Заговор бумаг - Лисс Дэвид (чтение книг .txt) 📗

— Я тебе покажу, чертова сука, — закричал он на миссис Кантас дрожащим голосом рассерженного юнца, который изображает из себя взрослого мужчину, — и плевал я на твою цыганскую ругань! — И он в самом деле плюнул ей прямо в лицо.

Мне стыдно, что никто, кроме меня, не стронулся с места, чтобы всыпать этому мальчишке, как он того заслуживал. Люди только оторопело пялились, а миссис Кантас, которая сама навлекла на себя случившееся своими оскорблениями, теперь готова была разразиться слезами. Меня учили выказывать почтение женщинам, и почему-то именно этот урок я принял близко к сердцу, в то время как многие другие презрительно игнорировал. Возможно, это объяснялось тем, что моя собственная матушка умерла, когда я был маленьким ребенком, и я относился по-особому к чужим матерям. Даже сегодня я не могу объяснить причин своего поступка, а могу лишь описать свои действия. Я ударил этого мальчишку. Удар был неловким и неумелым. Моя рука сжалась в кулак, я вскинул его над головой ударил сверху вниз, словно молотком, целясь ему в лицо Мальчишка упал на землю, но тотчас вскочил и бросился наутек, его товарищи следом.

Я ждал, что люди станут меня поздравлять, а миссис Кантас назовет своим спасителем, но встретил лишь смущение и замешательство. Мой поступок воспринимался не как поступок защитника, но как хулигана. Миссис Кантас поспешно встала на ноги, стараясь не смотреть на меня. Люди, которых я знал всю свою жизнь, повернулись ко мне спинами. Владельцы лавочек вернулись за свои прилавки, покупатели поспешили прочь. Все старались забыть увиденное в надежде, что это поможет забыть и другим и что моя выходка не навлечет на нас инквизицию, уже в Англии.

Однако я не забыл своей радости так быстро. Я побежал домой в надежде, что дома кто-нибудь услышит мой рассказ и похвалит, как, мне казалось, я того заслуживаю. Поскольку первым я увидел отца, я рассказал ему первому о том, что случилось, хотя мой рассказ не отличался большим авторским воображением.

— Я был на рынке, — сказал я, запыхавшись, — и там отвратительный, ужасный мальчишка плюнул миссис Кантас в лицо. Поэтому я его побил, — объявил я, вырвался из рук отца и рассек кулаком воздух, показывая, как именно я это сделал. — Я повалил его одним ударом!

Отец ударил меня но лицу.

Он никогда не бил меня, хотя, признаюсь, я был мальчиком, которого следовало бы поколачивать время от времени. Удар был сильным — так сильно меня еще никто не бил — и нанесен тыльной стороной руки, почти что кулаком, нацеленным так, чтобы прийтись по кости массивным кольцом, которое он носил на среднем пальце. Удар был неожиданным, как стремительная атака змеи, и таким сильным, что молния боли пронизала меня от скулы по всему позвоночнику и руки и ноги у меня задрожали.

Думаю, отец испугался. Он ненавидел неприятности и все, что могло привлечь внимание к нашей общине в Дьюкс-Плейс. Время от времени, надеясь сделать из меня настоящего мужчину, как он это понимал, он приглашал меня присоединиться после обеда к его гостям, где за бутылкой вина он всегда говорил о необходимости оставаться незаметными, избегать неприятностей и не сердить никого. Я отлично понимал, что отец хотел сказать этим ударом. Он смотрел на вещи как на взаимосвязанные элементы системы, как на нити в ковре, где один элемент порождает сотню других. Он испугался, что у меня войдет в привычку устраивать драки с мальчиками-христианами. Испугался, что мое безрассудство навлечет волну ненависти на евреев. Испугался, что моя драка послужит толчком для преследований, мучений и разрушения.

Выражение его лица не изменилось. На нем читался испуг и беспокойство, возможно, также разочарование, что я не свалился с ног. Он недоверчиво смотрел на красный след от удара на моем лице, словно я каким-то образом исказил его силу.

— Так чувствует себя человек, которого ударили, — сказал он. — Надеюсь, ты постараешься не испытывать подобного..

Чувство гордости исчезло, но осталось негодование. Помню, я тогда подумал: «Ничего особо страшного».

