Азазель - Акунин Борис (книга регистрации .TXT) 📗
Так и поступил Фандорин и вот теперь, вечером, ждал – не раздастся ли осторожный стук в дверь.
Стука не было. Все произошло совсем иначе.
Поздно вечером, уже заполночь, сидел Эраст Петрович в ободранном кресле, где был спрятан синий портфель, и клевал носом в полудреме. На столе почти догорела свеча, в углах комнаты сгустился недобрый сумрак, за окном тревожно погромыхивала приближающаяся гроза. В воздухе было тоскливо и душно, будто кто-то грузный, невидимый сел на грудь и не дает вдохнуть. Фандорин покачивался где-то на неопределенной грани между явью и сном. Важные, деловые мысли вдруг вязли в какой-нибудь ненужной чуши, и тогда молодой человек, спохватившись, тряс головой, чтоб не уволокло в сонный омут.
Во время одного из таких просветлений произошло странное. Сначала раздался непонятный тонкий писк. Потом, не веря собственным глазам, Эраст Петрович увидел, как ключ, торчавший в замочной скважине, стал сам по себе поворачиваться. Дверь, противненько скрипнув, поползла створкой внутрь, и на пороге возникло диковинное видение: маленький щуплый господин неопределенного возраста с бритым, круглым личиком и узкими, в лучиках мелких морщин глазами.
Фандорин, дернувшись, схватил со стола дерринджер, а видение, сладко улыбнувшись и удовлетворенно кивнув, проворковало чрезвычайно приятным, медовым тенорком:
– Ну вот и я, милый отрок. Порфирий Мартынов сын Пыжов, господний раб и губернский секретарь. Прилетел по первому же мановению. Как ветр на зов Эола.
– Как вы открыли дверь? – испуганно прошептал Эраст Петрович. – Я ведь помню, что повернул ключ на два оборота.
– А вот-с, магнитная отмычка, – охотно объяснил долгожданный гость и показал какой-то продолговатый брусок, впрочем тут же исчезнувший в его кармане. – Удобнейшая вещица. Позаимствовал у одного татя из местных. По роду занятий приходится вступать в сношения с ужасными субъектами, обитателями самого дна общества. Совершеннейшие мизерабли, уверяю вас. Господину Юго такие и не снились. Но ведь тоже души человеческие, и к ним можно подходец сыскать. Я их, извергов, даже люблю и отчасти коллекционирую. Сказано у поэта: всяк развлекается как может, но всех стреножит смерть одна. Или, как говорит немчура, йедес тирхен хат зайн плезирхен – у каждой зверушки свои игрушки.
По всей видимости, странный человечек обладал способностью без малейших затруднений молоть языком на любую тему, но его цепкие глазки времени даром не теряли – основательно обшарили и самого Эраста Петровича, и убранство убогой каморки.
– Я – Эраст Петрович Фандорин. От господина Бриллинга. По крайне важному делу, – сказал молодой человек, хотя первое и второе было указано в письме, а о третьем Пыжов без сомнения догадался и сам. – Только вот он мне никакого пароля не дал. Забыл, наверно.
Эраст Петрович с тревогой посмотрел на Пыжова, от которого теперь зависело его спасение, но тот только всплеснул короткопалыми ручками:
– И не нужно никакого пароля. Вздор и детские забавы. Что ж, русский русского не распознает? Да мне довольно в глазки ваши ясные посмотреть (Порфирий Мартынович придвинулся вплотную), и я вижу все, как на ладони. Юноша чистый, смелый, благородных устремлений и патриот отечества. А как же, у нас в заведении других не держат.
Фандорин насупился – ему показалось, что губернский секретарь дурачится, держит его за несмышленыша. Поэтому свою историю Эраст Петрович изложил коротко и сухо, без эмоций. Тут выяснилось, что Порфирий Мартынович умеет не только балаболить, но и внимательнейше слушать – по этой части у него был просто талант. Пыжов присел на кровать, ручки сложил на животе, глаза, и без того в щелочку, совсем зажмурил, и его будто не стало. То есть он в буквальном смысле обратился в слух. Ни разу не перебил Пыжов говорившего, ни разу не шелохнулся. Однако временами, в ключевые моменты рассказа, высверкивало из-под закрытых век острой искоркой.
Своей гипотезой по поводу писем Эраст Петрович делиться не стал – приберег для Бриллинга, а напоследок сказал:
– И вот, Порфирий Мартынович, перед вами беглец и невольный убийца. Мне нужно срочно переправиться на континент. В Москву мне нужно, к Ивану Францевичу.
