На кладбище Невинных (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Стефани, несмотря на случившуюся с ней как раз накануне бала неприятность, никакого уныния не проявляла, напротив, глаза её искрились, на губах играла улыбка. Аббат быстро заметил, что причина радости мадемуазель не в забавных историях, коими сыпал Арман де Соланж, но робких взглядах, кои, изредка поднимая глаза, бросал на неё Беньямин де Шаван. Аббат почесал за ухом. Выбор девицы был правилен. Бенуа он знал давно.
Мадлен де Жувеналь была не на шутку этим раздражена. Ей давно нравился Беньямин да Шаван, и теперь, замечая, как заигрывает с ним кокетка Стефани, Мадлен откровенно злилась. Сам Бенуа нисколько не колебался — ему был по душе игривый и лёгкий нрав мадемуазель де Кантильен, он был рад услышать, что она покинула былой круг своих друзей, коих он сторонился. Что до Мадлен — она казалась ему не больно-то хорошенькой, к тому же — особой с чрезмерно сложным характером.
Это было неверно. Просто Мадлен любила, чтобы всё было так, как ей хотелось, и малейшее противоречие вызывало в ней гнев или слёзы. Нынешняя ситуация была для неё и вызовом, и оскорблением. Она не собиралась отдавать Бенуа сопернице и, решив досадить одновременно Беньямину и Стефани, подсела к аббату де Сен-Северену.
Отец Жоэль с тревогой наблюдал за манёврами девицы, при этом, на его беду, произошло неизбежное: болото глаз мсье засосало несчастную дурочку. Мадлен вдруг почувствовала, как трепетно забилось её сердце, голова пошла кругом. Отец Жоэль с беспокойством слушал несущую всякий вздор девицу, иногда ловя на себе ироничный взгляд Камиля д'Авранжа.
В ленивом разговоре Шарля де Руайана и Бриана де Шомона мелькали партиты для лютни и чембало, аллеманды, паваны, имена Жака де Шамбоньера, Жана-Анри д'Англебера и братьев Куперенов, а Эдмон де Шатонэ, Анатоль дю Мен и Фабрис де Ренар затеяли разговор о творящихся безобразиях.
— Вольтер говорит, что зло в обществе существует при определённых социальных законах, и оно непоправимо, если эти общественные условия не будут изменены. И он прав. Сегодня все просвещённые люди уже признали республику наиболее естественной формой власти, и согласны, что все люди от природы равны, умственное и нравственное их отличие объясняется лишь различным воспитанием и условиями жизни!
Аббат вздохнул. Он республике предпочитал монархию по соображениям не столько религиозным, сколько практическим и утилитарным: одного короля стране прокормить всё же легче, чем сотню республиканцев, каждый из которых непременно возомнит себя королём, к тому же человек, отдающий страну сыну, обращается с ней бережней, чем тот, кому надлежит передать её врагу. Что до равенства людей и зла в обществе, то он никогда не мог понять, как одинаковое финансовое состояние и положение в обществе, одно и то же воспитание в одном и том же колледже могло породить такую разницу в душах, кою он наблюдал в себе и д'Авранже? Салон мадам де Граммон был срезом общества равных, но разве не разнились их души и умы? Разве были равны Одилон де Витри и виконт де Шатегонтье? Аббат не верил ни в пользу реформ, ни в нужность бунтов, ибо был аристократом и мыслил по-патрициански: аристократ, полагал он, из облагороженной души на любых руинах создаст новый мир, но какой новый мир может родиться из бунтующего рабства, из лакейского отрицания всякой святыни?
— Взгляните на положение в стране: религиозный фанатизм, политический произвол, взятки, продажность чиновничества, нравственное разложение аристократии, развращённость вельмож! Что же удивляться, что начали пожирать людей!
Сен-Северен подумал, что пора домой. Дебатировать с глупцами не хотел, девица де Жувеналь тоже надоела вздором, провести вечер гораздо лучше было бы с новеллами Фиренцуолы или стихами Марино или Тассони. Аббат в литературных вкусах был консервативен и предпочитал родной язык гальскому. Тут, однако, к нему обратился мсье де Ренар.
— Согласитесь, мсье де Сен-Северен, просвещённые люди правы, когда выводят мораль из естественных законов природы. Всё зло в обществе — от несоблюдения естественных прав!
Аббат вздохнул.
