Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович (бесплатная регистрация книга TXT, FB2) 📗
– Да уж, Владимир Гаврилович, извольте объясниться, в чем вы отказываете нам – в уме или смелости? Ведь, не поверите, голубушка, скоро четверть века, как женаты, а хоть бы раз рассказал, чем он там занимается. В лучшем случае позвонит, предупредит, что до утра не появится. Хорошо хоть, что по возвращении не парфюмами французскими пахнет.
Тут пришел черед переглядываться уже мужчинам: Маршал усмехнулся в свои медные усы, Свиридов готов был, похоже, провалиться сквозь пол, чувствуя себя виновником этого женского бунта, Филиппов же совсем отодвинул чашку, отложил салфетку и резюмировал:
– Ну что ж. Извольте. Но потом не жалуйтесь. – Он поднялся, закурил и, жестикулируя папиросой, будто дирижерской палочкой, начал рассказывать: – Упреки ваши о причинах, из-за которых мы не обсуждаем с вами службу, я отвергаю, и Константин Павлович, и Александр Павлович, уверен, со мной согласятся. В службе, которой мы с коллегами себя посвятили, вовсе нет никакого романтизма, которого вы, сударыни, быть может, ждете. Настоящее, не книжное преступление всегда отвратительно, преступник всегда жалок, какой бы идеей он ни был движим. Ни Робинов Гудов, ни Арсенов Люпенов я за свою сыскную жизнь не встречал. Вот вам история, которой мы сейчас вынуждены заниматься. Из Обводного канала выловили тело молодого мужчины со следами, хм, насильственной смерти. Вы, должно быть, читали в газетах?
Зина кивнула, Анастасия с Верой Константиновной почти синхронно покачали головами. Владимир Гаврилович продолжил:
– И вот нам требуется сыскать и наказать убийцу, а мы даже понятия не имеем, кто убитый. Вот вам и романтика, и загадочность. Есть мысли, как нам ловить злодея?
Оба помощника на вопросе своего патрона покосились на дам. Первой откликнулась затеявшая этот разговор Анастасия Антоновна:
– Или злодейку…
– Что, простите? – нахмурился Филиппов.
– Злодейку, – тихо повторила за Савельевой Зина. – Или злодеев.
Филиппов сел, потушил папиросу, обдумывая услышанное.
– Убийство ведь совершено в не самом благополучном районе, так? – воспользовалась паузой Анастасия Антоновна. – Вряд ли вы станете спорить, что там женщины пребывают в гораздо более угнетенных условиях, нежели в образованном обществе. Просто представьте: с рождения собственные родители относятся к тебе как к чужому рту, к человеку второго сорта, предназначенному для единственной цели – поскорее покинуть семью, перейдя из услужения отцу с матерью в такое же подчинение мужу. Бедная девушка в большинстве случаев узнает своего будущего супруга только во время сватовства. Она вдруг понимает, что все ее гадания о суженом-ряженом, все ее мечтания и томления никому не интересны. Вот он, твой ряженый, родителем выбранный. Живи, почитай, терпи. А он вдруг оказывается пьяницей и тираном. И что ей делать? К родителям не сбежишь – мало того что вернут, так еще и отец прибьет. Развода для таких девушек тоже не существует.
– И что же, – нахмурился Маршал, – убийство – выход?
– Почему же? Можно дождаться, когда напившийся до чертиков муж сам тебя забьет до смерти или пырнет ножом в водочной горячке. Такие случаи вам попадались?
– Попадались, – мрачно согласился Филиппов. – И не так редко, как хотелось бы, голубушка. Но то все были убийства, простите, скучные. Сама жена могла в ссоре муженька ножом, как вы изволили выразиться, пырнуть. Иногда пребывая в состоянии, помутненном отнюдь не по причине душевных волнений. Или же в совершенном спокойствии и полном рацио могла сыпануть супружнику мышьяка в щи. Но вот чтоб разделать мужика как куренка – такого не встречалось. Тех, кто не читал газеты, посвящу в некоторые подробности: мы пока выловили из канала только туловище – ни рук, ни ног, ни головы. Кто-то покромсал на куски еще довольно молодого и здорового мужчину и побросал в воду. При полном отсутствии обмундирования, как вы, вероятно, догадались. Извиняться за такие интимности не стану, ибо вы сами просили обо всем рассказать. И замечу – нашего, как его окрестили писаки, «чурбанчика», по заключению полицейского доктора, даже предварительно не умертвили. Просто сразу отрубили голову. Возможно, спящему. Но никаких тебе следов отравления или спонтанного убийства в пылу ссоры. Убийца знал, что он собирается расчленить тело. Как вы считаете, способна на такое даже забитая до отчаяния мужем женщина?
Слушательницы на ужасных подробностях побледнели почти синхронно, но намерений лишиться чувств никто из них не выказывал. Равно как и стремления продолжать разговор. Владимир Гаврилович выдержал небольшую паузу, но, не получив какой-либо реакции, резюмировал:
– Так что, любезные наши, порой мы с вами не делимся делами служебными не из секретности, ни даже от нежелания тревожить ваши сны и думы. Зачастую, возвращаясь после наполненного подобными событиями дня, хочется забыться в тишине и спокойствии нормальной жизни.
И, будто опровергая все только что сказанное, в повисшей снова паузе затрезвонил телефон в кабинете. Владимир Гаврилович извинился и вышел, но вернулся так быстро, что разговор за столом даже не успел возобновиться.
– Собираемся, господа. Под Эстляндским мостом час назад выловили торбу с конечностями.
Большая ворона подцепила клювом рябинную ягоду, дернула. С верхней ветки сорвался потревоженный снег и присыпал черную птицу, сделав ее похожей на сороку. Недовольная таким преображением, ворона громко каркнула, встряхнулась совершенно по-собачьи и слетела на парковую дорожку, заскакала по подметенным камням, попробовала что-то выкопать в клумбе из-под слегка прикрытой снегом листвы, но отвлеклась на лучик света, мелькнувший в высоком окне. Она махнула крыльями, взлетела на карниз и попробовала заглянуть в щелку, сквозь которую пробивался заинтересовавший ее огонек. Но чья-то рука поправила портьеру, и свет пропал. Совершенно расстроенная очередной неудачей, ворона поднялась, сделала круг над крышей круглой ротонды, еще раз недовольно проголосила и, поймав ветер, взяла курс на холодно блестящий в лунном свете купол Исаакия.
А между тем за привлекшим внимание любопытной птицы окном происходило и в самом деле интересное и даже таинственное действие. Круглая зала с высокими, но наглухо задрапированными окнами освещалась лишь расставленными в странном порядке на мраморном полу толстыми церковными свечами. Прямо напротив окон практически неподвижно стояли двенадцать фигур в черных атласных плащах с капюшонами и без рукавов. Тринадцатое окно оставалось пока без стража. В центре комнаты на постаменте, напоминающем алтарь, накрытый куском черного шелка, лежал человек. В изголовье этого необычного ложа была установлена маленькая каменная фигурка кого-то пузатого и лупоглазого.
Скрипнула дверь, но ни стоящие, ни лежащий даже не пошевелились – лишь легкая ткань на постаменте приподнималась и опускалась в такт дыханию. Казалось, будто кто-то просто спит, укрывшись с головой, а молчаливые тени стерегут этот покойный сон. К тринадцатому, центральному окну вышла еще одна фигура – тоже в атласном одеянии, но алого цвета. Выпростав из-под плаща бледные руки и подняв их над головой – в левой оказался потертый бубен, в правой кривой кинжал, – предводитель этого странного собрания ударил рукояткой клинка по темной коже мембраны. Стоящие синхронно вздрогнули. Еще удар. Снова по кругу фигур в плащах словно пропустили электрический разряд. Каждое новое касание бубна сопровождалось безмолвным сотрясанием людей, стоящих кольцом вокруг каменного стола.
Ускоряя темп, вожак начал что-то гортанно напевать, сперва чуть слышно, медленно, но чем меньше становились паузы между ударами, тем громче звучал его голос, набирая густоту и мощь, усиливаясь, отражаясь от сводчатого потолка. Молчаливые адепты этого вещуна следовали за ритмом бубна, разгонялись вместе с ним, так что вскоре их вздрагивания стали напоминать какой-то нервный танец.
Спустя минут пять такого беснования глухие удары по коже и камлание вожака дополнились хором тяжелого дыхания, а еще чуть погодя первый из круга опустился в изнеможении на колени, второй присоединился к нему буквально через минуту, а потом остальные уже вне всякого порядка и грации попадали на резной каменный пол. Солист и дирижер этой мессы тоже уже с трудом дышал, но ритма не сбавлял, напротив, молотил рукояткой с бешеной скоростью, так что перед кодой стук слился уже в один протяжный гул. Наконец, и фигура в алом тоже опустилась на колени, бубен и клинок стукнулись об пол и затихли, и эхо последнего удара, отрикошетив от купола, растворилось, уступив место лишь частым тихим вздохам. Но через короткое время смолкли и они. Тогда алый жрец поднялся, захватив с пола лишь кинжал, медленно подошел к постаменту, взялся за край шелкового покрывала и торжественно сдернул его с лежащего тела. По кругу плащей пронесся восторженный шепот – на мраморном пьедестале возлежала абсолютно обнаженная девушка с огненно-рыжими волосами. Глаза ее были безмятежно закрыты, грудь ровно вздымалась, будто во сне, локоны рассыпались вокруг головы, будто нимб.
