Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Несколько в стороне от них, в окружении боярышень и сенных девок, молодая княгиня Ксения. На ней шубка из золотистой тафты, полы которой опушены мехом куницы. На голове светлый повой из плотной парчи, туго завязанный под округлым подбородком. Поверх повоя золотой обруч, с которого, переплетаясь в замысловатые узоры, на чело свисают нити жемчуга, играющего в лучах солнышка радужным огнем. На левой руке княгини, по примеру знатных польских дам, светлая меховая муфта. В нее можно просунуть и вторую руку, если озябнет.
— Ты бы, сын, к людям спустился да иконку, поклонившись, со всеми вместе встретил… — отведя от речного дола взгляд, обращаясь к Василию, молвил Иван Дмитриевич.
Молвил негромко, скрипучим, словно звук у расщепленной молнией сосны на ветру, голосом. Но сыны боярские и дворяне в свите тут же навострили уши, как сторожевые собаки на шорох мышей в овине.
— Мне и отсюда пока все видится неплохо, — поспешно, не задумываясь, с налетом юношеской легкомысленности отозвался князь Василий, подбоченясь. — Пока не слепой…
— Хоть и зрячий, но слепой, — недовольно проскрипел старый князь, — раз не понимаешь, что должен быть первым среди встречающих икону. Слушайся меня ноги, я бы тотчас поспешил на встречу чудодейственной. А ты, гляжу, рано с гордыней познался. Смотри, как бы каяться не пришлось… как мне ныне за прежнюю гордыню свою.
— Прости, — повинился перед родителем Василий. — Ляпнул, не подумав. Уже прозрел и поспешу с княгиней встречать со всем народом иконку. Может, и ты с нами?.. Слуги отнесут.
— Нет, я уж отсель полюбуюсь… Зачем слуг утруждать да новые грехи плодить. А вы идите. Поспешайте. Я — потом к ней прильну, когда в монастыре будет.
Ни старый князь Иван Дмитриевич, собиравшийся провести остаток дней своих простым монахом в слободском Волынском монастыре, ни сын его, Василий Иванович, даже подумать не могли, как отзовется в поколениях рыльских и курских людей их диалог. Подслушанный ближней свитой, пущенный ею гулять по городам и весям, пересказанный и переиначенный людской молвой и так и этак, сдвинутый на века во времени, он достигнет ушей потомков в следующем виде.
«…Рыльский князь Василий Шемяка, узнав о неоднократных случаях чудотворения, пожелал перенести явленную Икону из часовни в свой город. Его желание было исполнено. Но так как Шемяка не захотел выйти за городские ворота на встречу принесенной иконе, то за свое маловерие был наказан слепотою, от которой исцелился только после усердной молитвы пред чудотворным образом и всенародного раскаяния в своем легкомысленном поступке. В благодарность за исцеление прозревший князь выстроил в Рыльске церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы. В этом храме и была поставлена явленная Икона.
Но Икона пребывала здесь недолго: она чудесным образом исчезла и возвратилась на место явления своего, на берега Тускари. И после источала исцеления всем, с молитвою обращающимся к Богоматери…».
Весной 1486 года, бывший светлый князь Иван Дмитриевич, сын Шемякин, уже тихий и хворый инок Феодор Волынского монастыря, в первый и последний раз свиделся с Настасьей Карповной и чадами их преступной любви — заневестившейся Забавой да непоседливым отроком Дмитрием. Расплакавшись, расцеловал всех блеклыми, бескровными губами в лоб и щеки. Потом, успокоившись, благословил каждого кротким крестным знаменем, шепча: «Спаси вас Бог!»
Покидая инока Феодора, располневшая на сытных хлебах Настасья всхлипывала, давясь слезами и непонятным комом, подступившим к горлу. Ей, как любой бабе, хотелось завыть в голос, с причитаниями. Но бывший князь Иван Дмитриевич и не муж, и не покойник еще. Соромно по живому и, почитай, чужому выть да причитать. Вот и держалась изо всех сил.
