Портрет миссис Шарбук - Форд Джеффри (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗

— До завтра, Пьямбо, — сказала миссис Шарбук, и в ее прощании я услышал бурю эмоций.

— До завтра, — сказал я, стараясь и свои слова начинить не меньшим чувством.

На физиономии Уоткина была та же гримаса, что и при моем входе в комнату. Внезапно, не дойдя до него, я остановился, вспомнив не дававший мне покоя вопрос. И обратился к миссис Шарбук:

— Простите, вы сказали, что ваш муж погиб в кораблекрушении. Мне любопытно узнать название корабля.

— Вам придется подождать до завтра, — отрезал Уоткин.

— Ничего, Питер, все в порядке, — сказала она из-за ширмы. — Если не ошибаюсь, он назывался «Янус».

— Спасибо. Всего доброго.

Выйдя на крыльцо, я повернулся к Уоткину и сказал:

— Желаю вам вечера поскучнее, Питер.

Он, конечно же, с треском захлопнул дверь перед моим носом.

У меня было еще добрых два часа до выставки. И хотя Национальная академия художеств находилась на Восточной Двадцать третьей улице, недалеко от моего дома в Грамерси, я предпочел не отправляться домой, а прийти в академию пораньше и побродить немного по моим любимым залам. Когда я добрался до академии, солнце уже садилось, и из ее высоких арочных окон исходило теплое сияние, вызвавшее во мне ностальгический приступ. Я немного постоял перед низким чугунным забором, наслаждаясь видом этого сооружения из серого и белого мрамора, а потом по левой стороне двойной лестницы направился к входным дверям.

Занятия еще не окончились, и я с наслаждением бродил по коридорам, поглядывая на серьезных учащихся (в основном молодых, но встречались и заметно старше), подвизающихся в области живописи. Многие преподаватели были профессиональными художниками, и почти всех я знал. Из тех, кто ходил по этим коридорам, можно составить список самых знаменитых художников Америки — Коул, Дюран, Инграм, Каммингс, Агат [41]… Этот список длинен. Однако в тот вечер я шел по коридорам украдкой, не желая быть обнаруженным кем-нибудь из старых друзей. Войдя внутрь и ощутив знакомый запах этого здания, я сразу же понял, куда пойду.

На главном этаже в дальнем углу восточного крыла была маленькая галерея, в которой академия выставляла работы из своей коллекции. Некоторые картины находились там постоянно — ландшафт Томаса Коула, портрет Икинса [42] и полотно, на которое я и пришел посмотреть. Человек я занятой, а потому мне редко удавалось заглядывать сюда чаще, чем раз в один-два года. Каждый раз, заходя в галерею, я испытывал опасения — а вдруг эта работа уже больше не в фаворе и ее убрали в запасники? В тот вечер я не был разочарован.

Единственный посетитель, я тихонько направился к скамейке напротив шедевра Саботта — «Мадонна мантикор», той самой картины, к которой подвел меня отец много лет назад.

Находясь под впечатлением рассказа миссис Шарбук о смерти ее отца, я вспомнил и о собственной утрате. Я говорю не об отце, который дал мне жизнь, а о Саботте. Именно здесь, в этом коридоре, недалеко от этой скамейки, я впервые встретил Саботта. Он в тот год вел курс живописи в академии. К тому времени я учился здесь уже несколько лет, и собственный живописный стиль развился у меня довольно рано — вряд ли я был намного старше миссис Шарбук, когда она стала Сивиллой.

К счастью, учеба в академии была бесплатной. Хотя мой отец оставил нам довольно приличное состояние, мать расходовала деньги очень экономно, потому что никаких других денег, пока я сам не начну зарабатывать, у нас не предполагалось. Я был вынужден бедно одеваться и не всегда мог позволить себе купить необходимые принадлежности. Но у меня был врожденный талант, и учителя посильно участвовали в моих тратах, когда могли.

