Завещание Тициана - Прюдом Ева (читать полную версию книги .TXT) 📗

— Даром и чирей не вскочит. Все расскажу, но при одном условии… — Ему дали закончить. — Пусть синьорита поможет мне. Я приобрел у старьевщика из гетто костюм Арлекина. Но увы! Он мне велик по всем статьям. Подогнать надобно по фигуре. Чтоб я мог в нем этаким гоголем ходить да красоваться. Платье в порядке — лицо не внакладке. Ну что?

Учуяв шантаж, Мариетта надулась. Однако, увидев молящие глаза Виргилия, согласилась.

— Мой покровитель святой Лука, а не святая Екатерина. Я больше привычна к кисти, чем к иголке. Что ж, попробую. Правда, ничего не обещаю.

Страшно довольный, Фаустино сделал двойной кувырок и приземлился точнехонько на один из тюков. Порывшись, он торжественно извлек из него костюм, на котором в беспорядке были нашиты разноцветные лоскуты. Напялил штаны, в которых буквально утонул, и в таком виде предстал перед дочерью Тинторетто. И пока она снимала нужные мерки, принялся выполнять обещанное, то есть приступил к рассказу.

— В тот вечер она собрала у себя несколько человек. Пожелала сама принять их и все скрывала, кто да что. Бесполезно! Что знают двое, знает и свинья. Слуг — меня и Эбено — она отпустила на весь вечер с приказанием не возвращаться ранее полуночи.

Все это Виргилию было уже известно, но он предпочел помалкивать. Фаустино в это время уже вылез из штанов и надел балахон: Мариетте предстояло укоротить рукава.

— В тот день я слег. Проклятая лихорадка так за меня взялась, что я дрожал с головы до пят, был совершенно разбит, не мог не то что ходить, а и шевелиться. Но я никому ни гугу, особенно госпоже. Говорить правду — потерять дружбу. Я не хотел ей мешать. Когда Эбено ушел, я сделал вид, что последовал его примеру. Но затем, воспользовавшись тем, что появился один из гостей и все внимание было на него, вскарабкался по фасаду дома до окна на чердаке — и гоп, снова очутился в своей каморке. Там я рухнул, сраженный лихорадкой и совершенно обессилевший. Я никогда никому в этом не признавался… Молчание — золото. Единственный, кто об этом знал, — мой пес Лев.

Сеанс примерки окончился. Фаустино выдал своей «костюмерше» иглу и нитки. Да и сам вооружился тем же самым и принялся латать брыжи, местами прорванные.

— Сон сморил меня. Проснулся я от лая Льва. Гости расходились, все разом. Множество голосов, колокольный звон Сан-Тровазо, возвестивший об одиннадцати часах, хлопанье двери, эхо удаляющихся по улице шагов — от всего этого пес возбудился. Я подумал, что скоро придется проделать тот же путь, только в обратном порядке: спуститься с верхнего этажа и войти в дверь. Встал, но сил тут же лезть в окно не было. Голова кружилась, ноги подкашивались. Хворь, она всего человека к рукам прибирает. Прошло с полчаса, а я был не в состоянии шевельнуться. Пес уснул. Тогда-то я и услышал стук во входную дверь. Прислушался. Различил голос хозяйки: «Вы что-то забыли?» Я подумал, что лучше обождать, ведь тот, кто снова наведался, скоро наверняка уйдет. Не хотелось, чтобы меня застукали спускающимся с моего чердака. Морфей снова овладел мною. Я просто канул в небытие. Скорее был мертв, чем жив. Сон — брат небытия. На сей раз это было как никогда верно. — В этом месте комедиант перестал латать кружевной воротник и мгновение всматривался в пустоту. — Второй раз я проснулся, заслышав истерические вопли Нанны. Со своей верхотуры я и то слышал, как она кричала. Тут уж было не до шуток. Я ноги в руки — и поминай как звали. Худая новость на порог, а ты наутек. Потом уже утром я вернулся, сделав вид, что меня не было весь вечер и всю ночь. Никто ни о чем не догадался.

Помня о ребенке-сатире в нижнем углу картины, Виргилий особенно заинтересовался этим «никто».

— Ты уверен, что никто не догадался о твоем присутствии?

— Никто, я совершенно в этом уверен. — Это было сказано безапелляционным тоном. — Если бы только сон меня не одолел, я спас бы женщину, которую любил.

