Прокаженный из приюта Святого Жиля - Питерс Эллис (книга жизни .txt) 📗
Но где же тот предполагаемый Кадфаэлем облик любовницы нормандского барона, женщины испорченной, готовой на все, лишь бы сохранить свою красоту? Такой женщине нужно было постоянно заботиться о своем обаянии, прибегать к разного рода притираниям, примочкам краскам, использовать свои женские секреты, временами даже голодать, чтобы излишне не располнеть, в совершенстве овладеть искусством двигаться и искусством учтивого обращения. Но Авис достигла уже средних лет, на ее лице и шее виднелись ничем не скрываемые морщинки, в ее темных, волосах пробивалась седина. Авис была все еще подвижна, энергична, да и всегда останется такой, уверенной в себе, не имея нужды казаться иной, нежели она есть на самом деле. И вот именно такая женщина больше двадцати лет владела сердцем Юона де Домвиля!
— Да, я была в охотничьем домике барона, — ни минуты не медля, ответила она на вопрос Кадфаэля. — Куда бы он ни ездил, он всегда держал меня где-нибудь поблизости. По многу раз я переезжала из одного его владения в другое.
У Авис был приятный грудной голос, такой же нежный, как она сама. О своем прошлом она говорила с той же непринужденностью и респектабельностью, с которой говорила бы какая-нибудь вдова после смерти мужа, вспоминая простые домашние радости и неурядицы.
— И, услышав о смерти барона, ты решила спрятаться где-нибудь от греха подальше, не так ли? — спросил Кадфаэль. — Тебе ведь сказали, что он убит?
— К полудню того дня об этом уже знали все, — сказала Авис. — Я тут ни при чем, даже не представляю себе, кто мог бы сотворить такое. Нет, я не боялась, как, наверное, ты подумал, брат Кадфаэль. Я никогда ничего не боялась.
Она вымолвила это просто, самым обычным тоном, и Кадфаэль почему-то сразу поверил ей. И более того, он готов был поклясться, что чувство страха не было известно этой женщине всю ее долгую жизнь. Да и сами эти слова были произнесены с такой мягкостью, словно она касалась рукой кружева, дабы попробовать его на вес и проверить, насколько оно тонкое.
— Нет, это был не страх. Скорее нежелание привлекать внимание к своей особе. Я пряталась больше двадцати лет вовсе не для того, чтобы под конец стать притчей во языцех. А раз все кончилось, чего же медлить? Вернуть я его не могла. Это конец. Мне уже сорок четыре, я пожила свое в миру. Думаю, что как никто другой ты понимаешь меня, брат, — сказала она, глядя Кадфаэлю прямо в глаза, и ямочки на ее щеках вновь заиграли и пропали. — Надеюсь, ты вовсе не удивлен моим поступком.
— Я не знаю такого мужчину, которого ты не удивила бы, — сказал монах. — Ты права, я много лет странствовал по миру, прежде чем накинул себе на голову этот монашеский капюшон. Как это ни глупо с моей стороны, я думаю, что этот твой дар удивлять и прельстил некогда Юона де Домвиля.
— Поверишь ли, — сказала Авис, со вздохом откинувшись на спинку стула и сложив свои пухлые руки на начинающем округляться животе, — я уж и не помню теперь. Само собой разумеется, у меня хватало тогда ума и бойкости, какие могла иметь девушка моего происхождения, и я пользовалась ими без всякого стеснения. Да и сейчас во мне вполне достаточно и того и другого, и я не премину употребить их самым лучшим образом, доступным для женщины моих лет и моего положения.
На самом деле Авис сказала куда больше, нежели было заключено в ее словах, и прекрасно понимала, что Кадфаэль сознает это. Она мгновенно сообразила, что по старой дорожке пути больше нет. Слишком стара, чтобы ею мог соблазниться какой-нибудь другой мужчина, слишком умна, чтобы самой желать этого, и, возможно, слишком верна, чтобы даже задумываться об этом после стольких лет. Со всей свойственной ей энергией Авис принялась искать другой путь. Найти успокоение в браке, это с ее-то прошлым, она уже не могла. Что же ей еще оставалось?
