Между Амуром и Невой - Свечин Николай (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Глава 22
Тюремные типы
В маленьком Томске две тюрьмы. Одна — исправительная (арестанты называют ее «содержающая»): ветхое двухэтажное здание, сырое и убогое, в котором горюют семь десятков невольников. Вторая — Томская пересыльная — огромное предприятие, поражающее даже русского человека своими масштабами. Это целый город в городе. Белый трехэтажный корпус канцелярии с часовым у входа; подле него, на площади, бабы торгуют молоком и калачами. Большие решетчатые ворота ведут во внутренний двор с кордегардией. Вторые ворота доставляют вас уже на главный двор, размерами триста на четыреста восемьдесят саженей. По периметру, вдоль острожных стен, двор окантован цейхгаузами и несколькими подсобными строениями: прачечной, баней, двумя кухнями, пекарней и лазаретом. Внутри — собственно арестантские казармы: четыре длиннющих одноэтажных кирпичных корпуса, столько же бревенчатых, и шесть огромных летних балаганов из натянутого полотна. Особняком стоят два флигеля: военно-каторжное и дворянское отделения; в последнем устроена домовая церковь. Зимой полотняные балаганы убираются и тюрьма тогда вмещает две тысячи арестантов; летом же их число доходит до пяти тысяч!
Лобовский резидент в Томской пересылке Митрофан Наговицын оказался крупным степенным парнем, уверенным и развитым. Он сразу обмолвился, что почти закончил курс в Демидовском лицее! Наговицын сумел устроиться чертежником в инженерном столе канцелярии и теперь чувствовал себя в «колымажне», как рыба в воде. Он знал здесь всех, и все знали его. Только однажды он торопливо сдернул картуз перед каким-то офицером. С прочими, и военными, и партикулярными, Митрофан вежливо здоровался не снимая убора, и так же вежливо приветствовал встречных арестантов. Наговицын вызвался быть чичероном для гостей из Питера, и утром повел их изучать пересылку. Говорил он при этом много, но умно:
— Тут у нас такие типы, что прямо хоть сейчас в роман. Да вот, к примеру, этот… персонаж, ети его!
И Наговицын указал на рыжего мужчину с серьезным лицом тугодума, осторожно, как кот, вышагивающего посреди двора. По бокам «персонажа» сопровождали два крепких фартовика.
— Это Никифоров. Людоед.
— Людоед? — опешили столичные ревизоры.
— Да, самый настоящий. Когда убегал в тайгу, сманивал с собой «дядю Сарая», крестьянина попроще, будто бы в товарищи. А там его убивал и мясом покойника питался.
— Скольких он так?
— Доподлинно известно про четверых. Может, и больше… Каторжная тюрьма приговорила его к смерти. Никифоров смог вырваться в пересыльную и здесь застрял. Приговор дошел сюда. Тогда он нанял у «иванов» охрану — видите, двое «деловых» с ним ходят — и платит им по рублю в день. Тюрьма ждет, когда у сволочи кончатся деньги (давать ему в долг запретили). Говорят, осталось уже менее червонца. А Никифоров тоже ждет — перевода. Братья из Барнаула ему выслали пятьдесят рублей, так он каждый день ходит в канцелярию, интересуется, пришли деньги или не пришли. Вот вопрос: успеет ли?
Недашевский, сурово сдвинув брови, смотрел на красное, отечное лицо людоеда. А потом вдруг сделал то, чего Алексей от него не ожидал. Осмотрелся — далеко вокруг не было никого из надзирателей — и быстрым шагом подошел к фартовым. Те сразу напряглись, но Яков вынул из кармана два серебряных рубля и вручил каждому по монете.
— Он вам целковый в день платит?
— Ага.
— Вот вам два — погуляйте пяток минут.
— А чё так?
— Поучить хочу, как людей жрать.
— Это можно, — ответили фартовые, споро пряча деньги. — Только смотри, не до смерти — при ём ещё шесть рябых осталось. Перевод опять же…
Тут лишь Никифоров понял, что его продали, и бросился взапуски к канцелярии. Но Челубей одним ударом сбил его с ног, быстро поставил, снова повалил. Пинать лежачего он, видимо, не хотел, и каждый раз приподнимал людоеда левой рукой, чтобы тут же положить снова правой. Никогда ещё доселе Лыков не видел его в таком исступлении… Что на Якова нашло?