Слезы снова навернулись ему на глаза. Он моргнул, и одна слезинка покатилась по щеке. Виргилию и Мариетте приоткрылась завеса над драмой этого человечка, изувеченного от природы, безобразного, но влюбленного в восхитительную, утонченную женщину. Атика наверняка едва замечала его. Как ей было догадаться о снедавшей его страсти? И вот в ту самую ночь, когда он мог ее спасти и предстать перед ее очами в образе не урода, но мужа, в ту самую ночь, когда — как знать — он мог надеяться выглядеть в ее глазах героем, его валит с ног лихорадка, мучит мигрень, погружает в сон болезнь. Жизнь порою бывает жестокой сверх меры и одновременно трогательной. Воображая, каким ничтожным казался самому себе Фаустино в ту ночь, Виргилий взвешивал, насколько ценно его свидетельское показание. Даже не догадываясь о том, этот попрыгунчик сделал ряд важных уточнений. Через полчаса после ухода гостей один из них вернулся. Думая, что, кроме нее, в доме ни души, Атика сама открыла дверь своему убийце. После… после карлик уснул, и что произошло, покрыто тайной. Догадываясь, каким будет ответ, Предом все же спросил:

— Есть ли у тебя хоть малейшее подозрение, кто это был? Фаустино замотал головой и принялся натягивать шапочку Арлекина, украшенную кроличьим хвостом.

— Будь у меня хоть какая-то уверенность, я бы собственными руками прикончил того, кто лишил жизни мою прелестную госпожу. На Бога надейся, а сам не плошай.

Конец фразы застрял у него в горле. Чтобы не разрыдаться в присутствии посторонних, Фаустино совершил сальто и приземлился на корточки перед своими гостями.

— Хотя… — начал он и, тут же пожалев о вылетевшем слове, примолк, вскочил на скамью и сделал стойку на руках.

Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь, Предом уже ухватился за это «хотя» и любой ценой готов был добиться продолжения. Он вскочил на скамью вслед за Фаустино, схватил его лодыжки и крепко держал их, так что тому пришлось выбирать: говорить или падать.

— Хотя, — продолжил он, стоя головой вниз, — кое-кого я подозреваю. Но скажу вам об том, только когда вы меня отпустите.

По всей видимости, скоморох понимал лишь шантаж. Но свои обещания выполнял. Предом отпустил его. Тот встал на ноги, подобрал свалившуюся шапочку, сел на скамью и заговорил, переводя взгляд с одного своего слушателя на другого:

— У меня никаких доказательств. Одни сомнения. Но вера закаляется в пламени сомнений. Я много размышлял о заинтересованности тех или иных в этом преступлении. Парадокс, но я больше всех выиграл от смерти своей госпожи: я получил свободу, деньги и даже ее пса, Вавеля, того самого, которого ей в дар преподнес король Генрих Третий.

«Та болонка, что питается кровью», — мелькнуло у Виргилия. Упоминание ex nixilo [60] о короле Франции его удивило, но виду он не подал и не стал прерывать рассказчика.

— А мне он подарил Льва. Но все это лишь внешняя сторона. А она, как известно, обманчива. С тех пор, как она умерла, умер и я. Существую лишь в шкуре шута.

С этими словами Фаустино отобрал у Виргилия маску и надел ее, завязав сзади веревочки. Его непомерно большая по сравнению с туловищем голова скрылась за гримасой Арлекина.

— А ту, которая на самом деле больше других выиграла от этой смерти, зовут Олимпия. Подумайте сами! Ведь моя прекрасная госпожа затмевала ее! Вместе с синьорой Франко это были две самые почтенные куртизанки Венеции. Теперь Атика в могиле, а Вероника бежала от чумы. Ночью все кошки серы. Ныне царит одна Олимпия, и к ней перешли все поклонники моей госпожи. И среди них Лионелло Зен. Он был записным покровителем моей госпожи, ее чичисбеем, ее рыцарем. Олимпия же изнемогала от любви к нему — я прочел это по ее глазам, поскольку и сам был влюблен. А еще больше ее мучила зависть. Это страшная вещь. Зависть хуже ворожбы.

В этот момент из соседней комнаты донесся лай. Мариетта нахмурилась. Неужели та бело-рыжая шавка так хрипло и гулко лает? Фаустино разъяснил: