Книга, в которой исчез мир - Флейшгауэр Вольфрам (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Он отбросил одеяло, каким только что прикрыл ее грудь. Он понимал, что совершает нечто запретное и преступное, но ничего не мог с собой поделать. Искушение было так велико. Он должен ее рассмотреть. Черные волосы, обрамлявшие высокие скулы, растекались по обнаженным плечам. Николай взял лоскут ткани и нежно промокнул капли пота на коже девушки. Он вытер ей лоб, щеки, провел рукой по шее, плечам, по выпуклостям грудей. Он медленно, все больше и больше отодвигал край рубашки, прикрывавшей грудь. Снова Николай отдернул руку, словно это могло положить предел его вожделению, но тщетно, ибо в действительности произошло нечто противоположное. На лбу врача выступил пот. Сердце неистово билось, похоть болезненно распирала низ живота. Все опасения и мысли умерли. Он приник к девушке, пальцы его скользнули под рубашку и ощутили мягкость и тепло полной груди. Одним коротким и сильным движением он опустил рубашку и обнажил грудь.
Что он делает? Но что-то внутри его существа было намного сильнее всех доводов и страхов разума. Николай склонился над девушкой, упиваясь, как дурманящим ароматом, видом ее наготы. От ее вида у него кружилась голова. Четко вылепленное лицо, мягкие линии профиля, нежный затылок, плавно перетекавший в замечательно красивое тело, спину, на которой как крылышки выступали нежные лопатки. Он подался вперед, коснулся лицом прекрасного тела и обнял губами сосок левой груди. Это прикосновение потрясло его. Мягкая теплота груди, ласковая нежность кожи опьянили его и лишили разума. Это надо прекратить. Он был должен это сделать, но не мог. Снова и снова проводил он языком по ее телу, словно пытаясь в отчаянии найти объяснение этому несравненному наслаждению, отыскать имя этому восторгу. Наконец он снова выпрямился. Тяжело дыша, смотрел он на влажные пятна — следы своих преступных прикосновений. Девушка по-прежнему лежала не двигаясь. Ничто в выражении ее лица не говорило о том, что она воспринимает или чувствует происходившее с ней.
Николай провел рукой по лицу. Прекрати, сказал он себе. Ты должен прекратить это безумие. В душе зародились муки совести. То, что он здесь творит, есть самое худшее, что может совершить врач. Использовать на потребу своего вожделения беспомощное существо. Но все эти возражения совести звучали тускло и глухо на фоне какофонии чувств, бушевавших в его теле. В ушах звенели тысячи колоколов, призывая продолжить этот праздник чувства. Полуобнаженная девушка во всей своей красе лежит перед ним на кровати, черные волосы рассыпались по голым плечам, полные груди поднимаются и опускаются в такт розному дыханию. Разве это не его долг — осмотреть ее бедра? Но он говорил себе это лишь для того, чтобы убедить самого себя в том, что его сумасшествие не зашло так далеко, чтобы исполнить то, что уже долгое время нашептывал ему на ухо соблазняющий дьявол: «Возьми ее! Возьми, ведь об этом никто не узнает!»
Он упрямо тряхнул головой. Нет! Никогда! Этого не будет! Он покажет дьяволу свою твердость. Он никогда этого не сделает. Чтобы доказать это, он продолжит осмотр, он пренебрежет искушением, снимет с нее одежду, чтобы узнать, есть ли у девушки другие повреждения или переломы. Он не станет слушать дьявола, он рассмеется ему в лицо — как врач, как человек, умеющий подавлять похоть, ибо он должен, обязан это сделать после всего того, что здесь произошло. Мой Бог, он целовал ее грудь! Нет, надо искупить эту вину. Он накажет себя, чтобы снять с себя грех, подвергнув себя еще большему искушению, каковое он вынесет со стоическим спокойствием. Он переместился к изножию кровати. Он завершит работу, вот и все. И никто не сможет сказать, что он уклонился от своего долга.
Рубашка была спущена до талии. Николай обеими руками взялся за грубую ткань и медленно спустил рубашку. Обнажился пупок. Николай остановился. Почему ему стало так трудно дышать? Он внимательно всмотрелся в светлый пушок под пупком. Врач спустил рубашку еще ниже. Он провел ладонями по ее крутым бедрам, которые округло выступали под кожей, видневшейся из-под соскользнувшей ткани.
И только теперь он осознал, что видит.
