Пелагия и красный петух - Акунин Борис (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
– А если наоборот? – спросила Пелагия с невинным видом. – Если кто захочет из белого стада в черное? Есть ведь такие, кто отрекается от христианства и принимает иудаизм. Мне вот рассказывали про секту «найденышей»…
– Христопродавцы! – загрохотал отец Агапит. – А вожак ихний Мануйла – бес, присланный из преисподни, чтобы Сына Человеческого вторично сгубить! Мануйлу того нужно в землю вбить и колом осиновым проткнуть!
Голос Полины Андреевны стал еще тише, еще бархатней:
– Отче, а еще мне говорили, что этот нехороший человек будто бы подался в Святую Землю…
– Здесь он, здесь! Прибыл глумиться над Гробом Господним. Видели его на Пасху, смущал богомольцев своими соблазнами и некоторых соблазнил! Его уж и сами жиды хотели камнями побить, даже им от него тошнотворно! Убежал, скрылся, змей. Эх, братьев бы сюда!
– У вас есть братья? – наивно спросила паломница.
Агапит грозно улыбнулся.
– Есть, и много. Не по крови – по душе. Витязи православия, Божьи защитники. Слыхала про «Христовых опричников»?
Полина Андреевна улыбнулась, словно поп сообщил ей нечто очень приятное.
– Слышала, и в газетах читала. Одни об этих людях хорошо отзываются, другие плохо. Мол, бандиты и громилы.
– Это жиды врут и поджидки! Ах, знали бы вы, дочь моя, сколь жестоко они притесняют здесь меня! – пожаловался отец Агапит. – В России-то нашим отрадно, там снизу своя земля греет, а по бокам верная братия. Там мы сильны. А на чужбине одному горько, тяжко.
Это признание ужасно взволновало отзывчивую собеседницу.
– Как? – в беспокойстве вскричала она. – Разве вы не имеете здесь, на Святой Земле, единомышленников? Кто же защитит белых овечек от черных? Где же эти ваши «опричники»?
– Там, где им и надлежит быть: в России-матушке. В Москве, Киеве, Полтаве, Житомире.
– В Житомире? – переспросила Полина Андреевна с живейшим интересом.
– Да, житомирцы – витязи верные, боевитые. Жидам спуску не дают, а пуще того приглядывают за поджидками. Если б Мануйла этот пакостный стал в Житомире воду мутить, или тот носатый, которого я давеча вытолкал, посмел мне, особе духовного звания, грозить, тут же бы из них и дух вон!
Воспоминание о недавней перебранке вновь привело отца Агапита в раздражение.
– Архимандриту он нажалуется! А тот, ирод, только рад будет. Высокопреподобный наш одержим бесом всетерпенства, я ему как кость в горле. Изгонят меня отсюда, сестра, – горько произнес ревнитель чистоверия. – Неугоден я им своей непреклонностью. Придешь в другой раз исповедоваться – а меня уж и нет.
– Так вы тут совсем один? – разочарованно протянула Полина Андреевна и как бы про себя добавила. – Ах, это не то, совсем не то.
– Что «не то»? – удивился поп.
Тут паломница убрала с лица всякую умильность и посмотрела на отца Агапита в упор, испытывая нехристианское желание сказать неприятному человеку гадость – да такую, чтоб проняло.
Ничего, можно, поддалась она искушению. Если б была в рясе, то нехорошо, а в платье позволительно.
– Вы сами-то не еврейских кровей будете? – спросила Полина Андреевна.
– Что?!
– Знаете, отче, я в университете слушала лекции по антропологии. Точно вам говорю: ваша матушка или, может, бабка согрешила с евреем. Посмотритесь в зеркало: межглазничное пространство у вас узкое – явственно семитского типа, нос хрящеватый, некоторая курчавость наблюдается, опять же характерные уши, а главное – форма черепа самая что ни на есть брахицефальная…
– Какая?! – в ужасе воскликнул отец Агапит, хватаясь за голову (которая, если быть точным, скорее относилась к долихоцефальному типу).
– Ну уж нет, – покачала головой Пелагия. – Не буду я рисковать, у еврея исповедоваться. Лучше к отцу Ианнуарию в очереди постою.
И с этими словами вышла из шатра, очень собою довольная.
Оказалось, что один богомолец у шатра всё же стоит: мужик в большой войлочной шапке, чуть не до самых глаз заросший густой бородой.