Увидев, кого бьют, от пекарни прибежали было три арестанта, но фартовые их отогнали:
— Вы-то куда? Человек за деньги хочет удовольствие получить. Имеет право. А вы, босота, ждите — шесть дён осталось!
Лыков не без сожаления оттащил Челубея от крепко побитого каннибала и отчитал для порядка:
— Ты что, сдурел? Охрана увидит, в «индию» попадёшь; а нам некогда сидеть.
— А чего он тут выхаживает?! Деньгами откупается, упырь! Пусть хоть боками своими заплатит.
— Он уже такую цену платит, что не приведи Господь.
— Какую ещё цену! Ты погляди на его рожу — за три дня не обгадишь!
— Ожидание смерти, Яша, много хуже самой смерти.
Наговицын при этих словах только молча согласно кивнул, и повел гостей дальше. Вскоре он приветливо поздоровался с плечистым, среднего роста и плотного сложения человеком лет сорока, с густыми усами под хищным крючкообразным носом. Арестант на ходу пожал Митрофану руку, внимательно взглянув при этом на его спутников. Тяжелый взгляд… Незнакомец призводил впечатление человека серьёзного и даже опасного.
— Это Цыплов, — с уважением в голосе пояснил резидент. — Не слыхали? Знаменитый в Сибири бродяга. Сильный человек, смерти не боится. В семьдесят девятом связался зачем-то с политиками, организовал им тайную почту и уже подготовил несколько побегов, но городские мальчики засыпались. И его засыпали. Цыплова приговорили к смертной казни (он сопротивлялся при аресте и здорово помял жандармов). Два месяца уговаривали выдать, держали в одиночке — а для уголовных это самое страшное; прокурор каждый день ездил. Не сломали! Он такой один, на весь уголовный штат империи.
Царёв служака Лыков только хмыкнул в ответ, но через минуту его ждали ещё большие испытания.
— А вот и Бомбист, — Митрофан указал на сидящего в теньке худощавого парня с волевым, выразительным лицом. Словно почувствовав, что говорят о нем, парень встал и быстро зашёл за угол.
— Почему Бомбист?
— Потому, что и есть бомбист. Пятый метальщик, что покушался на убитого государя. Счастливчик — с эшафота соскочил!
— Погоди-ка, — разгорячился Алексей. — Я всю эту историю помню, читал в газетах. Метальщиков было четверо. Первый кинул бомбу и не попал; его схватили, и он на следствии всех выдал. Рысаков его фамилия. Тоже повесили, заодно со всеми, не помогло ему предательство… Второй, поляк, метнул свой заряд прямо в ноги царю и погиб от него же на месте. Третий — фамилия его, кажется, Михайлов — испугался и ушел с покушения, но Рысаков его назвал; он тоже повешен. Четвёртый, Емельянов, единственный, кто уцелел. Он, увидав раненого государя, вместо того чтобы добить его, принялся помогать спасать. С бомбой подмышкой… За это и пощадили; сидит сейчас в пожизненной каторге. Пятого не было.
— Правильно все рассказываешь, аккурат по газетам. Интересовался?
— Не каждый день на Руси царей убивают.
— Был пятый метальщик. Вот этот, белобрысый. Фамилия его Загадашников. Он «чистильщик». Перовская никому о нем не говорила. Он стоял отдельно от всех, на подстраховке, чтобы в случае чего довести дело до конца. И бомба у Загадашникова была самая большая, но — не понадобилась. Рысаков о нём не знал, а те, кто знал — не выдали. Везучий человек…
— А откуда о том известно? — усомнился Челубей. — Сам, что ли, рассказал? Разве о таком рассказывают?
— Тюрьма всё знает, — ответил убеждённо Наговицын. (Алексей при этих словах поежился — а вдруг его шифры и беседы тоже сделались известны этому всезнайке?). — Загадашников фигура крупная и долго здесь не просидит. Его взяли за мелочь, дали всего четыре года; власти и не в курсах, что он давно на верёвку наработал. И не узнают никогда; тюрьма своих не выдаёт! А окажется Бомбист на поселении, вскорости сбежит и ещё нынешнему царю фитилёк зажжёт; он человек решительный.
Вот так так! Лыков с трудом сохранял невозмутимое выражение лица. Чего только не выведаешь, окунувшись в арестантскую среду с той стороны. Парень соскочил с самой страшной в Уложении о наказаниях 249-й статьи, где на все пункты только один приговор — смертная казнь, об этом знают сотни людей, и молчат! Надо снова встретиться со Щастьевым…
