «По предателям и врагам России - пли!»? Может быть… А может быть, он услышал стук собственного сердца, которое, подобно часам, отбивало время жизни, смерти и сражений…
ЗАПИСКА ИЗ ОМСКОЙ ТЮРЬМЫ
от 24 апреля 1919 года
«Мнение товарищей из 12-й камеры: новая система охраны полностью исключает успех вооруженного нападения.
Мнение товарищей из 16-й камеры: шансы на освобождение смертников незначительны, но долг товарищей на воле - сделать все, чтобы освободить приговоренных к смерти.
Наше мнение: нападение на тюрьму - ничем не оправданная авантюра и преступление перед революцией.
1. После урона, которое понесло омское подполье в результате последних арестов, рисковать жизнью оставшихся на свободе малочисленных боевиков - ядра очередного вооруженного восстания - комитет не имеет ни политического, ни морального права.
2. Учитывая многочисленность охраны и систему ее дислокации, нападение обречено на провал.
3. Оно не оправдано даже в случае успеха. Освобожденные смертники, по вполне понятным соображениям, длительное время не смогут играть существенной роли в подпольной работе. Таким образом, понесенные при налете неизбежные жертвы ничем компенсированы не будут, что пагубно отразится на дальнейшей деятельности подполья.
По поручению смертников «Американец».
ЗАПИСКА ИЗ ОМСКОЙ ТЮРЬМЫ
от 26 апреля 1919 года
«Учитывая специфику ситуации, наш отказ нельзя рассматривать как нарушение партийной дисциплины, тем более что мнение смертников разделяется сейчас и товарищами из 16-й камеры. Единственно возможный компромисс:
1) побег осуществляется лишь в том случае, если казнь будет производиться вне тюрьмы.
2) побег осуществляется смертниками самостоятельно по пути следования к месту расстрела (в этом случае побег может быть прикрыт огнем боевиков).
По поручению смертников «Американец»
ЗАПИСКА В ОМСКУЮ ТЮРЬМУ
от 27 апреля 1919 года
«Компромисс приемлем. Детали сообщит «Володя». Мужайтесь»,
ИЗ ДОКЛАДНОЙ НАЧАЛЬНИКА КОМАНДЫ ШТАБС-КАПИТАНА ИШУРИНА
от 30 апреля 1919 года
«…Двое были застрелены при попытке к побегу. Третьему - заключенному Стрижак-Васильеву, несмотря на все принятые меры, при осуществлении коих отличился рядовой Хвощ (рапорт от апреля 29 дня), удалось скрыться в неизвестном направлении. Со стороны конвоя ранен посредством штыкового ранения в область груди рядовой Брусницын…»
ИЗ РАЗГОВОРА
СВЯЗНОГО СИББЮРО ЦК РКП(б)
А.Г. СТРИЖАК-ВАСИЛЬЕВА
С ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ИРКУТСКОГО РЕВКОМА
А.А. ШИРЯМОВЫМ
Ширямов. У меня в отношении тебя были другие планы.
Стрижак-Васильев. Что поделаешь…
Ширямов. Здесь тоже фронт.
Стрижак-Васильев. Не спорю. Но в последний раз я держал в руках винтовку 29 апреля. Тогда мне не удалось сделать из нее ни одного выстрела…
Ширямов. А ты хочешь стрелять?.
Стрижак-Васильев. Должен.
ЧАС ИСПЫТАНИЙ
В архивах хранятся личные и официальные письма (последние именуются почему-то отношениями), протоколы совещаний, стенограммы докладов и выступлений, отчеты, описи, анкеты, газетные вырезки и фотографии. Но там нет картотеки записей снов. И дотошный историк, посвятивший свою жизнь документам, никогда не установит, что снилось в ночь на 31 января 1920 года бывшему студенту консерватории поручику Дербентьеву, генералу Войцеховскому, председателю Иркутского ревкома Александру Александровичу Ширямову, заместителю начальника политотдела Пятой армии Андрею Парубцу, заключенному из «висельной камеры» Александру Колчаку или связному Сиббюро Стрижак-Васильеву.
Но автор не историк. Поэтому ему не нужна картотека. Он и без нее знает сны, которые снились в ту ночь разным людям.
