Внеклассное чтение. Том 1 - Акунин Борис (читать книги без сокращений txt) 📗
Повернулся к экзекутору и тихо сказал, явственно шевеля губами:
– Проверка, Мартынушка, проверка. Работа ближе к вечеру будет.
– А-а, – протянул длиннорукий и кивнул на Митю. – Это кто, родственник ваш?
– Внучок, – не моргнув глазом, соврал советник и потрепал Митю по волосам. – Иди пока, Мартын, отдыхай.
Подвёл Митю к помосту, стал показывать.
– Гляди, сиденье с кресла снимается. Вот так. Потом с попавшей в сей силок особы стягиваются портки или же задирается платье, это уж смотря по принадлежности пола. И начинается работа. Я увещеваю в верхней комнате, словами, и с надлежащей вежливостью, ибо персоны-то всё непростые, благородного звания. А Мартын увещевает снизу. Иной раз, – Прохор Иванович подмигнул, – и согрешишь, если баба нестарая да в обмороке сомлеет. Спустишься, снизу на неё поглядишь. Больше ни-ни, упаси Господь. Ну рукой погладишь, это бывает.
– Их вон той плёткой секут, да? – боязливо показал Митя на страшное семихвостое орудие.
– Когда разговор лёгкий – к примеру, с дамой по сплетническому делу – то прутиком. Если же надо от человека ответ на важный вопрос получить, то, бывает, и семихвосткой. Покается твой капитан-поручик, как на исповеди.
Митя вспомнил, как Зефирка преображенца за палец цапнула, а тот решил, что крыca, и все равно нисколько не испугался, руки не отдёрнул.
– А если не расскажет? Пикин, он знаете какой.
Спросил больше для порядка. Сам-то, конечно, понимал, что расскажет Пикин, никуда не денется. Один раз, тому три с лишком года, Митю тоже высекли. Братец Эндимион подстроил: разбил каминные часы, а свалил на маленького, благо тот ещё пребывал в безмолвии. Митя хотел снести муку стоически, как Муций Сцевола, да не вышло – орал от боли благим матом. Так то розги были, и секли легонько, по-детски, а тут вон как. Всё на свете расскажешь.
– Ну, а если ему мочёной в соли семихвосточки мало будет, – сладко сказал Маслов, – то у Мартына для таких молчунов ещё тисочки есть знатные, на чувствительные отростки фигуры. Такому кобелю, как Пикин, в самый раз будут. Запоёт соловьём.
При чем тут тисочки и почему Прохор Иванович назвал преображенца кобелём, Митя не понял. Если ругаются, то обычно говорят про плохого человека «пёс» или «собака». Если совсем осерчают – «сука».
– Сначала мы с Мартыном его в мягкость введём, – объяснял далее тайный советник. – Ты пока в тайнике посидишь. Видал в гостиной зеркало? Оно с той стороны пустое, и преотлично всё видно. А как Пикин дозреет, крутить начнёт да юлить, я тебя кликну. Освежишь ему воспоминания. Не робей. – Начальник Секретной экспедиции щёлкнул Митридата по носу. – Им, голубчикам, теперь не до того будет, чтоб с тобой квитаться. Только не струсь.
Легко сказать «не струсь». Стоя в каменном закутке за зеркалом, Митя чувствовал себя не как привык – маленьким взрослым среди больших детей, а крошечной щепочкой, которую закрутил-завертел злой водоворот. Сколько ей, бедной, ни тщиться, самой из сей пучины не выбраться и её неведомых законов не познать.
Когда тайный советник наконец ввёл в гостиную вытребованного капитан-поручика, Митя уже весь извёлся. Прохор Иванович хвастал, что к нему никто опаздывать не смеет, загодя являются, а Пикин посмел – чуть не на полчаса припозднился.
– Вот и славно, драгоценный Андрей Егорыч, что вы к старику заглянули, не побрезговали, – фальшиво добродушным голосом приговаривал Маслов, ведя гостя к креслам.
– К вам, ваше превосходительство, попробуй не приди – в цепях приволокут, – ответил злодей.
Через стекло было хорошо видно, как блеснули в беззаботной улыбке белые зубы.
– Ну уж так-таки в цепях. Наговаривают на меня злые языки, – хохотнул начальник Секретной экспедиции. – В цепях ко мне государственных преступников водят. Вы разве из их числа?
Пикин дерзко глянул на тайного советника сверху вниз.
– Государственный преступник – фигура непонятная. Бывает, что сегодня ты преступник и на тебя охота, а завтра, глядишь, всё поменялось: охотники, что тебя атукали, сами в железах.
