Нефритовые четки - Акунин Борис (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Варвара Ильинична вскочила и закружилась по комнате – подол скромненького, видно, еще из прежней жизни, платьица попробовал было развернуться волной, но вместо этого неживописно обмотался вокруг ног барышни.
Папахин фамильярно подмигнул Анисию и кивнул на Серегина:
– Под начальство подкоп роет, шельмец. Думает, Варвара Ильинична возьмет его с собой в заграницы. И Мурка поедет. Теперь, когда со сватовством у него не вышло, Мурка ему заместо невесты.
– Некоторые животные твари много порядочней иных негоциантов, да, Мусенька? – Конторщик поцеловал кошку в нос. – Варвара Ильинична добрая, они нас с тобой беспременно в Париж возьмут.
– Одна у тебя только надежда и есть, – ухмыльнулся Егор Иваныч и пояснил Тюльпанову. – Знает, что я, как Баскаковку куплю, взашей его отсюда, взашей.
– Как же, купил один, – огрызнулся Серегин, не глядя на миллионщика. – Рафик Абдуррахманович больше вашего предлагают.
– Варвара Ильинична! – громогласно воззвал Папахин к вальсирующей барышне. – Ласковая моя! Неужто вы Баскаковку бритоголовому кумыснику продать думаете? Грех, ей-богу грех!
Хозяйка остановилась, весело ответила:
– Ничего не грех, а даже справедливо. От татарина пришло, к татарину и уйдет.
Рафик Абдуррахманович при этих словах приложил ладонь ко лбу и к груди, а потом коротко молвил, впервые разомкнув уста:
– Слово Махметшина твердое. Полтора миллиона. Прикажете – мои молодцы завтра доставят, а купчую можно и после.
Егор Иванович стукнул кулаком по столу – звякнули чашки:
– Он тут мечеть выстроит, с попами вас перессорит. Миллион шестьсот даю!
– Что мне до попов? – засмеялась Варвара Ильинична, кажется, очень довольная тем, что столкнула обоих толстосумов лбами. – Я в Европу уеду и больше сюда ни ногой.
– Истинно так-с, – поддакнул конторщик, целуя Мурку в пушистые ланита.
Рафик Абдуррахманович пожал плечами:
– Зачем мечеть? Мечеть я в нашей слободе построю, а тут буду дело делать. Миллион семьсот.
Слушать дальше губернскому секретарю стало скучно. И так было ясно, что торг закончится теми же двумя миллионами. А хоть бы и дороже – что радости с чужого богатства?
Сославшись на усталость, Тюльпанов пошел к себе в комнату, но спать не лег – затеял писать подробную реляцию шефу обо всем виденном и слышанном: с портретами, характеристиками, пересказом разговоров. В таких делах второстепенные детали важнее всего. Варвара Ильинична говорила, что с утра садовников мальчик побежит на почту и что к вечеру письмо уже будет у адресата, а стало быть, послезавтра можно будет ожидать от Эраста Петровича каких-нибудь указаний или рекомендаций.
Лег заполночь. Ворочался-ворочался, а уснуть не мог. Только закроет глаза, все рептилии мерещатся, с раздвоенным языком и короной на плоской ромбической башке.
Наконец озлился на самого себя. Не желаете спать, Анисий Питиримович? Тогда нечего зря перину пролеживать. Извольте сделать моцион. Как говорит мудрый Маса, «много гурячи – срадко спачи».
Прямо поверх ночной рубашки накинул шинель, сунул голые ноги в сапоги, вышел в сад. Окна уже погасли, дом стоял во мраке темный и очень тихий. Зато из ночи навстречу Анисию неслись многочисленные невнятные звуки: побулькивания, трески, причмокивания, заговорщическая перекличка то ли птиц, то ли жаб, то ли еще кого. Московская ночь звучала, пахла и чернела совсем по-другому. Вот через кусты, за которыми уже пруд, а еще дальше Гниловское болото, шмыгнуло что-то; вот по аллее (Тюльпанов едва заметил краешком глаза) метнулась черная тень. Кто нематериалистических воззрений или просто некрепких нервов, пожалуй, и напугался бы. Но Анисий не раз слышал от шефа, что все самое страшное таится не вокруг человека, а внутри него, и потому шагал бодро, без страха.
Раздвинул ветки, и прямо перед ним, мерцая отраженными звездами, открылся пруд. От него несло тиной, лягушками, еще чем-то, чему Анисий названия не знал. Опустился на пенек, стал прикидывать, в какой стороне отсюда Скарпеин след, прикрытый парусиной.