С 30 на 31 января 1919 года Стрижак-Васильев спал всего два часа. Потом его разбудили, и он отправился на совещание, которое было созвано в Иркутском ревкоме. И эти два часа ему снились знамена всемирной революции над Прагой, Будапештом, Берлином, небоскребы Америки, заслоняющие закопченное, словно медный таз, солнце, лист жести с именем Нейбута, черные снежные сугробы на улицах освобожденного Омска, винтовка, из которой он не выстрелил, и подпрыгивающий борт грузовика. В этом грузовике штабс-капитан Ишурин, сморкаясь и вытирая платком слезящиеся глаза, вез в Загородную рощу смертников. Из этого грузовика на ходу соскочили трое. Все трое избежали казни. Но в живых остался лишь один. Остальные были убиты при попытке к побегу…
…«Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок», - пели тоненькие детские голоса. И в такт песенке весело и неудержимо скакал и прыгал на колдобинах старый грузовичок. В кузове десять человек: шестеро с винтовками (шесть ниточек штыков), один - с наганом и трое с надеждой. Одна надежда на троих…
Кто-то из солдат скрутил козью ножку, раскурил ее и сунул в рот Стрижак-Васильеву (руки у смертников связаны). Махорочный дым горек и кисловат. Козья ножка чертит в воздухе огненные узоры. Летят и гаснут на ветру искорки. Одна из них прилипает к груди ватника. Солдат прижимает ладонью золотистое пятнышко, и оно исчезает. Наверно, теперь там небольшое отверстие с черными подпалинами по краям. Какое? Может, круглое, может, овальное… Солдату жаль ватника. Вещи казненных - собственность палачей. Таков обычай. Ватник не бог знает что, но на омской барахолке за него дадут шматок сала, а к скудному солдатскому пайку и это прибыток. Поэтому перед расстрелом все трое снимут с себя одежду и обувь. Одежда нужна живым - трупы не мерзнут. Трупы морозоустойчивы. Им нипочем и тридцать градусов, и сорок. Трупы не боятся мороза. Труп - только труп…
Звенят детские голоса: «Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок… Прыг-скок, прыг-скок…» Скок. Скок. Скок…
Стрижак-Васильев выплевывает изо рта козью ножку. Ее подхватывает ветер. Козья ножка летит, искрится, падает…
Последний фейерверк…
Последний?
Прыгает перед глазами, будто брошенный на пол резиновый мяч, борт грузовика. Но при чем тут грузовик? Мяч, обычный мяч… Обычный? Нет, не обычный. Странный мяч, непонятный. И он прыгал все выше и выше. Вот он уже перепрыгнул Эйфелеву башню, небоскребы Манхэттена, ударился о край луны. Еще минута - и он больше не вернется, исчезнет в провале черного неба. Тогда все будет кончено - треск выстрелов и кислый, как махорочный дым, запах пороха. Впрочем, этого запаха они уже не почувствуют.
Смерть…
Чтобы она их не настигла, необходимо схватить мяч, прижать его к груди, крепко прижать, чтобы скрипнули ребра, навалиться на него всей тяжестью тела и не выпускать, не дать ему вырваться и совершить свой последний смертный прыжок.
Но руки Стрижак-Васильева крепко связаны. Их связали перед тем, как посадить в машину. В конторке тюрьмы. Их развяжут только тогда, когда приморенные будут снимать с себя одежду. Правда, надзиратель Борщевский, брат рабочего железнодорожных мастерских боевика Борщевского, успел надрезать веревки. Но теперь веревки снова срослись, стали крепче, чем раньше. Их можно было разорвать, лишь собрав воедино, в кулак все силы. Но штабс-капитан Ишурин кашлял, а пока он кашлял, этого нельзя было сделать. Кашель дробил силы, как молот камень, превращал их в щебень, пыль…
Между тем мяч, снова превратившись в деревянный борт грузовика, прыгал все выше и выше…
«Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок…»
Раз. Другой. Третий. Где он? Ага, вот…
Тишина. Ишурин перестал кашлять. Тишина…
Ну?
Рывок. Веревки лопаются.