– Про охотников это вы интереснейшую аллегорию привели, господин капитан-поручик. – Маслов за рукав повёл офицера к нужному креслу. – Присаживайтесь, нам найдётся, об чем потолковать.
Гвардеец поклонился:
– Благодарю. Но при столь высокой особе сидеть не смею.
– Так я сам тоже сяду. Прошу покорно запросто, без чинов. Сами видите, не в кабинете принимаю, в гостиной. Стало быть, вы для меня гость. Пока что.
Последние слова были произнесены совсем другим тоном, и бровки Прохора Ивановича грозно сдвинулись. Однако Пикин и тут не испугался.
– Все же с вашего позволения постою, – ухмыльнулся он. – Я ведь нынче в кордегардии копчусь. Всю задницу отсидел.
– Нет уж, садитесь, весьма обяжете!
Маслов схватил преображенца за обе руки, стал усаживать насильно, будто чрезмерно радушный хозяин.
Сейчас тебе отсидевшую задницу-то разомнут, злорадно подумал Митя. Будешь знать, как люстры рушить да детей в колодец кидать.
Упрямый капитан-поручик садиться, однако, не желал, и из-за этого у них с Прохором Ивановичем образовалось подобие танца – так и топтались, так и кружились на месте.
Вдруг Пикин подхватил старика под мышки и швырнул в мягкое кресло.
– Сам сиди, старый черт! Наслышан я про твоё угощенье! Митька Друбецкой мне рассказывал, как ты его учил про царицу не злословить!
Маслов хотел подняться, но бесшабашный капитан-поручик двинул его кулаком в лоб – его превосходительство плюхнулся в кресло.
Что ж это делается! Митя сбоку видел обоих: и скалящегося Пикина, и осовело хлопающего глазами тайного советника. Ах, наглец!
– Ты меня попомнишь, – сказал гвардеец, пошарил руками по креслу и нашёл спрятанные за спинкой ремни. – Вот так, ваше превосходительство. И ножки пожалуйте… Где, шишки еловые, механизм-то? Должно быть, тут.
Подошёл к деревянному стулу, потыкал туда, сюда и обнаружил-таки рычаг.
Вжик! На груди Прохора Ивановича сомкнулись стальные полосы.
Щёлк! Кресло медленно поползло под пол. Тут до Мити дошло, что сейчас может воспоследовать. Мартын-то не поймёт, чья ему спускается филейность. Как начнёт охаживать!
– Засим остаюсь покорный вашего превосходительства слуга, – шутовски поклонился оглушённому Пикин. – Не смею далее обременять своим присутствием. Служба.
Развернулся и с заливистым хохотом выбежал прочь – вот какой отчаянный.
Внизу что-то свистнуло, щёлкнуло, и Прохор Иванович вдруг очнулся.
– А-а-а! – заорал он истошным голосом. – Марты-ын, сволочь, сгною!
Снова свистнуло.
Тут начальник экспедиции уже не крикнул – подавился криком.
Ах, беда! Ведь Мартын этот глухой. Ему что кричи, что не кричи.
Митя вылетел из потайной конурки, побежал по винтовой лестнице вниз. Вопли стали приглушенней.
Вбежал в сумрачный подвал, успел увидеть, как Мартын Исповедник смачно, с потягом, вытянул по белому в красную полоску арьеру. Мучимая часть тела свесилась в седалищное отверстие и была вся на виду.
– Дядя Мартын! – Митя вцепился палачу в жилистую руку. – Нельзя! Это Прохор Иваныч!
Экзекутор оглянулся:
– А-а, внучек. Ты только погляди на него, срамника. – Мартын зашёлся в странном, клекочущем смехе. – Ишь, сладострастник!
Палец кнутобойца указывал на гузно его превосходительства. Повыше нахлёстанного места, где копчик, виднелась малая картинка: красный цветок навроде ромашки.
– Это у них мода нынче такая, у похабников, – объяснил Мартын, вытирая лоб. – Тутуеровка называется, от пленных турков пошло. Есть ходоки, которые для привлечения женского пола прямо на срамном уду тушью узоры накалывают. А этот не иначе как содомит. У них вся краса в гузне. Тьфу! Славно я его приласкал, по его любимой плепорции!
И загоготал, очень довольный шуткой.
– Ты погоди, малый, мне работать надо. Пока Прохор Иваныч шнуром не дёрнет, бить положено.
Ка-ак размахнётся, ка-ак ударит! Сверху уже не вопль – хрип несётся.
