Завещание Тициана - Прюдом Ева (читать полную версию книги .TXT) 📗

— Я знаком с одним из тех, кто присутствовал на этой встрече в герцогском дворце. Это было десятого июня, верно? — вмешался Пьер. — Этот человек вышел оттуда потрясенным.

— Я сам присутствовал на этой жалкой комедии, — продолжал Чезаре. — Депутат по делам здоровья заказал книги моему кузену. Но тот почел за лучшее покинуть город в начале июня: вот я и взялся доставить заказ. Это были: «Хирургия» Ги де Шольяка, «Консилиум по вопросам чумы» Бернардино Томитано, «Соображения по поводу чумы» Алессандро Бенедетти и «De Contagione et de Contagiosis Morbis et eorum Cautione» [10] Джироламо Фракасторо. Все эти трактаты ничему не послужили, весь консилиум превратился в говорильню, о которой и вспоминать не хочется.

Племянник Чезаре знал, что довольно пустяка, чтобы изменить настроение дядюшки. Поскольку Пьер, которого рассказ об этом собрании у дожа интересовал в высшей степени, буквально впитывал в себя слова дяди, Виргилий подлил тому вина и, подвинув наполненную до краев чарку, просил продолжать. Рассказчик отхлебнул вина.

— Как вы уже слышали, это был спектакль, да и только. Одни декорации чего стоили: заседание происходило в зале Большого совета. Да и костюмы были что надо: красные мантии судейских, черные — врачей, пурпурные — прокураторов, ну и рыцари во всем золотом.

— А кто был в заглавных ролях? — поинтересовался Виргилий. Большому любителю театра, в свободное время балующемуся пером, ему не составило труда поддержать придуманное дядей сравнение.

— Дож Мосениго, конечно же, Меркуриале и Каподивакка.

— Джироламо Меркуриале и Джироламо Каподивакка! Два выдающихся профессора практической медицины из Падуи, — прокомментировал Пьер и смолк, ожидая продолжения рассказа.

— Может, они и выдающиеся, да только преступники, — возразил ему Чезаре. — Этот Каподивакка вполне заслужил свое имя: «коровья башка». Он явился на совет уже заранее уверенный, что в городе нет чумы, и остался при своих взглядах. Его же аргументы не были хоть сколько-нибудь убедительны, вот они: «Пятнадцати мертвых в день недостаточно, чтобы говорить об эпидемии», «смертельные случаи — результат какой-то особой разновидности лихорадки». И наконец просто перл: «Non essere peste ma principio di peste» [11]. Будь я в театре, я бы аплодировал подобным репликам, но в зале Большого совета, понимая, что дож прислушается к мнению этой «коровьей башки», а значит, никаких мер против чумы принято не будет, я испытал приступ тошноты.

Чтобы избавиться от горького привкуса, сопровождающего воспоминание о десятом июня, Чезаре сделал три больших глотка.

— Возможно ли, что никто не возразил падуанцам?.. — недоверчиво спросил Пьер.

— …чтобы убедить в наличии эпидемии, — подлил масла в огонь Виргилий, который не зря был сыном судьи, студентом права и будущим адвокатом.

— Да нет, нашлись двое: венецианец Николо Комаско и врач из евреев Давид де Помис. Они взяли слово и стали доказывать обратное: «Хе vera peste» [12]. Но их выслушали лишь для проформы.

Выражая личное убеждение, вынесенное им из сцены, свидетелем которой он стал, Чезаре заговорил глухим голосом:

— Было впечатление, словно речь шла о деле чести. Два знатока из Падуи не пожелали терять лицо и предположить, что в Венеции чума. Заметьте, они были последовательны и решили довести свою логику до конца. На следующий день с целым кортежем брадобреев и священников они отправились навестить несчастных, взглянуть на их «гнойнички» и даже кое-кого немного полечили.

— Так вот почему до сих пор дож не принял мер к тому, чтобы как-то оградить население от мора, — сделал вывод Пьер.

— Думаю, для Альвиза Мосениго речь также шла о деле чести. В какой-то мере — чести Светлейшей. Признать во всеуслышание, что Венеция больна чумой, значило отпугнуть торговцев, привести торговлю к упадку, обратить в бегство знатные венецианские семьи, посеять панику и безумие среди населения. Это значило рисковать жизнью города. Но ничего не сказать значило подвергнуть город еще большему риску. Увы…

Таково было мрачное умозаключение венецианца, опрокинувшего еще стопку перед тем, как отвести молодых людей в предназначенную для них комнату.