Пыжов пожевал губами, подождал, не будет ли сказано еще чего-нибудь, потом тихонько спросил:
– А портфельчик? Не переправить ли с дипломатической? Так оно обстоятельней получится. Неровен час… Господа, по всему видать, серьезные, они ведь вас и в Европе искать станут. Через проливчик я вас, ангел мой, конечно, переправлю – дело небольшое. Если не побрезгуете утлым рыбацким челном, завтра же поплывете себе с Богом. Ловя под парус ветр ревущий.
Что у него все «ветр» да «ветр», сердито подумал Эраст Петрович, которому, по правде сказать, ужасно не хотелось расставаться с портфелем, доставшимся такой дорогой ценой. А Порфирий Мартынович, словно бы и не заметив колебаний собеседника, продолжил:
– Я не в свои дела не лезу. Ибо скромен и нелюбопытен. Однако вижу, что многого мне недосказываете. И правильно, персиковый мой, слово серебро, а молчание золото. Бриллинг Иван Францевич – птица высокого полета. Можно сказать, орел прегордый меж дроздами, абы кому важного дела не доверит. Так как же-с?
– В каком смысле?
– Насчет портфельчика-то? Я бы его со всех сторон сургучом обляпал, дал бы курьеру посмышленней, вмиг бы до Москвы долетел, как на троечке с бубенцами. А уж я бы и телеграммку шифрованную заслал – встречайте, мол, владык небесных дар бесценный.
Видит Бог, не почестей жаждал Эраст Петрович, не ордена и даже не славы. Отдал бы он Пыжову портфель ради пользы дела, ведь с курьером и вправду надежней. Но воображение уже столько раз рисовало ему картину триумфального возвращения к шефу, с эффектным вручением драгоценного портфеля и захватывающим рассказом о перенесенных приключениях… Неужто ничего этого не будет?
И смалодушничал Фандорин. Сказал строго:
– Портфель спрятан в надежном тайнике. И доставлю его я сам. Головой за него отвечаю. Вы уж, Порфирий Мартынович, не обижайтесь.
– Ну что ж, ну что ж, – не стал настаивать Пыжов. – Воля ваша. Мне же и спокойней. Ну их, чужие секреты, мне и своих хватает. В тайнике так в тайнике. – Он поднялся, скользнул взглядом по голым стенам комнатенки. – Вы пока отдохните, дружочек. Младость сна требует. А у меня, старика, все равно бессонница, так я покамест насчет лодочки распоряжусь. Завтра (а получается, что уже сегодня) чуть светочек буду у вас. Доставлю к морскому брегу, облобызаю на прощанье и перекрещу. А сам останусь на чужбине сиротой бесприютным прозябать. Ох, тошно Афонюшке на чужой сторонушке.
Тут Порфирий Мартынович, видно, и сам понял, что пересиропил и виновато развел руками:
– Каюсь, заболтался. Соскучился по живой русской речи, все, знаете, на витиеватость тянет. Наши умники посольские больше по-французски изъясняются, не с кем душу отвести.
За окном загрохотало уже нешуточно, кажется, и дождь пошел. Пыжов засуетился, засобирался.
– Пойду. Ой-е-ей, там бурны дышат непогоды.
В дверях обернулся, напоследок обласкал Фандорина взглядом и, низко поклонившись, растаял во мраке коридора.
Эраст Петрович запер дверь на засов и зябко передернул плечами – громовой раскат ударил чуть не в самую крышу.
Темно и жутко в убогой комнатке, что выходит единственным окном в голый, без единой травинки каменный двор. Там ненастно, там ветер и дождь, но по черно-серому, в рваных тучах небу рыщет луна. Желтый луч через щель в шторах рубит конуренку надвое, рассекает до самой кровати, где мечется в холодном поту одолеваемый кошмаром Фандорин. Он полностью одет, обут и вооружен, только револьвер по-прежнему под подушкой.
Отягощенная убийством совесть посылает бедному Эрасту Петровичу страшное видение. Над кроватью склонилась мертвая Амалия. Глаза ее полузакрыты, из-под век стекает капелька крови, в голой руке черная роза.
– Что я тебе сделала? – жалобно стонет убитая. – Я была молода и красива, я была несчастна и одинока. Меня запутали в сети, меня обманули и совратили. Единственный человек, которого я любила, меня предал. Ты совершил страшный грех, Эраст, ты убил красоту, а ведь красота – это чудо господне. Ты растоптал чудо господне. И зачем, за что?
