Сокол и Ласточка - Акунин Борис (книги .TXT) 📗

Меня удивило, что пурпурный круг солнца поднимается над горизонтом не по носу корабля, как следовало бы, если мы плывём на восток, а за кормой. Я спросила капитана, чем это объяснить, и он ответил, что ветер с ночи неблагоприятен и приходится идти длинными галсами. Досадно!

Странный он всё-таки человек, Жан-Франсуа Дезэссар. Иногда я ловлю на себе его взгляд, смысл которого мне непонятен. То ли виноватый, то ли смущённый — хотя смущаться нашему капитану нисколько не свойственно.

Этот субъект совсем не таков, каким кажется поначалу. У него повадки грубого и прямого моряка, который говорит всё, что думает, не заботясь о последствиях. Насчёт грубости сомнений нет, но вот насчёт прямоты… Мне всё больше кажется, что Д. очень непрост. При этом его мечта о дворянской грамоте отдаёт чем-то детским. Когда он делает неуклюжие «великосветские» поклоны или с запинкой выговаривает трудную фразу вроде «ежели вашей светлости будет благоугодно», в его глазах загораются возбуждённые огоньки, словно Дезэссар участвует в волшебной увлекательной игре.

В море нельзя без суровости, иначе команда в два счёта разболтается. И Д. с подчинёнными довольно жёсток. Но не жесток. Когда боцман Выдра драл протрезвевшего пьянчужку линьком, капитан тихонько приговаривал (я слышала): «Полегче ты, чёрт, полегче». Это мне понравилось. Хотя, возможно, капитан просто не хотел, чтобы матрос надолго вышел из строя. Уверена: если придётся выбирать между милосердием и практичностью, Дезэссар выберет второе.

Происшествие, случившееся нынче вечером, подтверждает это моё убеждение.

Море перед закатом посвежело. Волны забелели острыми пенными концами, а некоторые валы даже перекатывались по палубе. Один из них смыл корабельную собаку Селёдку, которую вся команда обожает, хотя мне от этой шавки одни неприятности — очень уж с подозрительным видом принюхивается она к моим штанам. Я давно желала надоедливому псу провалиться к чёрту в преисподнюю, но тут вместе со всеми закричала, забегала.

Жалко было смотреть, как Селёдка лает и скулит, отчаянно работая лапами.

Матросы хотели спустить шлюпку, но Дезэссар запретил. Он сказал, что волны слишком высоки и лодку может разбить о борт, а она стоит денег.

Правда, потом он долго провожал взглядом косматую башку, то исчезавшую, то появлявшуюся средь валов, и стряхивал с ресниц слёзы. Но своего решения не изменил.

Удивила меня Клара. Я знаю, что она состояла с Селёдкой в непримиримой вражде, но здесь, разбуженная криками, слетела с бизани и долго кружила над гибнущей собакой, будто желала поддержать её в смертный час. [27]

Двадцать третий день плавания.

Утром на горизонте с подветренной стороны показалось торговое судно. Мы бросились на него, как изголодавшийся зверь на добычу, но корабль оказался испанский, то есть союзнический. Все были очень раздосадованы.

Испанец сигналил, прося о встрече, но Дезэссар не стал тратить время на любезности, за что я ему признательна. Мы прошли мимо на всех парусах.

Учила, как противодействовать цинге. Больше из любознательности, чем по необходимости, ибо этот ужасный недуг, главный враг моряка, не представляет опасности при столь коротких плаваниях, как наше.

День тянулся очень медленно.

Двадцать четвёртый день плавания.

Вторые сутки пасмурно. Солнце ни разу не выглядывало, но ветер свеж, идём быстро.

Если я не ошибаюсь, мы должны уже находиться примерно на широте Гибралтара.

Уроки с капитаном начинают давать плоды. Д. перестал сморкаться на палубу, отрыгивать после еды и давить на себе насекомых. От этого он преисполнился презрения к остальным членам команды, а они над ним втихомолку посмеиваются. Сегодня мы постигали правила изящной жестикуляции.

Тема занятия со святым отцом была более увлекательной — тропическая лихорадка. Впрочем, в сухом и жарком климате Барбарии она нам не грозит.

