Дело о старинном портрете - Врублевская Катерина (читать книги без сокращений .TXT) 📗

Я обрадовалась, что для меня это повод остаться, и открыла дверь, чтобы пригласить женщину, сидевшую у двери.

Ничего не подозревающая сиделка вошла в палату и остановилась перед кроватью.

— Почему вы оставили тяжелобольную одну в палате? — суровым тоном проговорил доктор.

— Этот господин сказал, что он из полиции и что ему надо допросить девушку, — растерялась сиделка, испуганно переводя взгляд с Бабинского на Донзака.

— И вы поверили ему на слово? Или он показал вам какой-либо документ? — спросил Донзак, накаляясь от гнева.

— Нет, ничего не показал. Он заявил, что он из полиции, и приказал мне выйти за дверь. Я сначала не хотела его пускать, потому что больная была совсем плоха, но полицейский настаивал, и я подчинилась.

— Он не полицейский! — взревел Донзак так, что сиделка отшатнулась и прикрыла лицо руками. — Он преступник! Убийца! А вы помогли ему совершить преступление!

— Простите, господин инспектор! Я не хотела… — Сиделка чуть не повалилась в ноги Донзаку, но мы с Бабинским ее удержали.

— Успокойтесь, успокойтесь, Иветт, — сказал Бабинский. Мне показалось, что передо мной разыгрывается классическая игра в злого и доброго инквизитора. — Не плачьте, сосредоточьтесь и расскажите инспектору, как выглядел преступник.

— Пышные рыжие усы с бакенбардами, борода, тоже рыжая, очки в роговой оправе, котелок, темный плащ. Точь-в-точь как у полицейского. Я знаю, у меня деверь в полиции служит, в округе Трокадеро, на хорошем месте. У него точно такой же плащ. Я потому и не сомневалась. Пропустила, и все.

— Все понятно, накладные волосы, — махнул рукой Донзак. — Хитер… Побудьте здесь, а я посмотрю следы под окном, земля после дождя мягкая.

Когда полицейский вышел, я обратилась к доктору Бабинскому:

— Доктор, скажите, пожалуйста, вам знаком человек по имени Эспри Бланш?

— Конечно, — ответил он. — Это мой коллега, психиатр, заведует клиникой для душевнобольных.

— А где она находится? В Париже?

— Да, в саду принцессы Ламбаль, а точнее — пригород Пасси, улица Басе. Позвольте поинтересоваться, мадам Авилова, зачем вам понадобился доктор Бланш?

— В его лечебницу ведет тоненькая ниточка, связанная с этим преступлением.

— Простите великодушно, но вам-то зачем? Это дело полиции.

— Я же говорила вам: убили моего друга, русского художника. Потом убили его подругу — задушили так же, как и его. А теперь вот эту девушку… Я пытаюсь сама кое-что предпринять. И в клинике доктора Бланша я, возможно, найду ответ. Вдруг это его недолечившийся пациент или, еще хуже, сбежавший? Ведь все три убийства совершены одинаково — жертвы задушены.

— Понятно, — кивнул Бабинский. — Пойдемте ко мне в кабинет, я напишу вам записку к нему. Все-таки старый приятель, вместе учились в Сорбонне, попрошу поспешествовать.

— Спасибо, доктор, вы очень меня этим выручите. Не знаю, как вас и благодарить.

— Не стоит благодарности. Я с глубоким уважением отношусь к русской медицинской школе, а работой вашего хирурга Пирогова по ринопластике 30 зачитывался, когда еще был студентом. Так что желаю вам успеха в вашем начинании, хотя считаю, что это не женское дело.

— Всего наилучшего, доктор.

Я уже вышла из кабинета, когда доктор Бабинский окликнул меня:

— Постойте! Если вдруг вы понадобитесь полиции, где мне вас найти? Оставьте мне ваш адрес.

— Пожалуйста, запишите: отель «Сабин» на авеню Фрошо.

Выйдя из здания, я повернула за угол и оказалась под окном, откуда выпрыгнул убийца. Донзак склонился над клумбой, рассматривая следы и ничего не замечая вокруг себя. Присев рядом, я тоже устремила взгляд на влажную почву.

— Нашли что-нибудь, мсье Донзак? — спросила я, дотронувшись до его плеча.

— Примята трава, а четких отпечатков только два, и то неполные, — машинально ответил он и рассердился: — Идите домой, мадам! Что вам тут надо? Без вас полно работы.