— Ты прав, я не теряла времени даром, покуда дожидалась Юона, — вымолвила Авис просто и спокойно. — А ожидала я его неделями. Я выучилась грамоте и счету, владею многими женскими ремеслами. Надо использовать свои способности, извлекать из них выгоду. Красота уже оставила меня, да я и не была особенно красивой, никто теперь не прельстится мной и не заплатит мне. А Юону я была в самый раз, он привык ко мне. И в постели я была хороша для него, в то время как другие женщины просто утомляли его.
— Ты любила его? — спросил Кадфаэль, понимая, что Авис доверяет ему и не сочтет этот вопрос неуместным.
Так оно и вышло, она ответила вполне обдуманно и серьезно:
— Нельзя сказать, чтобы я любила его, да он этого и не ждал от меня. Но, разумеется, за столько лет мы привязались друг к другу, привыкли что ли, это было, — задумчиво вымолвила она. — Бывало, мы просто сидели за столом, пили вино, слушали менестрелей или играли в шахматы, это Юон научил меня играть. А то сидели у камина, я за шитьем, он с кубком вина. Иногда мы даже не целовались, не прикасались друг к другу, хоть и спали в одной постели.
Словно старый лорд и его старая добрая супруга. Но всему этому пришел конец, и Авис отдавала себе в этом отчет. Она искренне сожалела о смерти своего любовника, даже в те минуты, когда она устремлялась мыслями в будущее и потирала руки от нетерпения вступить на новую, совсем иную стезю. Такой умной женщине нужно было как-то жить дальше, найти себе новое применение. Стезя молодости была теперь ей заказана, но оставались и другие пути.
— И все-таки в ночь перед свадьбой он приехал к тебе, — вымолвил Кадфаэль и подумал про себя, что при всем при том невесте барона было восемнадцать, она стройна, красива и владеет большим состоянием.
— Да, он приехал ко мне. Это был первый его визит, с тех пор как он прибыл в Шрусбери, а вышло, что и последний, вообще последний. Перед самой свадьбой… Разумеется, брак дело серьезное, не так ли? Как и внебрачная связь! А любовь… Это совсем другое дело. Конечно, я ждала его. Ведь предстоявший брак никак не мог изменить моего положения, ты понимаешь меня, брат?
Кадфаэль прекрасно понимал ее. Молодая жена, на двадцать шесть лет моложе, чем Авис, просто покупаемая бароном в ходе имущественной сделки, не могла поколебать положения женщины, которая была его любовницей на протяжении долгих двадцати лет. Две эти женщины принадлежали двум разным мирам, и в каждом из них были свои законы.
— Он приехал один?
— Да, один.
— Когда он уехал?
Теперь Кадфаэль дошел до самого главного. Он понимал, что эта женщина никоим образом не была заинтересована в смерти своего благородного любовника и даже не изменяла ему с управляющим его охотничьего домика, с тем подозрительного вида парнем, который, видимо, пытался уговорить ее сойти с пути много лет сохраняемой верности. Эта женщина твердо знала свое место в отношениях со слугами своего господина, с которыми сталкивала ее судьба, и ставила их ровно настолько высоко, насколько те уважали ее интересы.
— Он уехал после шести утра, — сказала Авис, хорошо подумав. — Не припомню точно, насколько позже шести, но уже светало. Я проводила его до ворот. Да, уже почти рассвело, наверное даже ближе к половине седьмого. Я, помнится, подошла к кусту воробейника, в этом году он расцвел так поздно! Сорвала несколько цветков и воткнула их Юону за тулью шляпы.
— Значит, после шести, ближе к половине седьмого, нежели к четверти, — размышлял Кадфаэль вслух. — Стало быть, до того места, где ему устроили ловушку и убили его, барон никак не мог добраться раньше минут пятнадцати до начала заутрени, а то и еще позже.
— Прости, брат, но я тут ничем не могу помочь, я же не знаю, где именно его убили. А уехал он, пожалуй, все-таки минут двадцать седьмого.
— Да, до того места, даже если спешить, за четверть часа не успеть. А нужно было еще время, чтобы задушить барона. Стало быть, еще минут десять, никак не меньше. Значит, убийца покинул место преступления никак не раньше шести сорока пяти, а быть может, и значительно позже.
Теперь у Кадфаэля остался лишь один интересовавший его вопрос. Множество других вопросов, которые мучили его до того, как он поговорил с Авис, и которые на пути к истине заставляли его метаться от одного заблуждения к другому, теперь уже не имели значения.
