Черный город (с илл.) - Акунин Борис (полная версия книги .TXT) 📗
Наверное, так будет выглядеть планета, когда жадные индустриалисты заполнят заводами каждый клочок пространства, истребив всю зелень, подумал Эраст Петрович. Жизнь задохнется и прекратится. Всё станет таким же черным и мертвым.
— Почему большинство зданий п-пустые? — спросил он. — Я думал, в Баку нефтяной бум, а тут почти не видно людей. Половина вышек не качает. Это из-за забастовки?
— Не только, — ответил Симон. — Здесь ведь как? Кончилась на участке нефть — всё бросают. Или разорится кто. Тут часто разоряются. Ну и забастовка, бьен-сюр.
Однако справа от шоссе показалось предприятие, на котором шла кипучая работа. Дымоходы энергично пыхтели, со всех сторон к высоким стенам тянулись трубы — по земле и по воздуху, на опорных столбах. Наверное, с высоты птичьего полета фабрика (или что это?) напоминала паука, раскинувшего густую паутину.
Симон, однако, использовал другую метафору:
— Это сердце Черного Города. Насосная станция Казенного керосинопровода. Закачивает керосин со всех нефтеперегонок и отправляет его в главную трубу. Имажинэ: отсюда керосин течет чуть не тысячу километров до самого Батума. Вся Россия и вся Европа им кормится.
Казенный? Тогда понятно, почему перед воротами караул из жандармов, а по углам вышки с часовыми. Самую прибыльную часть нефтяного производства государство забрало себе. И это, пожалуй, правильно. К тому же можно не опасаться забастовок. В России на государственных предприятиях не бастуют.
Поехали дальше. Теперь с обеих сторон, близко, потянулись сплошные вышки. Фандорин увидел, как в черной луже, под самыми опорами деревянной пирамиды, копошатся сгорбленные, с ног до головы перепачканные люди. Они передавали по цепочке тяжелые ведра, содержимое которых переливали в большую бочку.
— За такую работу шестьдесят рублей в м-месяц, пожалуй, мало будет, — сказал Эраст Петрович, вспомнив, как удивлялся алчности бакинских пролетариев. — Я бы тоже з-забастовал.
— Эти не бастуют. И шестьдесят рублей им никто не платит. Хорошо если полтинник в день. Видите — вышка старая, разливная, даже без бура. На таких нынче только персы работают. — Симон поежился. — Брр, оррёр! Вы еще не видите тех, которые внизу, в дыре, нефть черпают. Мне говорили, многие задыхаются, и их засасывает жижа. Никто не достает, не хоронит. Чтоб с полицией не объясняться.
Фандорин содрогнулся, оглянувшись на кошмарную сцену, будто сошедшую со страниц дантова «Ада».
Законы прибыли неумолимы. Зачем платить больше, зачем вкладывать деньги в улучшение условий труда, если кто-то считает за счастье любую работу? Сколько в империи заводов, шахт, рудников, где картина точно такая же или немногим лучше? Государство, которое должно было бы заставлять владельцев обращаться с работниками по-человечески, этой миссией пренебрегает, а при конфликте встает всей своей мощью на сторону капиталиста. Всё это добром не кончится…
В смрадной атмосфере Черного Города зной сделался еще тягостней.
— Довольно странно устраивать раут в середине дня, если живешь в жарком к-климате, — недовольно заметил Эраст Петрович. — Вечером, по крайней мере, не палило бы солнце.
Симон улыбнулся:
— Не беспокойтесь. На вилле у Месропа Арташесова будет прохладно.
— Как это в-возможно? От холода можно спастись при помощи отопления, а от жары спасения нет. Разве что тень. Но здесь и деревьев-то нет. На этой земле, пропитанной нефтью и солью, ничего не растет!
— Увидите Мардакяны — удивитесь. Это паради! Там научились побеждать жару. Знаете, что придумала компания Нобеля? Они устроили для служащих поселок, где летом в домах всегда 20 градусов. Завозят зимой с гор сотни тонн льда, складывают в специальные погреба и гоняют по трубам компрессором холодный воздух. А у Арташесова штука еще того лучше. Думаю, нигде в мире такого нет.
