Левиафан - Акунин Борис (читать книги онлайн бесплатно регистрация .txt) 📗

– Стоп-стоп! – нахмурился Ренье. – Однако почему, мсье Фандорин, вы не сообщили о своей находке нам с капитаном? Какое вы имели право ее утаить?

– Я ее не утаивал. Узелок я оставил на т-том же месте. А когда наведался к шлюпке через несколько часов, уже п-после окончания поисков, узелка там не обнаружил. Я был уверен, что его нашли ваши матросы. Теперь же получается, что вас опередил убийца профессора. Все трофеи негра, включая и скальпель господина Аоно, достались ему. Вероятно, п-преступник предвидел возможность… крайних мер и на всякий случай, носил скальпель при себе – чтобы увести следствие по ложному пути. Скажите, мсье Аоно, у вас выкрали скальпель?

Японец помедлил и неохотно кивнул.

– А не говорили вы об этом, потому что у офицера императорской армии с-скальпеля быть никак не могло, верно?

– Секстант был мой! – объявил рыжий баронет. – Я думал, что… Впрочем, неважно. А его, оказывается, украл тот дикарь. Господа, если кому-нибудь проломят голову моим секстантом, учтите – я тут не при чем.

Это был полный крах. Гош растерянно покосился на Джексона.

– Очень жаль, комиссар, но ви должен продолжать свое плавание, сказал инспектор по-французски и сочувственно скривил тонкие губы. – My apologies, Mr. Ao№. If you just stretch your hands… Thank you. [22]

Жалобно звякнули наручники.

В наступившей тишине звонко раздался испуганный голос Ренаты Клебер:

– Позвольте, господа, но кто же тогда убийца?

Часть третья

Бомбей – Полкский пролив

Гинтаро Аоно

4-го месяца 18-го дня В виду южной оконечности Индийского полуострова

Третий день как покинули Бомбей, а я все это время не раскрывал свой дневник. Такое происходит со мной впервые, ведь я взял себе за твердое правило писать каждый день. Но перерыв я устроил намеренно. Нужно было разобраться в нахлынувших на меня чувствах и мыслях.

Лучше всего суть произошедшего во мне переворота передает хайку, родившееся в тот момент, когда полицейский инспектор снял с меня железные кандалы.

Я сразу понял: это очень хорошее стихотворение, лучшее из всех, которые я когда-либо написал, но смысл его неочевиден и требует разъяснений. Три дня я размышлял, прислушивался к себе и, кажется, наконец разобрался.

Со мной произошло то великое чудо, о котором мечтает всякий человек – я испытал сатори или, как называли это блаженное состояние древние греки, катарсис. Сколько раз говорил мне Наставник, что сатори приходит, если уж приходит, само, без понуканий и предупреждений! Человек может быть праведником и мудрецом, просиживать в позе дзадзэн по многу часов в день, прочесть горы священных текстов, но так и умрет непросветленным, а какому-нибудь бездельнику, глупо и бессмысленно бредущему по жизни, оно вдруг явится во всем своем величественном сиянии и разом переменит все его никчемное существование! Я и есть тот самый бездельник. Мне повезло. В 27 лет я родился заново.

Озарение и очищение пришло ко мне не в момент духовной и физической концентрации, а в ту минуту, когда я был раздавлен, жалок и ничтожен, когда от меня осталась одна оболочка, как от лопнувшего воздушного шарика. Но лязгнуло глупое железо, инструмент моего преображения, и я вдруг с невыразимой остротой ощутил, что я – это не я, а… Нет, не так. Что я это не только я, но и бесчисленное множество других жизней. Что я – не какой-то там Гинтаро Аоно, третий сын старшего советника его светлости князя Симадзу, а малая, но от того не менее драгоценная частица Единого. Я есть во всем сущем, и все сущее есть во мне. Сколько раз я слышал эти слова, а понял, нет, прочувствовал их только 15 числа 4 месяца 11 года Мэйдзи, в городе Бомбее, на борту огромного европейского парохода. Поистине причудлива воля Всевышнего.