Во второй половине того же дня в дверь книжной лавки постучала женщина — она пришла просить Чезаре навестить больную. Однако он незадолго до того отправился к одному из своих пациентов, чтобы испробовать на нем падуанскую траву, привезенную Пьером. И потому Пьер предложил женщине свои услуги.

По перечисленным женщиной симптомам Пьер догадался, о какой болезни идет речь, но на всякий случай прихватил с собой некоторые хирургические инструменты и отправился вслед за ней по сплетению узких улочек квартала. На мгновение мелькнул величественный силуэт церкви Святых Иоанна и Павла. Женщина свернула в Конскую улочку, больше напоминающую тупик, и вошла в небольшой дом. Стоило Пьеру перешагнуть порог, как в ноздри ему ударил тошнотворный запах.

— Моя дочь в спальне, — проговорила венецианка.

По землистому цвету лица и состоянию крайней слабости больной Пьер понял, что подтверждаются его наихудшие опасения. Девочке было лет двенадцать, волосы ее слиплись от пота, взор потух. У изголовья стояла тарелка с манной кашей, к которой едва притрагивались.

— Ты не хочешь есть? — ласково спросил Пьер. Девочка отрицательно помотала головой.

— Ничего не ест. А если что-то и проглотит, то ее тут же выворачивает, — подтвердила мать.

«Отсутствие аппетита и тошнота: два классических признака чумы», — отметил про себя Пьер. Но промолчал. Он осторожно поднял простыню, укрывавшую больную, и ее рубашку, чтобы взглянуть на живот. Этого-то он и боялся. Вот они, черные пятна вокруг пупка. Пьер подавил вздох. Затем сунул руку в разрез рубашки, чтобы пощупать подмышку больной. Под его пальцами был бугорок размером с чечевицу. «Зарождающийся бубон», — отметил он про себя, с трудом сглотнув слюну и не смея встретиться взглядом с тусклыми глазами ребенка. Он поправил рубашку, простыню и только тогда заговорил:

— Не стану лгать. Если это не чума, то очень на нее похоже.

Женщина, у которой глаза и без того были полны отчаяния, беззвучно заплакала. Пьер постарался найти слова, чтобы успокоить ее.

— Диагноз не окончательный. Нужно подождать, посмотреть, как будет развиваться болезнь, как поведут себя бубоны. Если они лопнут сами по себе, остается надежда. Если нет, я их вскрою. Завтра вернусь.

Чтобы придать обещанию больше веса, он взял женщину за локоть и крепко пожал его.

— Были ли другие случаи болезни в вашем доме?

— Да нет, мы живем одни. Муж погиб при Лепанто пять лет назад, сыновья перебрались в Джиудекку на другом конце города. Но дочка хаживала в дом маэстро Вечеллио, там один подмастерье за ней приударял. В том доме заболели многие.

— Маэстро Вечеллио?

По тону, каким женщина произнесла имя, Пьер понял, что речь шла о важной персоне.

— Художник, Тициан, — пояснила она.

Пьер был потрясен. Тициан! Портретист сильных мира сего! Воплотивший на полотне образы Франциска I, папы Павла III и императора Карла V! И он болен чумой?

— Болен, да еще как! — подтвердила женщина, нагнувшись за тарелкой. — Его сына Горацио отправили в лазарет, а сам маэстро остался, лежит в одиночестве. Может, вы бы его навестили? Он живет в нескольких улицах отсюда.

— Может быть. Завтра, после того, как еще раз загляну к вам. Вы покажете мне путь, — пообещал Пьер, поднимая сумку с инструментами, которые не пригодились.

Женщина кивнула, смахнула слезу со щеки, поблагодарила его и довела до двери.

Выйдя на улицу, Пьер сделал несколько шагов, прежде чем отважился на глубокий вздох. Но запах болезни был повсюду. Тошнотворным зловонием тянуло от каналов. Вскоре он вышел на площадь Меравеге, которую по пути к больной миновал слишком быстро. Теперь можно было оглядеться: над площадью возвышалась гигантская постройка красного кирпича — церковь Святых Иоанна и Павла — Зан-Заниполо, как называл ее на венецианский манер дядя Чезаре. Однако у Пьера не хватило духу полюбоваться готической архитектурой, а уж тем более войти в храм — настоящий пантеон, где покоились несколько венецианских дожей. Он лишь присел в тени конной статуи, воздвигнутой посреди площади. Стоило ему прислониться к пьедесталу, как вдали замаячил силуэт дяди, которого трудно было с кем-то спутать. Чезаре окликнул Пьера.