В тени Нотр-Дама - Кастнер Йорг (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗

Проклятая Гревская площадь! Она лежала на правом берегу реки невдалеке от меня, и была ничем иным, как огромным темным пятном во всепоглощающей черноте. Они собираются завтра там праздновать День Трех волхвов и праздник дураков — с фейерверком. Мне было все равно, я бы с удовольствием не знал об этом и шагу бы не ступил на эту площадь позора. «Приходи рано утром на Гревскую площадь, — посоветовали они мне, — и пара честно заработанных солей тебе обеспечена. Ха-ха!»

На трескучем утреннем холоде я ноги сносил до ушей, так и не получив никакой работы. Слишком много других, которые мерзли вместе со мной, хотели того же самого. «Никакого опыта», — высокомерно отвергали меня строители. Слишком у меня изнеженные руки, и подходят они скорее для шитья и вязания, как шутили хозяева барж и возчики. А работать писарем, по своей исконной профессии, как выяснилось, стало совершенно невозможно. Дьявольское изобретение Гутенберга оставило без работы многих писарей в Париже, и они, объединившись, не давали ни одному чужаку перейти им дорогу. «Возвращайся обратно в Сабле», — сказали они. Но вот уж этого я никак не мог сделать.

В моем родном городе со мной произошло несчастье незадолго до Рождества. Мой покровитель, многоуважаемый адвокат Донатьен фрондо, вернулся слишком рано домой из поездки по делам в другой город и нашел меня в единственном месте в своем доме, где, по его мнению, мне нечего было искать. Но кто будет меня корить?! Бойкие взгляды и свежие округлые формы его чересчур молодой и слишком красивой супруги Антуанетты завлекли меня в ее большую, теплую кровать…

Старый хрыч Донатьен так разошелся, что набросился на меня, как сумасшедший. Чтобы спасти свою глотку от его когтей, я оттолкнул его, и он довольно болезненно ударился почти лысым черепом о комод. Немного крови (много действительно не было) вызвало у него еще больший гнев. Если я тут же не покину Сабле, орал он на меня, то он отправит меня на виселицу за попытку убийства. У него достаточно связей для этого, а у меня слишком мало влиятельных друзей.

Итак, я оставил прелестную, молящую о прощении Антуанетту в его карающих руках и отправился по снегу с первыми утренними сумерками, чтобы поспеть во время на праздник Господа в Париж. Там я надеялся найти нового покровителя. Какое глупое решение!

У меня за спиной возвышался король острова, да и всего Парижа — собор Парижской Богоматери. Под его бесчисленными темными, как ночь, глазами, в которые днем превращались сияющие богатым разноцветьем витражи, я показался себе слишком маленьким и ничтожным. Гордо и могущественно возносились вверх обе тупые башни, как бы моля о шлемах, так и не завершенных могущественной созидательной силой.

И тут же одна мысль привела меня в отчаяние: если даже собор Парижской Богоматери был только нищим просителем перед Богом, как же тогда мог я, бедный, бездомный писарь Арман Сове из Сабле, надеяться на милость?

Большинству обездоленных Собор даровал утешение, как того желали его строители, — но странно, что на меня он оказал совершенно другое воздействие. Он предстал предо мной не роскошным и обетованным, как Рай, а мрачным, таинственным и наводящим ужас. Тени от Нотр-Дама сливались с темнотой ночи, переплетались с ней в непроглядное полотно отчаяния и рока. Но возможно, я воображаю это столь мрачно теперь, задним числом, поскольку мне известна тайна Собора…

Так в ту мрачную январскую ночь моя надежда и моя жажда жизни угасли навсегда. Старый мост Нотр-Дам отодвинул косые от ветра ряды своих домов в нескольких шагах передо мной к правому берегу Сены. Я ступил на предмостное укрепление — на углу, где ни дома, ни стены не преграждали проход к реке. В этом месте берег необычно круто уходил вниз. Один только шаг, маленький прыжок — и река подхватила бы меня своими утешительными руками и наполнила бы водой мой урчащий, ноющий желудок.

Был ли это Господь на небесах, который остановил меня? Послал ли он войско своих ангелов, которые схватили меня за плечи, руки и ноги и удержали меня от смертельного греха; Но едва мои глаза различили оборванные, грязные фигуры, которые, как извержение темноты, возникли из ниоткуда, я понял, что это не были ангелы. Скорее наоборот!

