Мастер сыскного дела - Ильин Андрей (читать книги TXT) 📗

Ах, неловко-то как!

— Миль пардон! — раскланивается Карл, со стыда сгорая. — Пойду сыщу Якова — может, брюхо у него свело...

Качает головой князь — что ж то за жених, у коего при виде невесты брюхо сводит!

Пошел Карл по зале, да вдруг пред ним Гольдман возник. Улыбается, раскланивается, за руку хватает как старого знакомца, будто не он это в лесу был да чуть Карла не прибил! Говорит сладко:

— Сердечно рад видеть вас, герр Фирлефанц! Третьего дня прибыл мне из Европы новый товар, что лучше прежнего...

Хочет Карл от него вырваться, да не может — приставуч саксонский купец, будто банный лист, что к непотребному месту прилип! С чего бы только — ране от Карла бегал, а ныне сам его нашел да не отпускает!..

— Вам бы не о товаре, а о голове на плечах думать! — зло сказал Карл.

— О чем это вы, герр Фирлефанц? — круглит глаза ювелир.

А Якова уж не видать — куда пропал?..

Но нет, не пропал Яков — в курительной он, где средь сизого дыма почти и не видать ничего — только неясные голоса звучат:

— Ну что вы, господа, коли об удовольствиях речь, так надобно басурманок любить, коих незазорно хошь дюжину иметь. Очень сие удобно — ежели одна в ласке откажет, всегда другая имеется, а мало покажется, так и третья...

Так ведь то знакомец Гольдмана говорит — он самый! Приблизился Яков — вкруг злодея юноши в сюртуках с офицерами стоят, слушают иноземного гостя, рты раскрыв.

— О чем здесь речь? — играя любопытство, спрашивает Яков.

— О нехристях, сударь, о том, что басурманки весьма удобные жены.

— Да-да, — хохотнул кто-то. — Фридрих рассказывает нам прелюбопытные вещицы из жизни просвещенной Европы. Присоединяйтесь, господин Фирлефанц.

— Разве он бывал на Востоке — в Индии или Персии и видел тамошние нравы? — подивился Яков.

— В Индии, врать не стану, не бывал — не доводилось, а вот басурманок знавал, да близко-с — в бордели портовые в Гишпании и Португалии наведываясь. Занятные, вам доложу, дамы и весьма в утехах любовных искусные, такое иной раз вытворяют!..

Смеется довольный собой Фридрих... Да уж не улыбается никто в ответ, видя, что Фредерик не для веселья шутит, а будто на рожон лезет, Якова дразня.

— Будет вам, Леммер, чего шутить так-то.

— Да разве это шутка? Вы вот хоть у господина Фирлефанца спросите, он в сем вопросе должен большим знатоком быть, коли в женах персиянку имел. Их в гаремах шахских зело прилежно учат господина своего услаждать...

Вздрогнул Яков, будто пощечину получил.

Не сдержался, крикнул:

— Да вы мало что врун, вы еще и мерзавец, как я погляжу.

Осекся Фридрих, враз ерничать перестав.

— Вы бы поостереглись речей таких, коли вам голова на плечах не лишняя! Не то я вас живо на нее укорочу!

— Вы? — с издевкой спросил Яков. — Да ведь вы все боле чужими руками драться привыкли, да притом исподтишка.

Зарычал Фридрих, кулаки сжав. Видят все — хоть счас на Якова броситься готов, а отчего — понять никто не может: что тот ему такого обидного сказал?

Но только до драки не дошло — не дерутся господа.

Люди иного, подлого сословия при сем конфузе сошлись бы немедля на кулачках али похватали бы дубины с ножичками да тут же и порешили друг дружку. Господа — нет, у тех обхождение иное, хоть результат тот же самый...

— Как же вас понимать? Уж не желаете ли вы, господин Фирлефанц, потребовать от меня извинений? — ухмыляясь, спрашивает Фридрих. Хоть и озлился он, да притом головы не потерял — хочет, чтобы Яков его вызвал, дабы право на выбор оружия за собой оставить.

И уж почти добился своего!

— Так и есть, — кивает Яков. — Коли вы не согласитесь теперь, что вы лгун и трус, да не извинитесь прилюдно, то я потребую у вас удовлетворения иным способом.

— Вот и ладно! — ухмыляется добившийся своего Фридрих Леммер. — Коли вам так угодно — я в полном вашем распоряжении. Выбор оружия, я так понимаю, за мной?.. Так я, пожалуй, выберу...

