Последний суд - Пирс Йен (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Встреча с Эллманом-младшим расстроила Флавию. Ей было бы куда приятнее, если бы он оказался обычным наглым плейбоем, проматывающим отцовское состояние.
Отправив Аргайла на задание, Флавия приняла ванну, рухнула в постель и отключилась — настолько, что со стороны ее можно было принять за труп. Правда, к тому времени, когда вернулся Аргайл, она уже свернулась калачиком и сладко посапывала, как медведица, устроившаяся на зимовку. Как ни хотелось Аргайлу растолкать ее и рассказать новости, он все-таки удержался от этого, понимая, что ей необходимо как следует выспаться. Он сел на стул возле кровати и стал смотреть на нее. Разглядывать спящую Флавию было одним из любимых его занятий. Все люди спят по-разному: кто-то ворочается с боку на бок и что-то бормочет, кто-то впадает в детство и даже засовывает пальцы в рот; третьи, к которым принадлежала Флавия, спят абсолютно спокойным сном, но стоит им проснуться, как они мгновенно заряжаются энергией и начинают проявлять бурную активность. Глядя на спящую Флавию, он как будто и сам отдыхал.
Насмотревшись на нее, Джонатан решил пойти прогуляться. Сегодня он был очень доволен собой, потому что справился с поручением Флавии — разговорить Рукселя.
В беседе с Жанной Арманд он обмолвился, что принесет картину на следующий день, — по умолчанию предполагалось, что он принесет ее домой к Жанне. Однако теперь Джонатан решил прикинуться, будто имел в виду совсем другое, и явиться прямо к Рукселю.
Посчитав оставшиеся гроши, он поймал такси и попросил отвезти его на Нюильи-сюр-Сен.
Район Нюильи находился на окраине Парижа. Как правило, здесь покупали недвижимость представители зажиточного среднего класса, у которых накопилось достаточно средств, чтобы потакать своим вкусам. В шестидесятые годы район начали застраивать блочными домами, но многие виллы все же уцелели как напоминание об увлечении англосаксонской модой на регулярные сады, тишину, уединение и покой.
Вилла, которую приобрел Руксель, была построена в последнее десятилетие девятнадцатого века и представляла собой смесь деревенского стиля с модерном. В подражание старине ее окружала высокая стена с железными воротами. Аргайл позвонил в звонок, и через несколько секунд ворота с тихим жужжанием разъехались в стороны. Джонатан вступил на территорию владений Жана Рукселя и пошел по тропинке к дому.
Дорогой он рассматривал ухоженный сад — с первого взгляда можно было сказать, что Руксель серьезно относился к его содержанию. Конечно, придирчивый взгляд англичанина обнаружил небольшие огрехи — слишком много гравия на дорожках, неровно подстриженный газон, — но хорошо было уже то, что газон в принципе существовал. Тщательно продуманный цветник создавал впечатление дикого сада. К удовлетворению Аргайла, здесь напрочь отсутствовала столь любимая французами строгая геометрия линий, призванная задушить буйство живой природы. Никто не спорит: у французского сада есть свое особое очарование, но в то же время есть в нем и нечто противоестественное, отчего англичане, попадая во французский сад, начинают испытывать жалость к растениям и недовольно поджимают губы.
В саду Рукселя цветы и деревья росли привольно — им была предоставлена полная свобода и при этом обеспечен надлежащий уход. Пользуясь политической терминологией, сад Рукселя можно было назвать либеральным. Его хозяин уважал природу и не пытался улучшить и без того хорошее.
Наверное, он действительно неплохой человек, подумал Аргайл, подходя к дому. Он прекрасно понимал, что нельзя делать выводы о человеке, основываясь на том, что он посадил у себя в саду глицинию, но Аргайл почувствовал симпатию к Рукселю еще до того, как они встретились.
При встрече он понравился ему еще больше. Джонатан заметил Рукселя во дворе: тот стоял возле клумбы и что-то пристально разглядывал. Одет он был именно так, как и полагается быть одетым в воскресное утро. В воскресной одежде, так же как и в устройстве садов, проявляется национальный характер: англосаксонец на отдыхе выглядит как бродяга — он напяливает старые джинсы, мятую рубашку и свитер с симметричными дырами на локтях. Континентальный житель надевает в воскресенье все самое лучшее и являет себя миру чистым и душистым.