Руки, походившие более на лапы, разрывали и раздирали мою изношенную одежду. Лица с запавшими глазами, перекошенные пасти или маски нищеты уставились на меня — с мольбой напополам с приказом. Все больше этих человекообразных крыс выползало из своих нор, отделялось от теней и толпилось вокруг меня, как хищные волки вокруг своей добычи.

— Смилуйся, месье!

— Господин, сжалься над нами!

— Один соль [7] для слепого!

— Кусочек хлеба для калеки!

— Щедрый дар для хромого, о, достопочтенный!

— Всемогущий, сотворите милостыню, мессир! — Гортанные, хрипящие и запинающиеся выкрики умели быть молящими, льстивыми, подталкивающими и жалостливыми. Но со мной эти частично печальные, частично отвратительные создания попали впросак. Напрасно я надрывал голос, пытаясь объяснить толпе попрошаек, что я сам скорее один из них, чем тот, кто может позволить себе творить благо. Мне так и не удалось перекричать громкие крики мольбы. Возможно, грязные существа с обрубками рук и ног не хотели даже слушать такое послание. Мое сопротивление, которое они встретили, подхлестнуло их не на шутку, превратило их скулеж в требования. Похоже, они намеревались забрать силой то, в чем я отказывал им. Уже затрещал мой дырявый плащ, разрываясь в руках нищих.

И я, который страстно желал избавления в смерти, испугался. О, человек, как неустойчив дух твой, как обманчива твоя жалость к себе, как сильна искра жизни!

Я хотел бежать прочь, но сумел сделать только один шаг. Гнусное существо, похожее больше на паука, нежели на человека, бросилось мне под ноги и сбило наземь. Я упал лицом в жидкую грязь, которую еще не прихватил ночной мороз. Прямо надо мной стояло судьбоносное существо, преградившее в гротескной изворотливости мне путь, хотя у него не было ни ступ, ни ног. Дряхлая голова сидела на иссушенном теле, двигающем непомерно сильными руками и кистями, с тех пор как неизвестная судьба лишила его ног. Он усмехался мне почти беззубой пастью и требовал в качестве платы за проход один соль, а еще лучше — гульден.

— Почему же сразу и не два гульдена и не двадцать? — осклабился я в ответ, сам не зная, откуда у меня взялась такая наглость. Она дорого обошлась мне, когда паук залепил мне болезненный удар по черепушке — или в данном случае это следует назвать пинком? Он наскочил на меня, как всадник на скакуна, а шайка одобрительно возликовала.

— Вот так, Эскарбо, покажи-ка этому франту, кому принадлежит по ночам власть!

— Загоняй-ка лошадку, храбрый Эскарбо [8]!

— Возьмем себе, что он не желает нам отдать, клянусь Гермесом!

— И Меркурием, если есть какая-то разница!

— Сдирайте одежду с этого выскочки!

— Вырывайте зубы из пасти!

— Кожу — с костей! Кости — из тела!

Когда я представил себя четвертованным, в меня вселились невиданные силы. Я вскочил на ноги и сбросил мерзкого паука, которого звали Жучишка-Эскарбо . Изуродованное создание шлепнулось вниз, сломав при падении руку или ногу (если это можно было так называть), и жалобно запищало. Меня это ничуть не тронуло, я, прежде всего, думал о своих костях, коже и зубах. Но едва я встал на ноги, как свора повисла на мне, как репьи — только тяжелые, словно камни. И снова они повалили меня на землю.

Колющие кости и острые ногти впились в мою плоть. Угрожающие крики звучали у меня в ушах. Слюни из вонючих пастей текли на меня. Еще немного — и пинки, толчки и подзатыльники выбили бы из меня дух. Смерть показалась мне не только еще более желанной, как незадолго до того, но близкой и почти неизбежной.

Мои силы быстро иссякли под напором множества рук и ног, которые пинали и удерживали меня на земле. Это было удивительное множество грязных обрубков, специально изобретенных для демонстрации всевозможного уродства. Порой калека вдруг оказывался вовсе не таковым — и словно по волшебству из ниоткуда появлялась недостающая рука или нога, — чтобы нанести мне удар.