Нефритовые четки - Акунин Борис (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
– Обнаружился свидетель. – Генерал тяжко вздохнул. Ему, похоже, не нравилось, какой оборот принимает история. – Позавчера, когда произошло несчастье, даже полицию вызывать не стали. Случай очевидный, общество самое возвышенное, ну и, в конце концов, зачем полиция, когда присутствует ее начальник?
Шуберт рассмеялся и сконфуженно потер висок.
– Боюсь, что дал маху. Я ведь из гвардии, полицейскими делами прежде не занимался. Рассудил по-своему: попросил господина Кулебякина не выезжать из гостиницы, пока не закончится разбирательство, и более ничего.
– Так он живет в г-гостинице?
– У Дюссо. Этот молодой человек петербуржец, в Москву приехал ненадолго, по имущественным делам. Он племянник и единственный наследник Ивана Дмитриевича Кулебякина – того самого, промышленника. Как вы, должно быть, знаете из газет, дядя две недели назад умер, и молодой человек готовится вступить во владение огромным состоянием. Холост, хорош собой, баснословно богат. Естественно, в Москве вокруг него целый хоровод устроили: званые вечера, балы, журфиксы, базар невест. На большую охоту его, разумеется, тоже пригласили. Живет он на широкую ногу. Снял пятидесятирублевый номер с фонтаном, швыряет деньги направо и налево. Оно и понятно – этакое богатство свалилось. В воскресенье Кулебякин уже с утра был под шофе – вам правильно рассказали. Да и когда охотников разводили по парам, тоже к фляге прикладывался – я сам видел…
– Что ж вы замолчали? П-продолжайте.
– Разумеется, никому и в голову не пришло заподозрить умысел. Посудите сами, зачем это Кулебякину в его положении? Корыстный мотив? Право, смешно. Личные счеты? Но они с князем познакомились за полчаса до трагедии. Я выяснял: их представил друг другу барон Норфельдт. Чуть не с первых слов выяснилось, что оба – и князь, и Кулебякин – страстные театралы, у них завязалась оживленная беседа, и они сами попросили поставить их вместе. Нет, никаких личных счетов тут быть не может. И все же…
Генерал сделал паузу – мимо шли двое чиновников из канцелярии. Поздоровались с Эрастом Петровичем, обер-полицеймейстеру молча поклонились. Наконец, можно было продолжать.
– Вчера к звенигородскому исправнику пришел егерь, некий… – Шуберт заглянул в книжечку. – …Антип Сапрыка и сообщил, что собственными глазами видел, как все случилось. Господин Кулебякин утверждает, что спустил курки раньше времени, вскидывая ружье. Егерь же показал, что Кулебякин самым недвусмысленным манером приставил князю дуло к затылку и выстрелил. Исправник проверил: с той позиции, на которую был поставлен Сапрыка, место происшествия действительно просматривается. Само собой, свидетельство какого-то Сапрыки немного стоит против слова такого блестящего молодого человека, но, с другой стороны, зачем бы егерю возводить напраслину? Мужик он немолодой, трезвого поведения и самых похвальных отзывов. Служит у генерал-губернатора в имении чуть не тридцать лет.
– Дело серьезное, – признал статский советник. – Требуется детальное расследование.
– Вот и я о том же. Не глухарку подстрелили – князя Боровского. Какой был мужчина! Половина московских дам в трауре.
– Я знаю, у Боровского была репутация ловеласа. Так, может быть, это п-преступление страсти? Любовная история, роковой треугольник, драма ревности?
Обер-полицеймейстер лишь руками развел:
– Очень возможно. Но вкусы у Боровского были изысканные, с субретками и демимонденками он не знался, признавал только женщин хорошего общества. И всегда был деликатен в связях, ни одной дамы не скомпрометировал. Настоящий джентльмен. Как прикажете полиции расследовать этакое дело? Моих держиморд в этом кругу дальше передней не пустят. Можно, конечно, действовать через прислугу, полицейские сыщики это отлично умеют. Но получится нехорошо. На след не выйдем, а шуму наделаем. Вторжение в частную жизнь почтенных семейств, справедливый гнев дам и их супругов… – Шуберт поежился. – Нет уж, слуга покорный. А вы в этом milieu человек свой. Можете действовать тактично, без огласки. Очень бы вас просил заняться этим делом. Право, Эраст Петрович, вам и труда большого не составит, а мне камень с души.
