Контроль - Суворов Виктор (книги без регистрации TXT) 📗
Сидит Жар-птица, читает.
Развернулась вдруг перед Настей тайная жизнь Холованова, широко известного под кличкой Дракон. Читает Настя, удивляется. Так вот ты каков!
Стало совсем темно. Включила фонарь. При фонаре читает. А документов на Дракона множество. И стенограммы подслушанных его разговоров. И справочки какие-то. На Сталина всего одна папка. Потому как за Сталиным особенно не понаблюдаешь. Сталин все время за кремлевскими стенами. Сталин все время в своих дачах-крепостях. Потому на Сталина всего одна папочка. Может быть, что-то еще с дореволюционных времен. Папка с надписью «Гуталин» ее не интересует. Опечатана печатью Куйбышевского управления НКВД и пусть так под печатью и остается. Товарища Сталина контролировать не надо. Товарищ Сталин вне подозрений. А вот Дракон должен быть под контролем.
Срывает Настя печати с пакетов, разворачивает папки и читает жадно. Дракон по свету летает. Там самолет заправляли. Тут самолет ремонтировали. Там он в гостях был, тут – на концерте. И соревнований у него вереница. И девки вокруг него, и девки. Гирляндами. Гроздьями. И фотографии в папочках. Холованов на отдыхе… Холованов в кругу… Холованов в Ялте. Холованов в Сухуми. Холованов в «Метрополе». Вот и себя Настя нашла. Вот она отбирает букет у здоровенной девахи, а на лице написано: «Отдай, гадина, букет. Застрелю». Тут же в кадре Холованов. Или вот Настя в передничке белом с серебряным подносом, из-за кулис… А вот Настя пушистая, как полярник. И Холованов рядом. Вот Настя в белом гранитном дворце, в своих покоях. Раздевается. Срам какой. Качество фотографий бесподобное. Все видно. А Холованов в другом крыле дворца. Вот и его фотография. Он тоже раздевается. Тоже парится в бане финской. Тоже в бассейне плавает. Так у него и свой бассейн был, и своя баня.
Если бы он в ту ночь пришел к Насте, то она бы его прогнала.
Но он не пришел.
Голоса.
Прокололо ее, пронизало. Где это она? Огляделась. Она в церкви. Отчего с фонарем сидит? Оттого, что день кончился и сумерки спустились. Увлеклась. День ушел. Пришла ночь. А ночью тут в церкви опять пляски до утра.
Открывают дверь. Идут.
А Настя рычагом дверь сейфа закрыть решила. Чтоб в глаза дверка открытая не бросалась. Не получается. Привалила шпалой, чтоб нутро его растерзанное бриллиантами не сверкало. И ладно. И сойдет. И между колонн – тенью. Тенью. К стропе. А они уже тут. А они уже зажигают свечи.
По стропе – вверх она. Вверх. А зал все светлей. Внизу от свечек растаял мрак, а на хорах, под куполом – тьма. И туда, во тьму, Настя по стропе, как паучок расторопный по паутинке, взбирается. Скользнула на балкон, стропу вздернула. Затаилась. Не увидели ли ее? Не услышали ли?
Нет. Люди в полумраке своим заняты. Столы накрывают.
Тогда по лестнице – на вершину колокольни, через пролом – на кирпичные узоры, осторожно по ним вниз на крышу, а там уже совсем просто. Жалко, что груза на ней больше, чем на верблюде из фильма «Джульбарс».
Что с папками делать? Все тринадцать далеко не унесешь. У нее на спине в мешке еще и «Контроль-блок». Шестнадцать килограммов, а давит на плечи, как плита минометная.
«Контроль-блок» она с собой понесет, а от папок надо освобождаться. Одну, ту, которая на Сталина, – спрятать. Остальные сжечь. Куда прятать? Где жечь? Пролеском Жар-птица неслышно бежит, как лиса, курочку укравшая.
Куда же папку на Сталина прятать? В могилу зарыть? Как потом найти? И если она спрячет, а Бочаров найдет? Надо так прятать, чтоб не нашли. И сама себе под ноги – нафталину, нафталину. И табаку. Чтоб собачки потом чихали.