Пяти минут так не просидел – услышал шорох, и близко, за малинником. Кто-то шел там, кряхтя и приговаривая. Тут уж Анисию сделалось не по себе, и он пожалел, что оставил револьвер в саквояже. Хотя если живой человек, то бояться нечего. А если какая нежить, то и револьвер не поможет.
Какая, к черту, нежить, сердито одернул себя губернский секретарь. Просто бродит некто среди ночи, кряхтит и приговаривает. Интересно, зачем – просто так или с какой целью?
Тюльпанов с пенька переместился на корточки, затих, стал щуриться в темноту.
Крашенинников?
Точно он – и силуэт знакомый, и, когда повернулся, борода длинная обрисовалась.
За спиной приказчик нес небольшой мешок. Время от времени останавливался, доставал из мешка какие-то комочки и бросал на землю, подле самой воды. Что за причуда?
Тихонечко, тихонечко Анисий двинулся следом. Пощупал землю, наткнулся на что-то мягкое, вроде как войлочное. Поднес к глазам и гадливо отшвырнул. Два дохлых мыша, связанные хвостами. Тьфу!
Ну и Баскаковка. Скорбный дом какой-то, полоумный на полоумном. Один Папахин очень даже не полоумный. Знает, чего хочет, и, похоже, своего добьется.
И Анисий стал думать про Папахина, но как следует развернуться не успел, потому что издали, от господского дома, донесся истошный вопль. Звук этот был так ужасен, что у губернского секретаря подогнулись колени.
Его высокоблагородию
г. коллежскому советнику
Э.П. Фандорину
В собственные руки
Шеф,
Это письмо отправляю одновременно со вчерашним, так что прочтите сначала то, а потом уже это. Я еще приписал в первое письмо про ночную прогулку по саду, про сумасшествие Крашенинникова и про крик, чтобы здесь не размазывать, а сразу перейти к описанию преступления.
Как я выяснил, добежав до дома, душераздирающий крик был произведен горничной Настасьей Тряпкиной, которая в половине третьего ночи заглянула в спальню хозяйки.
На вопрос, почему не спала и зачем заглянула, Тряпкина показала, что барышня вечером, отправляясь к себе, велела ее пока не раздевать и обождать – якобы желала посидеть у окна и помечтать.
Горничная прождала больше часа. По ее словам, находилась в коридоре и никуда не отлучалась. Правда, стояла не под дверью, а возле лестницы – там картинки по стенам развешаны, и Тряпкина, чтоб не скучать, их разглядывала. Однако божится, что в спальню никто не заходил, она увидела бы, да и дверь там со скрипом. Наконец, подумав, что хозяйка уснула в кресле, не раздевшись, горничная решила все-таки заглянуть в комнату. Закричала, упала в обморок.
Вторым к месту убийства прибыл я, поэтому дальнейшее описываю по собственным наблюдениям.
Приблизившись к открытой двери спальни, я сначала увидел бесчувственное тело Тряпкиной и пощупал жилу у ней на шее. Когда стало ясно, что жива и видимых ран не имеет, я вошел в комнату.
Вы знаете, шеф, я на службе видал всякое. Помните прошлогоднее убийство купчихи Грымзиной? Я тогда ничего, не оробел, даже давал следователю Москаленко нюхать нашатырь. А тут вроде ни крови, ни отрубленных частей тела, но ужас что такое.
Я лучше по порядку.
Убитая сидела в кресле подле раскрытого окна. Я сразу понял, что она совершенно мертвая, потому что голова у ней висела на сторону, как, знаете, ромашка или одуванчик на надорванном стебле.
Сначала я совсем не испугался – ну, убили, и убили. Обычное душегубство, думаю, разберемся. Даже когда зажег лампу и увидел странгуляционную борозду на шее, особенного значения не придал. Ясно, соображаю: задушили. Хотя мне тогда уже чудным показалось, что полоса такая широкая. Душат-то обычно ремешком, шнурком, веревкой, а тут багровый след в руку толщиной.
Первым делом я, конечно, сунулся к раскрытому окну. На подоконнике чисто. Спрыгнул вниз, посветил лампой. И тут мне стало так жутко, что я минуты две шагу не мог ступить, честное слово.
