Непогребенный - Паллисер Чарльз (книги онлайн бесплатно txt) 📗

– Настоятелем этим был, если не ошибаюсь, Ланселот Фрит?

– О, да вы хорошо осведомлены, – воскликнул старый джентльмен.– В таком случае дальнейшее вас не удивит: после его смерти капитул счел, что над домом тяготеет злой рок, и постановил продать его и переместить настоятеля в прежнюю резиденцию. Дом купил в тысяча шестьсот шестьдесят четвертом году мой прапрадед, Джеймс Стоунекс, и сохранил за ним то же название.

– Следовательно, через эти самые ворота, – я обернулся, чтобы на них взглянуть, – увлекли настоятеля его убийцы?

– Несомненно, через эти ворота он шагнул навстречу своей смерти, однако на казнь он шел добровольно.

– Добровольно? И почему вы называете это казнью? Его смерть считается одним из самых позорных убийств за всю нашу историю.

– Предание, сохраняющееся в моем семействе вместе с домом, говорит иное.

– Горю нетерпением его услышать.

– Сейчас у меня нет времени, – извиняющимся тоном произнес мой собеседник.– В этот час я обедаю. Поздновато, конечно, но это диктуется моей работой. Приходите послезавтра к чаю, и я расскажу вам подлинную историю о том, как встретил свою смерть настоятель Фрит.

– Вы необычайно любезны.

– Отлично, договорились. Я жду вас через несколько минут после половины пятого. Пожалуйста, не опаздывайте, потому что моя жизнь расписана по минутам и в шесть я должен буду возвращаться в свою контору.

Я заверил, что приду вовремя. На мгновение возникла неловкость, когда мы стояли рядом, и он проговорил:

– К сожалению, сейчас я не могу пригласить вас в дом.

– Ну да, конечно, это понятно, – отозвался я, несколько растерянный. Затем (его жест показался мне странно нелюбезным) он распахнул ворота, улыбкой и поклоном как будто приглашая меня выйти.

– До пятницы, – добавил он.

Я вышел, попрощался и двинулся прочь, оставив хозяина у ворот.

Затем произошло нечто необычное. Я находился ярдах в пятидесяти от угла собора и видел сквозь сумеречную дымку, что там маячит какая-то фигура. Когда я приблизился, она скрылась за углом. Я почти не сомневался, что это Остин. Странно было думать, что он приблизился крадучись, а потом поспешно скрылся. Впрочем, размышлял я по пути вокруг площади к его дому, нечто подобное в его поведении наблюдалось и раньше. Он как будто был мне рад и одновременно не рад.

Я знал, что смогу войти в дом: по словам Остина, дверь он всегда оставлял открытой. Мне вспомнилось загадочное замечание, которое он по этому поводу сделал утром, и я вдруг понял, почему он прятал ключи (он использовал не один, а несколько), хотя никогда не запирал парадную дверь: среди них был ключ от тайника. Далее если в дом кто-нибудь проникнет, он не сумеет найти одновременно и тайник, и ключ. Что же такое прячет Остин? Я всю дорогу не переставал ломать над этим голову и очнулся от размышлений только у двери; отодвинув задвижку, я заметил на полу листок бумаги. Подобрав его, я поспешил в столовую и зажег газ. В записке было сказано:

Пожалуйста, пообедай где-нибудь без меня. Мне неожиданно пришлось задержаться. Вернусь около десяти.

О.

Меня поразила краткость, граничившая с грубостью. Он не объяснял свой негостеприимный поступок и не просил прощения. Если это Остина я видел только что на площади, то почему он, вместо того чтобы поговорить со мной, бросился наутек?

Я снял шляпу и пальто, налил себе стакан хереса и подсел к столу. Происходящее выглядело очень странно. Я не сомневался в том, что Остин впутался в какую-то интригу. Мне мало что было известно о его жизни здесь, но разве мог быть счастлив в этом скучном городишке обладатель высшего кембриджского балла по математике, человек, которого ждало блестящее будущее? Я не однажды подталкивал его к тому, чтобы он мне доверился. Не ошибался ли я, когда предполагал, что он пригласил меня с целью спросить совета? В этом случае я, быть может, неправильно представил себе последовательность событий: что, если сначала он послал приглашение, а потом на него свалилась эта – неизвестно в чем заключавшаяся – забота и теперь ему не хватает времени и вообще не до меня? Тогда почему он не отменил приглашение? Или – если я был сейчас в его доме лишним – не позволил мне переселиться в гостиницу, когда я дал ему такую возможность? Зачем было приглашать меня, а потом вести себя так странно? Этому не было объяснения. Чем более я раздумывал о грубом тоне записки, тем более негодовал. Мы планировали вечером вместе пообедать в какой-нибудь гостинице, и я надеялся, что мы наконец начнем лучше понимать друг друга.