В чем же смысл интуитивно возникшего во мне трехстишья? Человек одинокий светлячок в бескрайнем мраке ночи. Свет его так слаб, что освещает лишь крошечный кусочек пространства, а вокруг лишь холод, тьма и страх. Но если отвести испуганный взгляд от находящейся внизу темной земли и посмотреть ввысь (всего-то и надо – повернуть голову!), то увидишь, что небо покрыто звездами. Они сияют ровным, ярким и вечным светом. Ты во тьме не один. Звезды – твои друзья, они помогут и не бросят в беде. А чуть позже ты понимаешь другое, не менее важное: светлячок – тоже звезда, такая же, как все остальные. Те, что в небе, тоже видят твой свет, и он помогает им вынести холод и мрак Вселенной.

Наверное, жизнь моя не изменится. Я буду такой же, как прежде, – и суетный, и вздорный, и подверженный страстям. Но в глубине моей души теперь всегда будет жить достоверное знание. Оно спасет и поддержит меня в трудную минуту. Я больше не мелкая лужа, которую может расплескать по земле сильный порыв ветра. Я – океан, и буря, прокатившись всесокрушающим цунами по моей поверхности, не затронет сокровенных моих глубин.

Когда я, наконец, все это понял и мой дух преисполнился радостью, я вспомнил о том, что величайшая из добродетелей – благодарность. Первая из звезд, чье сияние я разглядел в кромешной тьме, – это Фандорин-сан. Именно благодаря ему мне стало ясно, что я, Гинтаро Аоно, не безразличен Миру, что Великое Извне не бросит меня в беде.

Но как объяснить человеку другой культуры, что он навеки мой ондзин?

Такого слова в европейских языках нет. Сегодня я, набравшись смелости, заговорил с ним об этом, но, кажется, ничего путного из беседы не вышло.

Я поджидал Фандорина-сан на шлюпочной палубе, зная, что он придет туда со своими гирями ровно в восемь.

Когда он появился, затянутый в свое полосатое трико (надо будет сказать ему, что для физических упражнений лучше подходит не обтягивающая, а просторная одежда), я подошел и низко поклонился. «Что это с вами, мсье Аоно? – удивленно спросил он. – Почему вы согнулись и не разгибаетесь?» Разговаривать в такой поэе было невозможно, и потому я выпрямился, хотя, в подобной ситуации, конечно, следовало бы задержать поклон подольше. «Это я выражаю вам свою бесконечную благодарность», – сказал я, очень волнуясь.

«Да бросьте вы», – небрежно махнул он рукой. Этот жест мне очень понравился – тем самым Фандорин-сан хотел преуменьшить размер оказанного мне благодеяния и избавить своего должника от чрезмерного чувства благодарности. На его месте так же поступил бы любой японец благородного воспитания. Но эффект был обратным – мой дух преисполнился еще большей благодарности. Я сказал, что отныне в неоплатном долгу перед ним. «Ну уж и неоплатном, – пожал плечами он. – Просто хотелось осадить этого самодовольного индюка». (Индюк – это такая уродливая американская птица со смешной походкой, преисполненной сознания собственной важности; в переносном смысле – чванливый и глупый человек). Я вновь оценил деликатность собеседника, но мне обязательно нужно было втолковать ему, как многим я ему обязан. «Спасибо за то, что спасли мою никчемную жизнь, – снова поклонился я. – Втройне спасибо за то, что спасли мою честь. И бесконечное количество спасибо за то, что открыли мой третий глаз, которым я вижу то, чего не видел прежде». Фандорин-сан посмотрел (как мне показалось, с некоторым опасением) на мой лоб, словно ожидал, что там сейчас раскроется и подмигнет ему еще один глаз.

Я сказал, что он – мой ондзин, что моя жизнь теперь принадлежит ему, чем, по-моему, напугал его еще больше. «О, как я мечтаю о том, что вы окажетесь в смертельной опасности, а я спасу вас – как вы спасли меня!» воскликнул я. Он перекрестился и сказал: «Не хотелось бы. Если вас не затруднит, мечтайте, пожалуйста, о чем-нибудь другом».

Разговор никак не получался. В отчаянии я вскричал: «Знайте, что я сделаю для вас все, что угодно!» И уточнил свою клятву, чтобы впоследствии не возникло недоразумений: «Если это будет не во вред его величеству, моей стране и чести моей семьи».