Двадцать пятый день плавания.

Скорей бы уж показался марокканский берег! Моё терпение на исходе. Тоску усугубляет хмурая погода.

Не знаю, чем бы я себя занимала без уроков отца Астольфа. Нынче изучали жёлтую лихорадку febis flava.

Поздно вечером.

Я каждый день спрашиваю у Логана, сколько мы прошли за сутки. Сейчас мне пришло в голову сложить эти цифры. Получается, что расстояние до Сале давно преодолено!

Утром выясню точнее.

Двадцать шестой день плавания.

Какая горькая ошибка! Я думала, что в корабельный журнал заносится расстояние, пройденное за сутки по прямой, а оказалось, что при помощи лага замеряется весь проделанный путь. По словам штурмана, с учётом потерь на ночное маневрирование, вычисленную мной дистанцию следует делить по крайней мере натрое. То есть, до цели ещё очень далеко.

Что ж, запасёмся выдержкой.

В конце концов, мне грех жаловаться. Пока плавание идёт на удивление благополучно. В команде все живы и здоровы, если не считать «испанской болезни». Каждый день приходится готовить склянки с марганцовым раствором для одиннадцати человек, и каждому я должна сама делать промывание, что сильно обогатило мои представления об особенностях мужского организма. Отец Астольф неизменно присутствует при сей процедуре, пользуясь случаем, чтобы напомнить пастве о последствиях безнравственности. Матросы охотно соглашаются, но, думаю, что до первого порта. Я же в такие минуты не устаю благодарить судьбу за то, что она сделала меня дурнушкой и избавила от самой низменной стороны человеческого существования. Если я когда-то и задумывалась о замужестве, детях и превозносимых поэтами «plaisirs d’amour», [28] то теперь меня на мякине не проведёшь. Merci beaucoup за такие plaisirs, я уж лучше как-нибудь доживу свой век в старых девах.

Отец Астольф рассказывал об оспе, холере и чуме. С этими болезнями бороться невозможно. Всё что остаётся — поглубже закапывать мертвецов, сжигать всю их одежду вкупе с простынями и молить Бога о милосердии.

Двадцать седьмой день плавания.

Сегодня было много интересного, так что писать буду долго, хоть уже и очень поздно.

В кают-компании после обеда состоялся интересный разговор. Как обычно, рассказчиком был Логан. Его истории иногда бывают пусты или скабрёзны, но всегда занимательны. Нынче он был в особенном ударе.

Д. стоял вахту, так что слушателей было только трое: я, Проныра и Клещ. Артиллерист с сыновьями, категорически отказавшиеся от париков, уже вторую неделю столуются в матросском кубрике.

Беседа началась со спора между мичманом и писцом о самой большой добыче, когда-либо добытой корсаром. Поминали Френсиса Дрейка, галеоны с золотом и пузатые португальские караки, перехваченные на пути из Ост-Индии с бесценным грузом пряностей.

Ирландец дымил трубкой, с интересом слушая. Потом сказал: «Золото, пряности — всё это пустяки по сравнению с кушем, который Джереми Пратт взял в Сан-Диего».

Все посмотрели на Логана, а он грустно улыбнулся и покачал головой: «Вы об этом даже не слышали. А между тем, это самая великая корсарская экспедиция с тех пор, как зародилось наше ремесло. Капитан Пратт, упокой Боже его грешную душу, был великий человек. Таких больше нет. Хотите, я расскажу вам о Невезучем Корсаре?»

Мы, конечно, хотели.

Вот рассказанная история, как я её запомнила.

Капитан Джереми Пратт был английским приватиром (это то же, что корсар), самым опытным и отважным во всех испанских морях. По словам Логана, который близко знал Пратта, ум и находчивость этого человека были удивительны. Он наверняка затмил бы самого Моргана, если б не столь же удивительная невезучесть, преследовавшая капитана во всех его предприятиях. Многие матросы из суеверия даже отказывались служить под его началом. И всё же Пратт пользовался у морского люда огромным авторитетом — из-за умения побеждать вопреки пакостям Фортуны.