Статского советника долго уговаривать не пришлось. Задачка выглядела несложной, но любопытной.
Начал, естественно, с допроса егеря, для чего пришлось наведаться в Звенигородский уезд.
Разговор происходил прямо на месте трагедии – оно и нагляднее, и от чужих ушей подальше.
Антип Сапрыка, степенный мужик лет пятидесяти, неторопливо показывал:
– Молодой барин, что выпимши был, вон там стоял. А высокий, с усами, чуть спереди. Как наши-то зашумели и глухарь пошел, молодой на шажок вот этак назад отсеменил, и, гляжу, целит из двустволки прямо в затылок. А высокому невдомек – шею вытянул, глухарей ждет. Только я крикнуть хотел: «Барин, ружье повыше подымите!» – ба-бах! И кончено. Я обмер весь. Ох, думаю, беда какая. Что натворил, пьяная башка, кривые руки! Только гляжу – не шибко-то он и пьяный. Поглядел по сторонам, сторожко так. Меня не приметил, я вот тут за сосной стоял. Кругом пальба, все по глухарям содют, а он, убивец-то, на корточки присел, покойника туда-сюда пошевелил и только после кричать начал. Все так и было, ваше благородие. Как на духу говорю.
И видно было, что, действительно, говорит правду.
Вопрос у Фандорина возник только один:
– Что ж вы, Сапрыка, сразу в полицию не заявили, следующего дня дождались?
Охотник опустил голову, закряхтел.
– Дык… Дело-то страшное. Барское дело. Тут только ввяжись. У него вон ружье мефертовское, тыщу рублей стоит, сапоги лаковые, часы на золотой цепке. Как накинутся аблакаты, сам заместо его в каторгу пойдешь… И не донес бы. Поп заставил. Я к нему, к отцу Константину-то, исповедаться пошел, сдуру: так, мол, и так. А он мне: «Не бери грех на душу, Антип. Стыдно тебе. Езжай, говорит, с утра в город, а я за тебя помолюсь». Ну я и поехал… Попутал меня долгополый. Теперь сам не рад.
– Нельзя же позволять, чтоб убийство сходило с рук, – рассеянно сказал Фандорин, прикидывая, как действовать дальше.
Пожалуй, теперь можно было потолковать с Кулебякиным.
В номере у богатого наследника и вправду оказался фонтан. Мраморный цветок с нагой нимфой стоял прямо посередине гостиной и производил неумолчное журчание, которое уже на второй минуте показалось Фандорину надоедливым.
Неблагоприятное впечатление произвел на него и обитатель великолепного чертога, смазливый брюнет лет тридцати с преждевременно пожухшим лицом.
Афанасий Кулебякин держался с представителем власти развязно, даже нахально, тем более что про показания Антипа Сапрыки ему пока сказано не было.
– …Да, виноват. Споткнулся на ровном месте, ружье и выпало. Перебрал коньячковского. Сорокалетний «Мартель», не доводилось пробовать? Угль пылающий, а не напиток. Будто по облаку плывешь, все вокруг в блаженном тумане. – Убийца сидел в кресле нога на ногу, побалтывая расшитой туфлей, и даже не пытался делать вид, будто потрясен случившимся. – Что ж поделаешь? Не повезло. Фатум, судьба. Минувшей зимой, на великокняжеской охоте, граф Вреде кавалергарда Салтыкова так же вот продырявил. Не читали? Графу церковное покаяние присудили. Я тоже покаюсь, а как же. – Кулебякин размашисто перекрестился. – Десять пудовых свечей поставлю. И тем не ограничусь, слово благородного человека. Говорят, покойник, даром что князь, но доходишко имел небольшой. Собираюсь вдове во искупление трагического недоразумения преподнести тысячонок двадцать-тридцать. Как по-вашему, примет? Думаю, непременно. Конечно, аристократическая спесь и все такое, но ведь, согласитесь, сумма. В ее положении особенно привередничать не…
Здесь Фандорин его и огорошил – перебил на середине фразы:
– Есть свидетель, который видел, как вы прицельно выстрелили князю в голову.
И сцепил пальцы, наблюдая за реакцией собеседника. Кулебякин поперхнулся, заморгал, ногой болтать перестал, выпрямился в кресле.
