Темное солнце - Вербинина Валерия (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
Про растения, почвы и насекомых-вредителей брат Маврикий знал решительно все, но вид оружия приводил его в паническое состояние, и к ратному делу он был совершенно непригоден. Глядя, как он мечется над маленькими дынями, бормоча себе что-то под нос на своем малопонятном диалекте и укутывая их, будто маленьких детей, Мадленка пришла к выводу, что если уж он не чародей, то точно одержимый, однако его одержимость была ей по вкусу. Все, что связано с землей, было близко ее сердцу, и в обществе брата Маврикия, никогда не обращавшего на нее внимания и не заставлявшего ее помогать ему, Мадленка отдыхала душой.
Вскоре, однако, ее затребовал к себе неугомонный Филибер. У него пока не было оруженосца, и однажды вечером он объявил, что Мишель должен помочь ему переодеться, ибо он идет исповедоваться.
К исповеди анжуйский рыцарь готовился на совесть: надел бархатную куртку, тонкую рубашку, нацепил все кольца, какие у него были, и вдобавок побрызгал на себя какой-то вонявшей мускусом водой, от которой Мадленка начала немилосердно чихать. Чихая, она натянула на анжуйца сверкающие сапоги, после чего Филибер зачем-то покрутился перед зеркалом, которое пришлось держать опять же ей, взбил рукою вьющиеся мелким бесом волосы и удалился.
Исповедь длилась, очевидно, довольно долго, ибо в замок Лягушонок вернулся только под утро и с чрезвычайно довольной физиономией.
— Ну что, исповедовался? — спросила, зевая, Мадленка.
— Целых восемь раз! — гордо ответил рыцарь. Мадленка открыла рот, прикидывая, сколько же это надо нагрешить, чтобы так долго исповедоваться, и так и не отыскав ответа на этот вопрос, рассказала о случившемся брату Киприану. Хронист, который обычно никогда не улыбался, выслушав Мадленку, хохотал до колик, а нахохотавшись, объяснил, что на их языке «исповедоваться» — значит сходить к женщине или, проще говоря, навестить любовницу. Сердитая Мадленка осведомилась, а как же тогда пресловутый обет бедности, послушания и, между прочим, целомудрия, который приносит каждый крестоносец, вступая в орден.
— Любой рыцарь желает этого всей душой, — серьезно отвечал Киприан, — но, ты знаешь, юноша: душа летит на крыльях к небесам, а телу никогда за ним не угнаться. Тело и радо стараться, оно пыхтит, бежит из последних сил, спотыкается, кричит: «Постой! Погоди, любезная!», а душе некогда, она его не слышит. Вот так и получается, что душа идет своей дорогой, а тело — своей, и только у святых их пути всегда едины.
Мадленка нехотя приняла это объяснение, но по зрелом размышлении решила, что хронист все же прав: например, когда очень хочется кушать, ясно, что этого требует бренное тело, а не бессмертная душа, и глупо было бы не есть вовсе на том только основании, что душе этого не нужно.
Все или почти все крестоносцы время от времени ходили «на исповедь», но, очевидно, храбрый анжуец обладал в этом смысле отменным аппетитом, ибо вскоре он, войдя во вкус, повадился каяться каждый день, а то и по два раза на дню, причем всякий раз норовил заглянуть к разным исповедницам. Мадленку он порой брал с собой, чтобы она караулила, ибо у одной его подружки, жены булочника, был до страсти ревнивый муж, который поклялся нарезать крестоносца на облатки, если еще раз застанет его в своей постели; и однажды он едва не выполнил свою угрозу, да, предупрежденный свистом Мадленки, Филибер успел выскочить в окно. Булочница выбросила туда же его штаны, которых он успел лишиться в процессе покаяния, Филибер кое-как натянул их, и они с Мадленкой бок о бок зашагали обратно в замок.
— Второй раз, Мишель, ты мне спасаешь жизнь, — с чувством объявил Лягушонок. — Хуже нет для рыцаря, чем сцепиться с мужланом из-за его суженой, которую он вздумал осчастливить!
Во дворе среднего замка они встретились с фон Ансбахом и Боэмундом фон Мейссеном, которые уезжали с важными поручениями от великого комтура и только что вернулись.
— Гляди-ка, вот и Анжу! — заорал фон Ансбах так, что его было слышно, наверное, аж на самом балтийском побережье. — Небось с очередной исповеди! И это рыжее отродье тоже с ним! Ой, смотри, влетит тебе от Конрада, когда он узнает.