Потом в академию пришел Саботт. Я из кожи вон лез, чтобы попасть на его курс, хотя он и предназначался для более зрелых студентов, обычно старше моих лет. В то время президентом академии был мистер Морзе [43] — тот самый, который впоследствии изобрел известную азбуку, названную его именем. Он очень мне помогал еще и потому, что знал моего отца. Он использовал свое влияние, и я попал в живописный класс Саботта.

Саботт был строгим учителем, и многие его недолюбливали. Я же был всецело ему предан, потому что его работами восхищался мой отец. Неделя за неделей он во время занятий повторял мне одно и то же слово. Он подходил посмотреть на мою работу, указывал на какие-либо недочеты композиции, потом качал головой. Затем брал мастихин и протягивал его мне. «Соскабливай», — говорил он, и это означало, что я должен очистить холст и начать все заново. Что я и делал без малейших возражений. В последнюю неделю занятий я писал портрет натурщицы — женщины, одетой в один только розовый халат. Каждый день я ждал, что он подойдет и скажет мне: «Соскабливай», но я так и не услышал этого слова. Это была лучшая из всех моих работ на то время. В последний день, когда я добавлял кой-какие световые эффекты к халату — последние мазки, — Саботт увидел какой-то изъян в волосах. «Соскабливай», — сказал он. Я чуть не заплакал, но исполнил приказание.

Курс Саботта закончился, а у меня не оказалось ни одного законченного холста, который я мог бы предъявить как свидетельство моей учебы у него. Саботт ушел из академии. На следующий год он преподавать не собирался. А ровно месяц спустя он постучался в дверь нашего дома в Бруклине. В тот день он попросил разрешения моей матери взять меня к себе в ученики. С того времени он меня одевал, кормил, учил, брал в свои поездки и заставлял работать как проклятого, добиваясь, чтобы я стал художником в меру отпущенного мне таланта.

Я обнаружил, что строгость Саботта была напускной — в жизни он оказался умным и добрым, настоящим джентльменом. Но самое главное, он научил меня видеть, как живопись, литература и искусство переплетаются с повседневностью. Даже его уроки по технике живописи не обходились без затрагивания более общих философских вопросов.

Сидя там и глядя на это великое творение воображения, я остро ощущал отсутствие учителя — и чувство утраты помогло мне обнаружить то, что поразило меня из-за своей необыкновенной близости к миссис Шарбук.

ГАЛЕРЕЯ

Шенц от опиума был не в себе — накурился, как говорят, вдрызг. Глаза у него остекленели еще больше, чем фальшивые зеницы мистера Уоткина. Мы стояли с Джоном Силлсом перед его экспонатами — серией миниатюрных портретов разных преступников. Вокруг царила праздничная суета, богатые заказчики приятельски беседовали с художниками самого разного статуса: кто-то был еще учеником, кто-то — членом академии, а кто-то — признанным мастером.

— Превосходная работа, — сделал я комплимент Джону.

Полицейский детектив слега поклонился и поблагодарил меня.

— Эта дамочка кажется мне знакомой.

Шенц показывал на последнюю картину в ряду. Его качнуло так, словно находка выбила его из равновесия.

Я подошел поближе, наклонился и прищурился. Передо мной был портрет грубоватой женщины в платке. Я тоже узнал изображенную.

— Уж не любовное ли приключение, Шенц? — спросил Силлс, смеясь.

Шенц не поддержал шутку, только сказал в ответ:

— Точно в цель.

Мы поболтали еще немного, а потом Силлс сказал, что ему нужно повидаться с владельцем галереи, который проявил интерес к его работам. Прежде чем отойти, он взял меня под локоть и, придвинувшись ко мне вплотную, шепотом сказал:

— Нам нужно поговорить до твоего ухода.

Я кивнул, и он растворился в толпе.

Я повернулся к Шенцу, продолжавшему изучать портрет Вулфа:

— Ты сегодня здорово нализался.

— Да, — сказал он. — Тому есть причина.

— Какая?

— Такая, что я существую. — И в его глазах впервые с момента прихода появилось осмысленное выражение.

— Ты растеряешь всех заказчиков, — предупредил я.

Ненавижу ханжество, но жизнь Шенца в последнее время дала опасный крен, и я чувствовал, что он оказывает себе дурную услугу.