Кавалькада выехала на равнину. Фабрик и заводов здесь не было, но нефтяные вышки по-прежнему торчали с обеих сторон, хоть и не так густо. Еще через четверть часа на горизонте появилась темно-зеленая полоса.
— А вон и Мардакяны. Нефти там нет, зато сплошные деревья. И бриз, потому что с другой стороны море. Все солидные бакинцы имеют здесь шале или шато.
Можно было подумать, что автомобиль уехал от города не на два десятка верст, а переместился из одного климатического пояса в другой — из зоны пустынь в субтропики. Улицы тенисты, воздух благоухает свежестью и цветочными ароматами, даже солнце будто помягчело и разнежилось — оно больше не жгло и не слепило, а ласкало и подмигивало через густую листву.
Караван остановился у роскошных золоченых ворот — такие сделали бы честь и Букингемскому дворцу. Вдоль решетчатой ограды, сколько хватало глаз, выстроилась вереница дорогих машин и лаковых ландо. Где-то неподалеку первоклассный оркестр исполнял венский вальс. На ветвях акаций горели разноцветные лампочки, что при свете дня было, пожалуй, излишним.
— Вот как живет Месроп Арташесов, — объявил Симон с такой гордостью, словно всё это великолепие он сотворил собственными руками.
— П-похоже на сбор ополчения. — Фандорин с интересом оглядел людей, стоявших кучками возле автомобилей. Это были грозного вида молодцы: одни в черных каракулевых шапках и бархатных жилетах с серебряными пуговицами, другие в черкесках и серых папахах, третьи в белых бешметах — и все вооружены до зубов. — Что это за абреки?
— Телохранители. Здесь, Эраст Петрович, без этого никак. Видели, как во время съемки в Старом городе нас охраняли? Это Месроп Карапетович своих людей прислал, на всякий случай.
Фандорин надушенным платком стер с лица пыль, осмотрел себя в дорожное зеркальце.
— А почему они такие с-свирепые? Будто вот-вот устроят перестрелку.
— Се тужур ком са, я уже привык. Которые с деревянными кобурами — это охранники армянских миллионщиков. А которые с кожаными — это охранники мусульманских нефтепромышленников. Армяне любят «маузеры». Тюрки любят револьверы. И те, и другие жуткие бандиты, друг дружку терпеть не могут. Но резни не сделают. Во всяком случае, пока хозяева ладят между собой.
По красной песчаной дорожке, вслед за остальными, гости направились к большому дому тосканской архитектуры, но, не дойдя до него, все повернули вправо — вглубь парка.
— П-почему мы не идем в дом?
— Это вечером, когда наступит прохлада. Там будет банкет и бал. А пока солнце, всё общество внизу.
— В каком смысле?
Симон загадочно ухмыльнулся.
— Такого вы еще не видали. Жамэ.
Теперь стало понятно, что оркестр играет где-то за густой шеренгой плотно сросшихся туй. Звук был странный, словно идущий из земного чрева. И еще слышался плеск воды. Эраст Петрович предположил, что за живой изгородью пруд или фонтан.
— Я буду ждать вас здесь, господзин, — чопорно поклонился Маса.
Фандорин привык к причудам своего помощника и спорить не стал. Хочет — пускай остается. С точки зрения японца вассал обязан сопроводить господина к месту возвышенного празднества, а сам остаться снаружи. Это не уничижение, а совсем наоборот — самая что ни на есть спесивая гордыня. Нет более заносчивых и знающих себе цену слуг, чем японцы и англичане. С их точки зрения, всякий человек должен гордиться положением, которое занимает. Один британский батлер как-то признался Эрасту Петровичу, что ни в коем случае не поменялся бы судьбой со своим лордом. В Японии многие самураи наверняка сказали бы то же самое.
— Смотри, будь вежлив со здешними г-головорезами, а то знаю я тебя, — погрозил пальцем Фандорин. — И не трогай служанок. Здесь восток, с этим строго.
Маса с достоинством отвернулся.
Дорожка сделала поворот и вывела к арке, увитой благоухающими розами.
Эраст Петрович шагнул внутрь — и замер. Перед ним зияла пустота, из которой неслись звуки музыки, смех, голоса, журчание воды.