Настасья Карповна об освобождении князя Ивана Дмитриевича из татарского полона узнала в тот же день, как он был привезен в Рыльск. Но увидеться с ним до последнего момента не могла. В княжий замок ее не призывали, а сама и рада бы пойти туда, да кто ее пустит. Надеялась увидеться во время встречи чудотворной иконы Знамение Божией Матери. Но там был только молодой князь Василий Иванович. О старом сказывали, что немощен, потому и не мог выйти из замка…
Беззвучно плакала Забава. Только по-девичьи остренькие узенькие плечи сотрясались, выражая ее внутреннюю боль и печаль. Время от времени, когда слезы особо туманили взор, ладошкой либо концом плата убирала их с личика. Но они тут же возвращались на место.
Не плакал один отрок Дмитрий. Прикусив до синевы нижнюю губу, чтобы не тряслась и не выдавала его волнения, он сумрачно взирал на происходящее. Какие бури бушевали в его худенькой груди и бушевали ли они там вообще — осталось его тайной. Но что было явью, так это желание поскорее покинуть келью.
За стенами монастыря Настасью Карповну и ее «выводок» ждал князь Василий. Тут же стояла пара телег с впряженными в них лошадками из княжеской конюшни. На одной из телег, густо набитых сеном, лежали узлы и узелки — нехитрый скарб Настасьи. Под сеном, невидимые для глаз, находились заступ, коса, вилы, грабли, печная лопата, пара ухватов, кочерга да топор — предметы необходимые в каждой крестьянской семье. Часть этого принадлежала самой Настасье, часть была подарена ей княжескими людьми. Конечно же, по распоряжению князя.
Вокруг Василия Ивановича на крепких лошадках разной масти, но добротно ухоженных, гарцевало с десяток всадников. Шестерым из них предстояло сопроводить Настасью Карповну с детьми до Шемякиной веси. Там, как знали сопровождающие, это небольшое семейство ждал только что выстроенный уютный домик с подклетью и двором, огороженным тыном. Домик они не видели, но явственно представляли его сложенным из светлых, пахнущих смолой и древесным духом сосновых да еловых бревен. С парой узких, высоко поднятых над землей либо завалинкой окон со ставнями и волоковым окошком для вытяжки печного дыма под самой камышовой крышей.
Путь маленькому обозу предстоял немалый — верст в сотню, а то и более. К тому же дороги едва-едва наладились после весенней распутицы. Но всадники были нужны не столько для сопровождения по трудному пути, сколько для охраны от лихих, разбойных людишек. Их еще называли станичниками. Из-за их разбойных станов, прятавшихся среди лесных дебрей.
Князь Василий после нападения станичников на Кислинского, несколько раз отправлял из Рыльска на важные пути служивых людей, чтобы изловить татей. Но ни разу не удалось хотя бы одного поймать да вздернуть на первом попавшемся суку. Утекали, как вода сквозь пальцы. У княжеских воев — десяток либо два десятка глаз, а у станичников — сотни. Везде свои глаза и уши. Не успели служивые вблизи появиться, а они уже знают да прячутся. Поэтому не так просто их, нехристей, на разбойном деле схватить да на чистую воду вывести. Ибо не тот тать, что татьбой промышляет, а тот, кто концы прятать умеет. Опасаясь княжеских людей, притихали на время, потом с новой силой принимались за татьбу и разбой. Народишко их и побаивался, и остерегался, но и потворствовал, как мог, предупреждая и скрывая. А уж сколько поговорок сложил — не счесть. Хотя бы: «Он портной такой, что по большой дороге шьет дубовой иглой». Или: «Он приезжих гостей привечает — из-под моста их встречает». К тому же и песни слагал, восхваляя. Еще со времен Владимира Красное Солнышко. Вот, поди, разберись, как народ к татям относится…
Как только Настасья Карповна появилась из ворот монастыря, князь, не соскакивая с коня, подкатил к ней и передал небольшую калиту с серебром.
— Это на обиход… от меня и батюшки моего… ныне инока Феодора, — пояснил кратко, перекрестившись. — Дай Бог ему здоровья и долгих лет…
— Спасибо, государь, за доброту твою, — поклонилась поясно заплаканная мать семейства, отправлявшегося на выселки.
— А это, — достав вторую калиту и наклонившись пониже, чтобы Настасья могла заглянуть внутрь кисы, — Забаве на приданое к свадьбе, — показал диадему, ожерелье, серьги и браслеты.
Как ни хотелось князю оставить эти блестящие побрякушки в своем семействе, но данное родителю слово не нарушил, сдержал. Полностью исполнил наказ.