Выдержал паузу, с издевкой глядя в лицо Якова.

— Пистолеты?.. Да нет, пожалуй, не пистолеты, пожалуй что... шпаги.

А как то сказал, все с сочувствием глянули на Якова, а кое-кто безнадежно махнул рукой.

— Но, впрочем, — будто спохватился Фридрих, — ежели вы считаете себя никудышным фехтовальщиком и попросите меня о замене, я, пожалуй, соглашусь на любое другое оружие, коим с удовольствием проучу вас!

— Отчего ж — коль вы выбрали шпаги, так пусть будут шпаги, — сдавленно ответил Яков. — Назовите лишь время и место.

— Господа, господа, к чему горячиться, дуэли запрещены — коли кто о том узнает, не миновать беды.

— Если мой противник не болтун, то никто ничего не узнает, — заверил всех Фридрих Леммер. И, оглядываясь по сторонам, спросил: — Господа, кто согласится мне помочь, став моим секундантом, я ведь здесь почти никого не знаю...

И, будто они того только и ждали, в тот же миг — вызвались секунданты.

И теперь уж исправить что-нибудь было невозможно — сей спор могла разрешить лишь пролившаяся кровь... Лишь смерть одной из сторон — той или иной!..

Глава 27

На улице был дождь.

И стояла виселица.

Пред виселицей были выстроены в ряды двадцать сотен человек — но разве это был строй, коли большинство стояли в белых исподних рубахах и подштанниках, иные — босиком.

Но даже им было лучше, чем тем, что находились пред строем. Те стояли на коленях — побитые, растерзанные, но покуда еще живые. Они сбежали накануне, пристукнув конвоира, и теперь были пойманы.

— Да сколь можно-то — ведь дождь, ветер, померзнем все, — недовольно шептались в рядах.

Беглецы молчали — им было уж все равно.

Наконец от штабного домика подошли щегольски одетые польские офицеры — встали кучкой, переминаясь с ноги на ногу.

Зачитали приговор: за свершенный побег полагалась беглецам жестокая порка, да только конвоир, что был при них, помер, за что следовала смертная казнь.

— Что ж это за варварство такое? — охал и ахал, стоя в строю, Валериан Христофорович. — Ну выпорите, коли виновны, ну в крепость заключите — но разве можно жизни лишать за стремление к свободе! Как хотите, милостивые государи, но сие достойно гуннов.

— А как вы предлагали преступников к стенке ставить? — напомнил Мишель.

Кто-то из офицеров небрежно махнул стеком.

К приговоренным подбежали польские солдаты, подхватили их под руки, подняли, поволокли к виселице. Палач уж натирал веревки бруском мыла.

Беглецы — два красных командира — не сопротивлялись, спокойно встали под петли, на вынесенную из барака скамью. Они были так измучены бегством и последовавшим после поимки избиением, что ныне им было уж все равно, лишь бы поскорей отмучиться.

Палач набросил им на головы мешки, накинул поверх петли, замер в ожидании, оглядываясь на офицеров.

Те кивнули.

Палач быстро подтянул узлы, спрыгнул на землю, отошел на шаг, примерился и пнул по скамье, вышибая ее из-под ног жертв, — те качнулись, будто из последних сил цепляясь за опору, за жизнь, соскользнули, повисли на враз потянувшихся веревках, ноги их, руки и тела отчаянно задергались, из-под мешков раздалось какое-то захлебывающиеся бульканье.

Многие, не в силах глядеть на все это, отвернулись.

Иные истово крестились...

— Мало их рубали, ляхов — надобно было всех, чтоб под самый корень! — свирепо сказал кто-то.

В минуту все было кончено. Казненные повисли, вытянувшись, тихо качаясь на натянутых веревках.

— Вот и нас так-то!.. Сгинем мы здесь, господа — помяните мое слово! — пробормотал Валериан Христофорович. — Ей-ей — сгинем!

— Ну что вы, ей-богу, каркаете — все каркаете и каркаете — без вас тошно! — возмутился Паша-кочегар.

Экзекуция была кончена, но команды «Разойдись!» не последовало.

— Чего теперь-то стоим, уж, кажется, вволю поляки над нами поизмывались! — роптали пленные.

— Глянь-ка, глянь, то ж наши!..

От штабного барака шествовали три офицера, одетые в форму царской армии, в белых парадных перчатках, в начищенных до блеска сапогах.