Руки его застыли на бедрах девушки. Глазам врача открылась нижняя часть полуобнаженного тела. Явно был виден покрытый волосами бугорок Венеры. Еще одно движение, и он обнажит ее срам. Но что-то неуловимо изменилось всего лишь за долю секунды. Невероятное вожделение уступило место сильному подозрению. Как такое возможно? Он постарался привести в порядок свои мысли, но то, что он видел, противоречило всякой логике и опыту. И наконец он все понял. Энергичным движением, не имевшим ничего общего с той робкой нежностью, которая до сих пор направляла все его действия, он спустил вниз рубашку, и его взору предстала промежность девушки.
Врач несколько раз переводил взгляд с лобка на спящее лицо, обрамленное черными как смоль волосами, а затем снова вглядывался в очень светлый курчавый пушок, покрывавший потайное место.
7
Погребение Альдорфа состоялось на следующее утро. Это была самая необычная церемония, какую когда-либо приходилось видеть Николаю. Не нашлось священника, который был бы готов отпеть самоубийцу. Семьи родственных лоэнштайнских родов ограничились тем, что прислали своих представителей. На похоронах не было ни одного кровного родственника. Вся траурная процессия состояла из горстки чужих людей, проводивших в последний путь неприступного и надменного как в жизни, так и в смерти графа. Никто не произнес ни слова, когда четверо носильщиков опустили гроб в могилу.
Выходя с кладбища, Николай снова прочел попавшуюся ему на глаза необычную надпись. Даже последнее прибежище этого семейства было окружено загадками и тайнами. Однако вскоре все здесь зарастет плющом и забудется, так же как и покинутые стены замка. Богатство и земли отойдут Вартенштейгам, а старые стены скоро рухнут. Примеров тому в округе больше чем достаточно. Лоскутные княжества просто исчезали с карты.
Николай навестил свою пациентку, которая продолжала спать, и оставшееся свободное время посвятил прогулке по замку. Повсюду стояли готовые к вывозу, упакованные предметы мебели и обстановки. Замок производил впечатление чего-то призрачного. Очевидно, Лоэнштайны долго и с большим нетерпением ожидали этого часа.
Когда он вернулся в комнату больной, девушка проснулась. Она лежала в кровати с широко открытыми глазами, не произнося ни единого слова. Николай освободил ее руки от повязок, заметив при этом, что девушка обмочилась. Она не может больше оставаться в замке, решил он. Ей нужен уход, женский уход. Он спросил, не голодна ли она, нет ли у нее каких-то других желаний. Но в ответ он получил только лишенный какого бы то ни было выражения взгляд. Он напоил ее водой и снова уложил на подушки.
Он известил о происшедшем ди Тасси, который вскоре вошел в комнату.
— Я не могу лечить ее здесь, — сказал Николай. — Ей нужна женщина для ухода.
— Вы не могли бы прежде поговорить с ней?
— Может пройти не один день, пока это станет возможным. Ее надо перевезти в Нюрнберг.
Советник бросил на больную угрюмый взгляд.
— Хорошо, пусть так и будет. Я обо всем позабочусь. Куда надо ее отвезти?
— В больницу Святой Елизаветы. Там за ней будут хорошо ухаживать.
— Вы тоже сегодня уедете, не так ли?
Николай кивнул.
— Вы не могли бы до отъезда поговорить со мной?
— Да, конечно. Я приготовлю девушку к отъезду и приду к вам.
Ди Тасси вышел, и Николай как мог занялся девушкой. Какой черт вселился в него прошлой ночью? Он с трудом брал себя в руки, когда в памяти вновь проступали странные картины. Он торопливо закутал девушку в теплое одеяло, посадил на деревянную скамью у окна и выглянул во двор. Тяжелые капли дождя мягко шлепались на раскисшую землю. Шиферные кровли крепостных стен отливали мокрой чернотой. На улице не было ни одной живой души. Единственным звуком, доносившимся до уха, был шум дождя.
Ему уже приходилось спать с женщинами, но эта девушка была совсем другая. Его чувства, хотя он и смог взять себя в руки, снова разыгрались, когда она была рядом. Он явственно ощутил мягкую кожу ее груди на своих губах, хотя с тех поцелуев прошло уже несколько часов. Девушка излучала такую невинность, что при всем желании в ее соблазнительности нельзя было отыскать и следа непристойности. Он искал слов для изъяснения этого странного чувства и наконец пришел к весьма причудливой формулировке, назвав его святым вожделением, которое сумела разжечь в нем эта девушка. Но как может похоть быть святой? Потом он вспомнил о странном открытии, сделанном им ночью. Надо ли говорить об этом ди Тасси? Нет, он не может этого сделать, ибо распишется в своей непристойности.
