Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна (читать книги без регистрации txt) 📗
Савельевский переулок располагался почти на окраине Североеланска. В подобных местах не рискуют появляться с наступлением сумерек, по этой причине жилье здесь дешевое, но особыми удобствами не располагающее. Разве только для жуликов разного пошиба тут полное раздолье...
Обитатели домов и домишек Савельевского переулка и его окрестностей делились на две категории. В одной – бедный мастеровой люд, прибившийся сюда из окрестных деревень, мелкие воры, пьяницы, беспаспортные мещане, сбежавшие от хозяев малолетние ученики ремесленников и бывшие семинаристы... Это развеселая, в большинстве случаев пьяная компания, избегающая лишний раз связываться с полицией.
Во второй – люди с мрачным взглядом исподлобья. С первой категорией их роднит лишь нежелание общаться с полицией. И если первые – люди с широкой душой, готовые распахнуть ее навстречу любому желающему ее понять, то вторые ни при каких обстоятельствах, даже в сильнейшем подпитии, никогда и никому не назовут своего имени, тем более не поделятся воспоминаниями. Но вряд ли кто посмеет подступиться к ним с подобными расспросами. Такие люди чуют друг друга каким-то особым, звериным чутьем. Да и вся их жизнь напоминает жизнь дикого и свирепого зверя. Они никогда не приведут к своему логову незнакомого или постороннего человека. И пробираются к нему, петляя по закоулкам и постоянно проверяясь, нет ли тайной слежки, опасаясь при этом не столько полиции, а сколько своего же брата – разбойника.
Так же, как звери, они сбиваются в злобные и жестокие стаи-шайки. И если первая категория промышляет днем, а ночью пьянствует и спит, то вторая – днем, наоборот, спит или спускает кредитки в «фортунку», «двадцать шесть» и в «банчок», а ночью, крадучись по-шакальи, выходит на «дело», которое зачастую кончается кровью. И нет от них пощады никому ни на проезжих дорогах, ни на постоялых дворах, ни на городских улицах. Трещат от их удали закрома и лбы богатых хуторян и купцов, двери банковских сейфов и хитроумные замки богатейших домов города.
Здесь же, в Савельевском, ютится масса мелких лавочек, в которых на показ выставляется всякий хлам: ношеная обувь и одежда, медный лом и старая бумага, а на самом деле в их потайных каморках «тырбанят слам» – делят ночную добычу те самые ночные шакалы – «иваны» или, как они себя с уважением называют, «деловые люди». И плоды ночных трудов, которые они сбывают тем же лавочникам или доверенным скупщикам, зачастую несут на себе следы еще свежей, непросохшей крови...
Под утро узлы с награбленным добром, а порой, целые подводы с похищенным скарбом исчезают, как в прорве, в недрах этих лавчонок. В их темных, смрадных подвалах имеется целая сеть тайников с хитрой системой подземных ходов и переходов, массой коварных ловушек и тупиков, замаскированных таким образом, что даже ловким сыщикам Тартищева не всегда удавалось их обнаружить. Но даже если удавалось, то за секретной дверцей в большинстве случаев оказывалась только пара драных сапог или куча мусора и нечистот. Лавочники по-особому пеклись об исчезновении всяческих улик краж, разбоев и грабежей, превратив эти улики в неиссякаемый источник доходов, и зарабатывали на них столь высокие проценты, кои не снились даже удачливым банкирам или промышленникам.
Пролетка с сыщиками прогрохотала колесами по крупным булыжникам и гальке, которыми был посыпан проезд к дому, где совершилось убийство. Его уже оцепили городовые, а у покосившегося крыльца виднелась коляска Тартищева. Федора Михайловича эта весть, видимо, настигла или у полицмейстера, что было более печально, или на пути в управление. Но это совсем не значило, что Батьянов не в курсе случившегося. В воздухе витали тревожные предчувствия, как это случается перед грозой, когда все вокруг пронизано электричеством и источает невидимую, но ощутимую угрозу.
Сыщики вышли из коляски. Вавилов прицепил поводок к Варькиному ошейнику и подвел собаку к одному из городовых.
– Присмотри-ка, любезный, за собачонкой. Только не упусти! Она тоже в полиции служит. Может, и здесь сгодится.