– Вы лучше к другим священникам ступайте, – посоветовала ему госпожа Лисицына. – Отцу Агапиту нездоровится.
Крестьянин ничего не ответил, да еще и отвернулся – видно, не хотел перед исповедью оскверняться женосозерцанием.
Но когда паломница отошла, всё же обернулся и проводил ее взглядом.
Тихонько промурлыкал:
– Нуте-с, нуте-с…
VIII. Xристовы опричники
Бердичевского укусила муха
Матвея Бенционовича было прямо не узнать, словно подменили человека – об этом говорили и подчиненные, и знакомые, и домашние.
Куда подевалась всегдашняя мягкость, готовность конфузиться из-за всякой мелочи? Обыкновение смотреть в сторону при разговоре? Мямлить и сопровождать речь паразитическими выражениями, всякими там «знаете ли», «с вашего позволения» и «в сущности говоря»? Наконец, потешная привычка в малейшем затруднении хватать себя пальцами за длинный нос и крутить его наподобие винта или шурупа?
Губастый и несколько безвольный рот Бердичевского теперь постоянно пребывал в состоянии решительной поджатости, карие глаза обрели блеск плавящейся стали и сделались отчасти оранжевыми, а речь обрела сухость и отрывистость. Одним словом, милейший, интеллигентный человек превратился в совершенного прокурора.
Первыми метаморфозу, произошедшую со статским советником, ощутили на себе подчиненные.
Наутро после эвакуации сестры Пелагии начальник пришел на службу ни свет ни заря, встал в дверях с часами в руке и сурово отчитал каждого, кто явился в присутствие позже установленного часа, до сих пор почитавшегося всеми, в том числе и самим окружным прокурором, за некую абстрактную условность. Затем Матвей Бенционович вызвал к себе одного за другим сотрудников, приставленных к следственной части, и каждому дал свое задание, вроде бы вполне ясное по сути, но несколько расплывчатое в смысле генеральной цели. Прежде прокурор, бывало, соберет всех вместе и начнет многословно разглагольствовать про стратегию и общую картину расследования, теперь же никаких разъяснений дано не было: изволь делать, что приказано, и не рассуждать. Чиновники выходили из начальственного кабинета сосредоточенные и хмурые, на расспросы сослуживцев лишь махали рукой – некогда, некогда – и бросались исполнять предписанное. Прокуратура, бывшая доселе флегматичнейшим из губернских ведомств по причине малого распространения в Заволжье преступности, вмиг сделалась похожа на дивизионный штаб в разгар маневров: чиновники не ползали мухами, а бегали тараканчиками, двери закрывались не с приличным «клик-клик», а с оглушительным «хрряп», и к телеграфному аппарату теперь почти всегда стояла нетерпеливая очередь.
Следующей жертвой новоявленной свирепости Бердичевского сделался сам губернатор, добродушный Антон Антонович фон Гаггенау. После своего внезапного преображения прокурор совершенно перестал показываться в Дворянском клубе, где раньше любил посидеть часок-другой, разбирая сам с собой шахматные партии, однако же традиционным вторничным преферансом у господина барона все же пренебречь не осмелился. Сидел необычно молчаливый, поглядывал на часы. Когда же вистовал на пару с его превосходительством против начальника казенной палаты, губернатор совершил оплошность – шлепнул королем прокуророву даму. Прежний Матвей Бенционович только улыбнулся бы и сказал: «Ничего, это я сам вас запутал», а этот, неузнаваемый, швырнул карты на стол и обозвал Антона Антоновича «растяпой». Губернатор захлопал своими белобрысыми остзейскими ресницами и жалобно оглянулся на супругу, Людмилу Платоновну.
До той уже успели дойти тревожные слухи из прокуратуры, теперь же она решила не откладывая, прямо с утра, нанести визит прокурорше Марье Гавриловне.
И навестила. Осторожно, за кофеем, поинтересовалась, здоров ли Матвей Бенционович, не сказывается ли на его характере сорокалетие – рубеж, который многим мужчинам дается очень нелегко.
Переменился, пожаловалась прокурорша. Будто какая муха Мотю укусила – раздражительный стал, почти ничего не кушает и ночью скрипит зубами. Марья Гавриловна тут же перешла к проблемам еще более насущным: у Кирюши затяжной понос, и Сонечку что-то обметало, не дай бог корь.