Там вокруг господского дома земля мелким песочком посыпана, чтоб после дождей лужи не застаивались. Так вот на песке был явственно виден струящийся след, который тянулся от окна спальни до кустов. Точь-в-точь такой же, как я видел давеча, под парусиной.
Шеф, вы меня знаете. Я в нечистую силу и всякую такую чепуху не верю, но откуда след-то мог взяться? Ну, предположим, что в Гниловском болоте завелась какая-нибудь гигантская тварь, в природе всякие чудеса бывают. Но как она в окно-то заползла? Невозможно!
Я, стыдно сказать, даже молитву прочел в обережение от скверны. И только потом, малость успокоившись, стал рассуждать, как вы меня учили.
Ладно, думаю. А как бы это смертоубийство могло устроиться без сверхъестественных причин?
Предположим, что злодей спрятался в спальне заранее. Когда Варвара Ильинична вошла и села у окна, он подкрался сзади, удавил ее, скажем, скрученным в толстый жгут полотенцем, а после спрыгнул на песок и изобразил след Скарпеи – поленом проволок или еще чем.
Отпечатков ног там под окном много, целый день ведь ходят, но сами знаете, что на песке за следы, никакого от них проку.
Исправник, конечно, приехал, потом лекарь, уездный следователь. Последний совершенно пустой субъект. Ужасно обрадовался, что в Баскаковке находится ваш помощник, и с радостью взвалил все расследование на меня. Говорит, у нас тут глушь, таких хитроумных преступлений отродясь не бывало, вы уж, Анисий Питиримович, того, не выдавайте. На вас вся надежда. Велел полиции меня слушаться и укатил, подлец.
Конечно, я понимаю, что вы при ее императорском величестве должны состоять и отлучиться вам никак невозможно, но помогите хоть советом.
Я тут составил список подозреваемых.
Сначала те, кому выгодно. Это, конечно, Папахин и Махметшин. Первый просидел вчера до ночи, уехал за час до убийства. Экипаж у него однокольный англез, без возницы, так что поди проверь, правда ли Папахин домой уехал или нет. Махметшина привозил кучер, тоже татарин. Но ведь это такой народ – свой своего нипочем не выдаст. А выгода застройщикам от смерти Варвары Ильиничны вот какая – исправник объяснил. Поместье-то теперь остается без наследника. Закон дает некий срок, чтоб могли сыскаться родственники, а коли не сыщутся, то выморочная недвижимость попадает во владение казны или, в данном случае, земства. На что земству лишняя морока с недвижимостью? Продадут тем же застройщикам, да много дешевле, особенно если сунуть нужному человечку тысячонок пять, много десять. Этак можно добрых полмиллиона выгадать. Шутка ли?
Потом приказчик Крашенинников. У этого мотивом может быть не корысть, а умственное расстройство. Старик явно не в себе, баскаковский род для него, прямо как Аллах для магометан, а убитую он, судя по всему, презирал и даже ненавидел.
Еще остается петербургский ученый, Владимир Иванович Петров. Ведь это именно он откопал и красочно расписал легенду про Скарпею. Но зачем собирателю фольклора изводить Баскакову, а после ее приемную дочь, непонятно.
Больше мне пока ничего на ум не приходит.
Горничная Тряпкина, садовник и дворник собрали вещи и еще засветло ушли из Баскаковки прочь. В каморке под лестницей проживает конторщик Серегин, но с ним приключилось вот что. Утром был само хладнокровие, к гибели хозяйки отнесся спокойно, разглагольствовал передо мной про бессилие смертных человеков пред волей Провиденции. А вечером, когда полиция уехала, ворвался ко мне весь зареванный, в платок сморкается, кричит: жизни себя лишу. Знаете из-за чего? Кошка у него сдохла. Дряни какой-то в саду наелась и околела. Ужас как убивался – валериановыми каплями пришлось отпаивать. Уеду, сказал. В Австралию или Бразилию, потому что не желаю проживать в одном полушарии с отравителями и злокозненными гелиогабалами. Собрал сундук, прихватил хозяйский бронзовый светильник в виде Мефистофеля – «для меморабилии» – и отбыл в неизвестном направлении.
Я в доме остался один. Ничего, воспитания я простого, обслужу себя сам.
Прилагаю копии осмотра места преступления и патологоанатомического заключения, изготовленные по моему распоряжению исправником и лекарем.
Жду ответа и совета,
Ваш Тюльпанов.
А г-ну Масе нижайший от меня поклон.
24 августа 1888 г.