Они огляделись по сторонам. Вдоль дороги тянулись лачуги, лачужки, хибары с провалившимися крышами, затянутыми тряпьем и фанерой окнами, тесно прижавшиеся друг к другу, словно воробьи под застрехой.
Старый, облезлый дом, единственный во всей округе имевший два этажа, таращился на мир проемами разбитых окон. Его покоробленная дождями и снегом крыша была покрыта многочисленными заплатами из досок, толи и брезента. Но они тоже пришли в негодность и едва ли спасали жильцов дома от сбегающих сверху во время ливней потоков воды. Сорванные с петель двери, лестницы со сломанными ступенями, а то и вовсе лишенные нескольких пролетов... Никто, естественно, не охранял эти руины, похожие больше на заброшенный улей. Даже в лучшие времена этот дом не знавал ни швейцара, ни дворника.
Да и, как выяснилось позже, постоянно здесь никто не проживал. Даже бродяги старались обходить его стороной. Но несколько месяцев назад в этой полусгнившей от ветхости, давно предназначенной на слом рухляди поселилась рабочая семья из девяти человек. Четыре взрослых приказчика и пять мальчиков составляли эту артель из близких родственников. Все они были из одного села, расположенного в ста верстах к западу от Североеланска, и работали на одной из мануфактур купца Балезина, выпускавшего сукно для нужд армии.
Злодейство было обнаружено утром служащим этой мануфактуры Курякиным. Управляющий послал его проверить, почему артельщики всем составом не явились на работу. В администрации их знали как людей непьющих, обязательных и потому встревожились, тем более знали, в каком районе те проживали.
Курякин подъехал к дому на извозчике и, по его словам, сразу почувствовал неладное. Велев извозчику дожидаться, он прошел по утоптанной дорожке к крыльцу. Прислушался. В доме – ни звука, ни шороха... Это насторожило его и испугало. Но он должен был исполнить наказ управляющего, поэтому осторожно, на цыпочках поднялся по шатким ступеням на второй этаж и толкнул дверь в злополучную квартиру. Позвал по имени старосту артели Фрола Иванцова, но никто на его голос не откликнулся. Курякин прошел в глубь прихожей и остолбенел от ужаса. Из-под дверей всех пяти комнат просочились в прихожую и застыли бурыми змейками потоки крови...
Курякин не помнил, как оказался на улице, заскочив в пролетку, крикнул извозчику: «Гони!» – и опустился в изнеможении на сиденье.
– Вы никого не видели, когда подъехали к дому? – спросил его Тартищев, который уже побывал в комнатах и был от этого темнее тучи.
– Какая-то бродяжка болталась поблизости, испитая, в лохмотьях, а больше никого, – пояснил Курякин. – Я еще думал у нее спросить, не ошибся ли номером дома. Но она, только экипаж заметила, сиганула в кусты, и след простыл.
– Как она выглядела?
– Да бог ее знает, как описать. Бродяжка, она и есть бродяжка. В кацавейке какой-то драной, вата из дыр торчит, простоволосая, лохматая, на морде, кажись, синяк отсвечивал, а может, грязь. Она быстро смылась, так что я не успел разглядеть.
– А возраста какого? Старая, молодая?
– Этого и вовсе сказать не могу, – развел руками Курякин и тут же спохватился: – Нет, вроде бы старая! Голова у нее седая, волосья во все стороны торчат.
– Хорошо, вы пока подождите в соседней комнате. Там, правда, окон нет, но зато нет и смрада такого, как здесь, – предложил Тартищев Курякину. И когда тот вышел, окликнул одного из городовых, охранявших крыльцо, возле которого уже толпились десятка два зевак и суетились несколько репортеров. Ни Желтовского, ни Куроедова среди них пока не наблюдалось.
Городовой вошел и вопросительно посмотрел на Тартищева:
– Чего изволите, ваше высокоблагородие?
– Пригласи ко мне пристава, – приказал Тартищев...
Пока Тартищев беседовал с полицейским приставом этой части города, а потом с перепуганным околоточным, три наших сыщика в компании с непременным участником подобных событий врачом Олябьевым занимались осмотром трупов и комнат, в которых произошло убийство.