— Оставь Мишеля в покое, — рявкнул Лягушонок. — Он хороший парень, и если бы я мог, я бы сей же час взял его себе в оруженосцы!
— Да хоть в задние дружки! — хмыкнул фон Мейссен презрительно.
Мадленка не поняла, о чем., собственно, идет речь, зато анжуец, похоже, все отлично понял и разразился страшными ругательствами на родном анжуйском наречии.
— Какой из него оруженосец! — глумился красномордый фон Ансбах, держась за живот. — Курам на смех!
— Он и меч небось как следует держать не умеет, — подлил масла в огонь синеглазый.
— Умею, умею, еще как умею! — разозлилась Мадленка. И ведь сама сказала, никто за язык не тянул.
— Ну так покажи, — зловеще пропел фон Мейссен и вытянул из ножен сверкнувший на солнце клинок.
Филибер с укором взглянул на Мадленку, и она поняла, что пропала, причем пропала на этот раз окончательно и бесповоротно.
— Боэмунд, друг мой, что это ты вздумал! — Филибер двинулся на синеглазого, искусно оттирая его от притихшей Мадленки. — Он же совсем еще мальчишка!
— Да уж, — пробормотал комтур Торна, тоже недовольный тем, как повернулось дело.
— Я в его возрасте уже воевал. Заодно посмотрим, годится он в оруженосцы или нет, этот твой мальчишка, — несколько раз секанув воздух мечом для тренировки, отвечал синеглазый; и в его взоре было что-то такое, отчего Филибер как-то сник и сразу перестал настаивать. Мадленка, ни жива ни мертва, следила за ним, когда он вернулся к ней и подал свой меч, тяжелый и совершенно не приспособленный для ее руки.
— Если бросишь меч сразу, он тебя не убьет, — дохнул ей в ухо Филибер, чем отнюдь ее не обрадовал. — Он же все-таки рыцарь и не может убить безоружного.
Мадленка с ненавистью поглядела на «рыцаря», стиснула рукоять и стала против Боэмунда. Она не успела даже шевельнуться, когда крестоносец, как змея, скользнул вперед и клинок, который только что держала Мадленка, отлетел в сторону и с лязгом ударился о стену. Рыцари и солдаты, собравшиеся во дворе, ответили дружным смехом.
— Черт! — вскрикнул Филибер, в отчаянии вцепляясь обеими руками в свои кудряшки. Поражение своего друга «Мишеля» он воспринимал как свое собственное.
Боэмунд сделал шаг вперед, и Мадленка почувствовала, как острие клинка коснулось ее шеи. Ощущение было не из приятных. Глаза Мадленки вспыхнули, она закусила губу, но не сдвинулась с места. Боэмунд тоже не двигался.
— Какой из него оруженосец, — сказал он спокойно. — Он же трус.
— Я не трус, — упрямо проскрипела Мадленка, не узнавая своего голоса.
— Ах так? — подчеркнуто вежливо сказал крестоносец. — Поднимай меч, я тебя научу, как с ним обращаться.
— Боэмунд, не смей! — завопил Филибер вне себя. — Черт, черт, черт!
И во второй раз меч почти сразу же улетел из рук Мадленки далеко-далеко. Собравшиеся вокруг необычных противников надрывались от смеха. Фон Ансбах удалился быстрым шагом, бросив, что не желает присутствовать при этом.
— Ни на что он не годен, — объявил Боэмунд.
— Оставь его, — простонал Филибер. — Мишель, пошли отсюда!
— Ну уж нет, — прошипела Мадленка.
— Мишель! — завопил Филибер. Но Мадленка, увернувшись от клинка Боэмунда, снова побежала за мечом и подхватила его с земли. В детстве, когда дед учил ее брата Михала приемам фехтования, Мадленка частенько присутствовала на уроках, не зная тогда, как они ей пригодятся.
— Похоже, что он мало получил, — заметил Боэмунд отрешенно, пожимая плечами.
Клинки вспыхнули и погасли, сшиблись, разлетелись — и в следующее мгновение, никто не понял как, Боэмунд фон Мейссен лежал на земле. Он увернулся и перекатился к мечу, который у него выбила Мадленка дедовским приемом, но она с размаху двинула его рукоятью по лицу и отсекла бы его протянутую к мечу руку, если бы Боэмунд не оказался проворнее и не успел отдернуть ее.
Он отпрянул; его меч лежал теперь вне пределов досягаемости, и грозная Мадленка нависала над ним, подобно рассвирепевшей фурии. Из разбитой губы рыцаря текла кровь, и он утер ее тыльной стороной руки.