У вас будет еще больше работы, инспектор, если вы не посмотрите сюда. — Я расстегнула сумочку и достала из нее носовой платок с завернутым в него кусочком глины.

— Что это? — Донзак протянул руку. — Дайте мне!

Но я не дала ему слепок, а осторожно положила его рядом с влажным следом, так чтобы подковки легли параллельно.

— Смотрите, на обоих отпечатках одинаковые подковки. И шляпка гвоздика немного выдается.

— Да, действительно, очень интересно. Откуда это у вас? — удивился Донзак.

— За домом Сесиль в то утро стоял фиакр, который поджидал убийцу, и рядом со следами колес я увидела вот это.

— Как вы об этом узнали?

— Мне показал это место соседский мальчишка, — объяснила я. — Мальчишки, они востроглазые и видят иногда больше взрослых.

— Вы правы, Полин. Но почему вы не сказали мне сразу?

— Вы бы меня снова прогнали, велев не совать нос не в свои дела, не так ли?

Он поднялся с колен и через силу произнес:

— Если найдете еще нечто подобное, милости прошу. А это, с вашего позволения, я заберу.

— Всего наилучшего, мсье Донзак.

В нескольких шагах от моста Аустерлиц я опять столкнулась с Плювинье.

— Доминик, что случилось? Ты преследуешь меня?

Полин, я не перестаю тобой восхищаться, ты настоящая женщина! — улыбнулся он. — Все события в мире связываешь исключительно со своей особой. Нет, я здесь не из-за тебя. Полчаса назад неподалеку отсюда ограбили одно известное лицо, а я веду криминальную хронику в «Ле Пти Журналь», поэтому я здесь.

— Как ты узнал? — изумилась я. — Ведь ограбление произошло совсем недавно! Ты вездесущ?

— Ты слышала поговорку «дьявол прячется в мелочах»?

— Уж не хочешь ли ты сказать…

— Нет, нет, — засмеялся он, увидев испуг на моем лице, — я совсем не это имел в виду.

— Французская поговорка, правильно? — спросила я. — Моя гувернантка всегда повторяла ее, заставляя меня мыть уши и шею перед сном.

— Верно, — кивнул Плювинье. — Если бы у меня не было сотни-другой добровольных помощников во всех частях Парижа, которые за небольшое вознаграждение сообщают мне интересующие меня сведения, я бы не смог вести колонки в нескольких газетах. А так я и в «Фигаро» подвизаюсь, и в «Ла Газетт».

Я успокоилась. Мои подозрения насчет участия Плювинье в убийствах показались мне смешными и беспочвенными. Да и ступает он мягко, а не клацает подковками о булыжную мостовую.

— Доминик, ты смог бы мне помочь? — Я подумала, что лишняя пара глаз мне не помешает.

— С удовольствием, милая Полин!

— Есть ли у тебя соглядатаи в особняке виконта де Кювервиля? Мне нужно кое-что узнать, сумеешь?

— Это связано с убийством твоего возлюбленного?

— Не скрою, я хочу больше узнать об этом виконте. Уж больно часто его фигура появляется рядом.

— Например?

— Он любовник Моны, танцовщицы из «Мулен Руж».

— Ну и что? У каждого уважающего себя виконта должна быть любовница — певичка или танцовщица.

— А то, что эта Мона, или Женевьева, как ее назвали папа с мамой, родная сестра Сесиль Мерсо, тебе ни о чем не говорит?

— Вот это да! — восхитился Плювинье. — Быстро же ты раскопала! Ты думаешь, он хотел сестричку, а она не согласилась, и тогда…

— Доминик, у тебя слишком богатое воображение, да еще отягощенное профессией. Все не так.

— А как?

— Сама хочу узнать. Поэтому помоги мне, пожалуйста, если можешь. А сейчас мне пора на отпевание в православный храм, оттуда на кладбище. Ты будешь на похоронах?

— Буду. Хочу и об этом поместить заметку в газету.

— Спасибо, до встречи, Доминик.

Прежде чем отправиться в храм Александра Невского, я заехала домой, надела темное платье и прицепила траурную вуаль на шляпку. На улице Дарю уже стоял катафалк под балдахином черного бархата, с позументом, бахромой и шнурами. С козел привстал и поклонился мне молодой человек в черном цилиндре. «Это, наверное, зять Антуана Сен-Ландри, того круглого человечка из погребальной конторы, — подумала я. — Как все-таки деловито все устроено у французов: катафалк стоит у храма, как было договорено. Сам возница в церковь не вошел по причине католического вероисповедания, но ждет там, где следует».