— В природе волк пожирает зайца. Когда мы сталкиваемся с тем, что люди начинают пожирать людей, это и есть осуществление естественных волчих прав. Человек же — Божье творение, он выше природных законов, и хорошо бы, если сам он не отдавал…
— Какое божье? Ваша религия — средоточие предрассудков, мы же противопоставляем ей завоевания разума, развитие науки, накопление знаний! — взволнованно перебил аббата де Ренар.
— … Человек — Божье творение, — утомлённо повторил аббат, — и хорошо бы он сам не отдавал своё божественное первородство за чечевичную похлёбку завоеваний разума, развития науки и накопления знаний. Чёрт знает, что он приобретёт, но божественную одарённость точно потеряет.
— Вы считаете, что, обратясь к разуму, человек поглупеет?
— Человек глупеет, теряя Бога, ведь уже сегодня гений уступил место таланту, величественность слога — пошлым оборотам речи, мудрость — расчленяющим мир научным знаниям, искусство старых мастеров сменилось откровенной мазней. Мы умней наших предков, — но… ни на что не способны, наши «бессмертные» творения могут обессмертить имена творцов разве что на неделю.
— Послушать вас, Жожо, так все деградирует, — вмешался де Шомон, — но золотой век никогда не был веком нынешним. Те, кто сравнивают свой век с золотым, существующим лишь в воображении, могут рассуждать о вырождении, но тот, кто осведомлён о прошлом, никогда не станет отчаиваться по поводу настоящего. Я, например, убеждён, что отказ от религиозных предрассудков нисколько не скажется на людской гениальности. Человек должен исходить из себя и опираться на себя.
Аббата бесило, что чёртов мужеложник снова досаждал ему разговорами, не менее злила и фамильярность Брибри. «Жожо»… Какой он ему, ко всем чертям, Жожо? Но приходилось терпеть.
— Отторгая себя от Бога, вы медным потолком отгородите свою личность от Вечности, — утомлённо заметил барону Жоэль, — вы обопрётесь на себя, но очень скоро поймёте, что исчерпали все свои пространства, выскребли себя до дна. Истинный Творец — только Бог, только Он может ex nihilo fecit — творить из ничего. Человек не может творить из ничего, ему нужна для творчества связь с Небом, без Бога он стремительно беднеет и воистину становится ничем. Эпохи, оскудевающие Духом Святым, всегда ничтожны талантами, ваша милость.
Между тем в углу гостиной шёл странный спор среди молодёжи, и аббат обернулся туда, заметив, что Стефани с улыбкой машет ему рукой. Он подошёл, радуясь возможности избежать продолжения разговора с Брибри, и Стефани спросила его:
— Отец Жоэль, помните, вы говорили о гордыне… А какой грех в человеке мерзостней всего?
Аббат изумлённо раскрыл глаза.
— Иерархию грехов выстроить трудно, дочь моя. Самым тяжёлым и опасным считается любой нераскаянный грех. Гордость страшна тем, что горделивый не чувствует грехов своих, сребролюбие ожесточает и охлаждает сердце. Чревоугодие, усыпляя разумную часть духа, раздувает страсти, помрачает разум. Блуд — грех осмысленный и тем страшен. Даже убийство бывает непреднамеренным, у блудника же всегда остаётся минута, чтобы одуматься. Притом, блудник хуже блудницы, ибо гнусность его блудодеяний безнаказанна, он не рискует репутацией. Страшна и зависть — наказание сугубое, ибо не ублажает грешащего, подобно блуду, но изнуряет и убивает. Она берет начало от гордости, ибо гордый не желает терпеть рядом равных, а тем более превосходящих его. Гордость превращается в зависть, зависть — в ненависть, ненависть — в злобу, а злоба толкает на преступлени. Гибельнее же всего отчаяние, ибо происходит оно от нечестивого настроя души. Это — хула на Господа, ибо Господь не отказал никому ни в милости, ни в человеколюбии. Следствие же любого смертного греха — убийство чувства Бога, то есть веры, и неспособность к покаянию. Это путь к атеизму — духовной смерти.
Андрэ де Треллон, к удивлению де Сен-Северена, слушал внимательно. Аббат недоумевал: Андрэ был носителем одного из самых беспутных имён в свете. Его отец, убеждённый вольтерьянец и развратник, дружок принца Субиза, был распутнее покойного герцога Орлеанского.