Внезапно мои раздумья прервал тяжелый гул. Соборные часы пробили половину восьмого. Как неотвратимо близость собора напоминает человеку о ходе времени, подумалось мне. Безмятежное существование в колледже притушило во мне это чувство. Наблюдая каждый год прибывающие когорты молодежи, я как-то забыл о том, что время утекает. В некотором смысле я по-прежнему считал себя молодым и воображал, что вся жизнь впереди. Но одновременно я отдавал себе отчет в том, что это иллюзия. Мне под пятьдесят, и жребий мой уже брошен. Хорошо это или плохо, но жизнь сложилась и до самой смерти уже не изменится.

Я почувствовал голод и встал. Мой взгляд упал на рукопись доктора Шелдрика, лежавшую тут же, на столе, и я решил прихватить ее с собой и за обедом, в одиночестве, просмотреть. Сунув рукопись под мышку, я вышел на улицу и направился на Хай-стрит – как раб привычки, к «Дельфину».

СРЕДА, ВЕЧЕР

Я сидел в обширной и мрачной столовой, где был единственным обедавшим, и мне прислуживал, с похоронной торжественностью последнего жреца умирающей церкви, угрюмый официант. Это окружение вполне гармонировало с древним, пришедшим в упадок городом, где на темных улицах, среди обветшавших зданий не было заметно ни следа какой-либо деятельности. Я предположил, что деловая активность пришла в упадок во время гражданской войны, когда город подвергся осаде, и с тех пор так и не возродилась. Это навело меня на мысль о странном старикане, который показал мне надпись.

Мне вспомнились загадочные слова: Когда пробьет назначенный час, вознесшиеся падут; когда я их читал – а в голове у меня все еще вертелся рассказанный Остином сон, – мне пришло на ум, что они могли быть намеком на совершенное Гамбриллом убийство Лимбрика, отца его подмастерья. Не говорилось ли в надписи именно об этом убийстве? А если это было признание Гамбрилла в том, что во время ссоры, когда он лишился глаза, он скинул своего соперника с крыши собора? Но нет, не может быть, чтобы надпись вырезал Гамбрилл. И все же я дорого бы дал за возможность взобраться на крышу и самому осмотреть место происшествия. Остин утверждал, что надпись намекает на тайну, которой бредил Бергойн, и я попытался извлечь из ее библейского слога какой-нибудь скрытый смысл. Текст не поддавался расшифровке, и я спросил себя, не содержится ли каких-нибудь полезных сведений в труде доктора Шелдрика.

Изучая рукопись над жирной бараньей отбивной и водянистым кларетом, я набрел на рассказ об интересующих меня событиях. Слог грешил тяжестью, педантичностью, часто напыщенностью, однако рассказанная история завораживала, я прочел ее единым духом и тут же просмотрел снова, более внимательно. Иные из открытий доктора Шелдрика меня поразили – в особенности касающиеся тайны, которую грозил разоблачить Бергойн.

Я понял, почему доктор Локард с усмешкой отказал Шелдрику в академичности: он часто забывал указывать источники и, очевидно, во многом опирался на малодостоверную устную традицию.

Поев, я предпочел не возвращаться пока к Остину, а отправился в бар, где уселся и заказал себе бренди. Из посетителей кроме меня там находились всего двое пожилых мужчин, которые с заговорщическим видом жались в углу. Я раздумывал, не затеять ли с Остином откровенный разговор на предмет того, не лучше ли будет мне уехать. Я мог бы далее поинтересоваться, не означает ли его странное поведение, что он считает себя виноватым передо мной. Я без конца прокручивал в голове все те же мысли, говоря себе, что глупо было надеяться на возобновление нашей дружбы. Слишком много утекло воды, да и старые раны все еще не залечены. Я и не представлял себе, что прошлое может отзываться такой болью. А кроме того, Остин имел слишком мало общего с собою прежним. Я перебирал в уме его загадочные поступки и странные слова, сказанные им за то короткое время, что мы пробыли вместе. Остин сделался хитрым, чего прежде за ним не водилось. В юности он был открытым, импульсивным, ранимым. Теперь, выходит, он приучился лавировать и темнить? Я вспомнил его обильные возлияния, вспыльчивость, игру в прятки этим вечером на Соборной площади. Можно было подумать, он утратил самостоятельность и целиком подчинился чьей-то непонятной и зловещей воле.