Думаю, именно этот момент определил мою каръеру на ринге, ведь, как ни странно, я не только не испугался, а испытал своего рода удовольствие. Мне было приятно, что я выдержан удар, что перетерпел боль и не упал с ног, не дрогнул, не расплакался. Мне было приятно осознавать, что я могу выдержать еще один удар, и еще, и еще, пока отец не выбьется из сил. Именно в этот день я впервые подумал об отце как о слабом человеке.

Дядя был другим. Занимаясь контрабандой, он выучился гибкости, которой не мог представить мой отец. Он советовал моему отцу быть более терпимым, всегда считал, что я имею право идти своей дорогой, что отец не должен требовать от меня такого же поведения, как от моего брата. Сейчас, в дядиной конторе, мне пришло в голову, что я должен быть ему благодарен за то понимание, которое он всегда проявлял ко мне, даже если его терпение истощалось.

Казалось, мы сидели молча не менее четверти часа, но на самом деле, полагаю, тишина длилась несколько секунд. Наконец дядя заговорил, смягчив голос, чем избавил меня от неловкости:

— Тебе нужны деньги?

— Нет, дядя, — поспешил я рассеять его заблуждение, будто я пришел с протянутой рукой. — Я, можно сказать, по семейному делу. Ты как-то сказал мне, что, по-твоему, отец был убит. Скажи, почему ты так считаешь?

Теперь он внимательно меня слушал. Он больше не мучился, пытаясь решить, как следует воспринимать возвращение строптивого племянника. Теперь он пристально смотрел на меня, пытаясь понять, почему я пришел с этим вопросом.

Тебе стало что-то известно, Бенджамин?

— В общем-то, нет. — Упустив излишние детали, я рассказал ему о Бальфуре и его подозрениях.

Он покачал головой:

— Родной дядя говорит тебе, что твоего отца убили, и ты не придаешь этому значения. Посторонний человек говорит тебе то же самое, и ты этому веришь? — От волнения его португальский акцент стал заметнее.

— Полно, дядя. Мне нужна информация. Я хочу выяснить, действительно ли мой отец был убит. Разве имеет значение, почему мне это надо?

— Естественно, имеет. Речь же о твоей семье. Мы не виделись со дня похорон Самуэля, а до этого — еще десять лет. — Я вздохнул и хотел возразить, но дядя увидел мое беспокойство и, заволновавшись, исправился. — Но, — сказал он, — все это в прошлом. И если ты хочешь сделать что-нибудь хорошее для семьи, это очень важно. Да, Бенджамин, у меня действительно есть подозрение, что твоего отца убили. Я сказал об этом констеблю и то же самое сказал мировому судье. Я также написал письма в парламент, людям, которых знаю, точнее говоря, людям, которые должны мне денег. Все говорят одно и то же — что человек, убивший твоего отца, негодяй, но что нет закона, по которому можно наказать виновника смерти в результате несчастного случая, даже если доказуемо, что несчастный случай произошел из-за халатности и опьянения. Для них смерть Самуэля лишь несчастный случай. А я —еврей с разыгравшимся воображением, поскольку думаю иначе.

— Почему ты считаешь, что его убили?

— Я не могу утверждать, что его убили, но кое-что мне подозрительно. Самуэль нажил много врагов просто в силу своей профессии. Он покупал и продавал акции, и многие разорялись, в то время как он богател. Излишне говорить, как англичане ненавидят биржевых маклеров. С их помощью они делают деньги, но ненавидят их. То, что он попал под колеса экипажа, простое совпадение? А то, что этот Бальфур, с которым у него были деловые связи, умер подобным образом? Все может быть, но я хочу знать точно.

Я помедлил, прежде чем задать следующий вопрос.

— А что говорит Жозе?

— Если хочешь знать, что об этом думает твой брат, — сказал с раздражением дядя, — почему бы тебе не написать ему? Знаешь, он прибыл в Лондон вскоре после похорон Самуэля. Он все бросил и отправился в Англию, как только узнал. Ты знал об этом и ничего не сделал, чтобы встретиться с ним.

— Дядя… — начал я.

Я хотел сказать, что Жозе тоже ничего не сделал, чтобы встретиться со мной, но это было бы как-то по-детски и лицемерно, ведь я сознательно избегал встречи с ним, когда он был в Лондоне, и застать меня дома он бы не смог, даже если бы захотел.