Из зарослей сиреневых видит Жар-птица, нутром чувствует: тихая паника на спецучастке НКВД. Еще никто не стреляет, еще никто в горн не трубит, никто в колокола не бьет. Но тревога. Дело понятное: холуи из тайного блудилища каждую ночь в щебне видели огромный ржавый опрокинутый сейф. Привыкли к нему. Психология людская: если лежит на виду, если ржавый и опрокинутый, значит, пустой. Запер его кто-то когда-то, так он запертый и лежит. А сегодня вошли холуи в церковь переходом подземным, принялись за дело свое привычное, вдруг ослепил их сейф открытый бриллиантами. Что-то взять из открытого сейфа не посмели. Знают силу гнева бочаровского. Знают руку хозяйскую. Побежали к Бочарову, сообщили, на колени пали: не виноваты…
Ночь на спецучасток НКВД ложится, паника нарастает.
Выбралась на лужайку к загону. Шкафы вдоль стеночек подковой. А ворота в загон не заперты. Потому как нет сейчас тут никого. Потому как загон на территории спецучастка. Незачем его охранять, как незачем охранять пустой барак, как незачем запирать пустой карцер. Осмотрелась Настя и – в загон. Кто здесь искать додумается?
Вытоптан расстрельный загон, как бывают вытоптаны загоны для скота на мясокомбинате. Собачкам тут трудно будет искать. Тут запахи тысяч людей смешаны.
Какой шкаф выбрать? Крайний справа. Грунт – песок. Руками Настя песок гребет из-под железного шкафа. Роет, как лисонька под курятник.
Вырыла. Конверт опечатанный с делом на Сталина – в ямку под шкаф железный. И зарыла.
И табаком вокруг. Табаком. Кто догадается? А ей потом найти легко. Даже если шкафы уберут, место, где они стояли, еще год будет проглядываться.
Что с другими двенадцатью делать? Костер разжечь? Много тут ям. Разжечь в яме костер. Со стороны не увидят. И времени много не потребуется. Потом уходить.
Но как из зоны выйти? Не выйдешь. В обычной обстановке не выйдешь. А сейчас караулы везде усилены, сейчас все на ноги подняты… Войти сюда было легко, имея документ Центрального Комитета, а выйти как? Не зря товарищ Сталин говорил, что на смерть посылает. Бочарову труда не составит ее тут по чахлым пролескам изловить, впихнуть в самолет и сбросить с парашютом, предварительно узлов на стропах навязав. И доложить в Москву: жаль, но погибла. А можно и не докладывать в Москву. Для Бочарова сейчас ситуация: пан или пропал. Не в Москву докладывать, а связь под контроль брать… И власть.
Прижала Настя «Контроль-блок» к груди как существо любимое: не отдам.
Мысль ее точным хронометром стучит: у-хо-ди, у-хо-ди, у-хо-ди.
Как уйдешь? Как входят в зону, так и выходить надо. Завтра исполнение на спецучастке НКВД. Значит, сегодня эшелон телячьих вагонов в зону загнали…
Огромен спецучасток. Все у них тут. Даже станция. Вся прожекторным светом залита. Паровоз шипит, семь товарных вагонов. От прожекторов свет слепящий, почти синий. Патрули с собаками вокруг.
Только все внимание – на вагоны. Сюда, на станцию, паника пока не докатилась.
Вышла Настя на рельсы и спокойно к паровозу идет. Глупо, но что еще придумаешь. Внимание охраны на вагоны, а не на паровоз; на кусты, что вокруг вагонов, а не на открытое полотно железнодорожное.
А ей всего две минуты до паровоза дойти.
Дошла спокойно. Поднялась по лесенке в кабину. Мешок тяжеленный – на пол. Пистолетным затвором клацнула:
– Именем товарища Сталина…
А их трое.
Один с лопатой. Второй с ключом разводным. Третий без лопаты и без ключа. Но лапы как клешни. Возьмет клешнями и выбросит из паровоза. И тесно в кабине. Настя с пистолетом, а они как бы вокруг нее. Хорошо именем товарища Сталина прикрыться. Только мало ли таких по России шастает, чужим именем прикрывается.
– Именем товарища Сталина… – А дыхание срывается.
И они слышат, что срывается. Волнуется девочка. Волнение – признак неуверенности.
– …Приказываю! Не орать. Не шуметь. Пары поднимать. Сейчас едем. Куда едем? Вперед едем. Папки из этой сумки жечь. Только трепыхнитесь, перестреляю к чертовой матери.
Делать нечего. Нехотя, лениво эдак, зачерпнул кочегар уголька и в топку бросил.
– Больше, гад, бери. Копай глубже, кидай дальше! Дальше кидай. А то башку запломбирую.