И если в общественной жизни Руксель проповедовал ценности, близкие французам, то в одежде он явно перемещался на английскую территорию. Или как минимум в оффшорную зону. На нем были очень дорогая куртка, брюки со стрелками, но на свитере Аргайл разглядел одну очень маленькую дырочку. Руксель по крайней мере пытался быть демократичным.
В тот момент, когда Аргайл приблизился к нему с приветливой улыбкой на лице и с «Сократом» под мышкой, Руксель наклонился — без труда, но немного скованно, что было вполне объяснимо, учитывая его возраст, — и с победным блеском в глазах вырвал с корнем сорняк, который затем бросил в корзинку, висевшую у него на руке.
— Они дьявольски досаждают, верно? — подал голос Аргайл. — Я имею в виду сорняки.
Руксель обернулся и, несколько недоумевая, смотрел на него. Потом увидел картину и улыбнулся.
— Месье Аргайл, — сказал он.
— Да. Простите, что потревожил в столь ранний час, — ответил Джонатан, немного смутившись от пристального взгляда, — но я надеялся, что мадам Арманд предупредила вас о моем визите…
— Жанна? Она не говорила мне, что вы встречались. И о вашем предполагаемом визите я ничего не знал. Ну да не важно, проходите. Сейчас вот только еще этот…
Он опять наклонился и вырвал еще один вьюнок.
— Вот так, — с удовлетворением сказал он, бросив его в корзинку.
— Я очень люблю свой сад, но содержать его в порядке непросто. Весьма брутальное занятие, вы не находите? Все время приходится убивать, разбрызгивать яд и вырывать с корнем.
Его голос производил впечатление: сильный, мягкий, глубокий, богатый оттенками, он передавал смысл скорее интонацией, чем словами. Имея такой голос, можно убедить присяжных в чем угодно, подумал Аргайл, вспомнив, что в молодости Руксель работал в адвокатуре. Неудивительно, что он решил попробовать себя и в политике. Его голос вызывал доверие — он, как хорошо настроенный инструмент, мог по желанию своего обладателя выражать любые эмоции. Конечно, ему было далеко до голоса генерала де Голля, который завоевывал сердца слушателей, даже когда они не понимали ни единого слова. Аргайл еще не знал французского языка, когда впервые услышал речь генерала, но так же, как все, мгновенно ощутил магнетическую власть его необыкновенного голоса. Голос Рукселя не имел над людьми такой власти, однако звучал не менее убедительно, чем голоса других французских политиков.
Аргайл помог Рукселю найти еще несколько сорняков, после чего еще раз извинился и объяснил, что решил вернуть картину побыстрее, поскольку торопится в Рим. Как он и надеялся, Руксель обрадовался картине и, как всякий воспитанный человек, сказал, что настаивает, решительно настаивает, чтобы мистер Аргайл выпил с ним чашечку кофе и рассказал ему всю историю целиком.
«Кажется, я справился со своей миссией», — улыбнулся про себя Аргайл, входя вслед за Рукселем в кабинет, и с наслаждением утонул в восхитительно мягком кресле. Еще одно очко в пользу хозяина. Аргайл уже бывал во французских домах и потому страшно удивился, обнаружив у Рукселя относительно удобную мебель. Он видел у французов мебель элегантную. Стильную — тоже сколько угодно. Часто дорогую. Но удобную? Французская мебель обращается с человеческим телом точно так же, как французские садовники обращаются с изгородью из бирючины, — они заставляют ее изгибаться и выворачиваться до тех пор, пока она не перестанет напоминать бирючину. По-видимому, у французов свои представления о том, как следует расслабляться.
Чья-то искусная рука с изумительным мастерством расположила в кабинете картины, фотографии, книги и бронзовые статуэтки. Вдоль большого французского окна, выходившего в сад, стоял впечатляющий ряд цветочных горшков с пышно разросшимися комнатными растениями. Потертый персидский ковер на полу и клочья собачьей шерсти выдавали присутствие в доме крупной собаки. На одной из стен висели фотографии, отражавшие постепенный карьерный рост Рукселя на ниве общественной деятельности. Руксель об руку с генералом де Голлем. Руксель и Жискар. Руксель и Джонсон. Даже с Черчиллем ухитрился влезть в объектив. Бесчисленные грамоты, дипломы и прочее, и прочее. Аргайл умилился: Руксель не страдал ложной скромностью, но и не выставлял награды напоказ — должно быть, он просто испытывал скромную гордость, вполне уместную при его заслугах.
