Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович (бесплатная регистрация книга TXT, FB2) 📗
– А как же вера? Отец? – осторожно подал голос Свиридов.
– Вот и я то же самое спрашивала. А он храбрится, будто щенок борзой. Смешно, но ужасно мило. Уйду, говорит, все брошу, уедем с тобой, и веру сменю, перекрещусь. На что жить-то будем, спрашиваю? Молчит. Брови супит и молчит.
– А вчера с чем приходил?
– А с тем же: снова замуж звал.
– Про деньги ничего не говорил?
Савельева перестала всхлипывать, недоуменно посмотрела на Свиридова:
– Про какие деньги? Ох! Да вы что! Вы думаете, это он? Да что ж вы это?..
Александр Павлович поднял ладонь, останавливая крики цветочницы:
– Постойте. Помолчите, пожалуйста. У него есть ключ от вашего магазина?
Савельева молчала.
– Понятно. Говорят, у вас тут стены тонкие?
– Как есть тонкие: в один кирпич. Тут же раньше одна большая контора была, а потом разгородили так, что как раз три лавки и вышло: моя, Шеймана да канцелярская.
– Понятно. Могу я вас попросить выйти в заднюю комнату и подождать там, пока я вас не позову? Спасибо. И дверь притворите.
Когда Марья Кирилловна закрылась в каморке, Свиридов подошел к общей с ювелирной лавкой стене, чуть не уткнулся в нее носом, внимательно изучил узор на обоях. Присел, потер плинтус, половые доски у стены. Понюхал пальцы.
– Выходите, госпожа Савельева!
Заплаканная хозяйка вернулась на стул, старательно пытаясь не встречаться взглядом с Александром Павловичем.
– Он обещал сегодня зайти?
Савельева кивнула.
– Во сколько?
– После шести грозился быть.
Свиридов отпер дверь, повернул табличку другой стороной.
– Передайте ему, что я буду ждать его сегодня у себя в кабинете. Офицерская, 28. Дежурный покажет, куда идти. Если до восьми вечера не явится, завтра приду к нему домой с приставом и в открытом экипаже повезу к себе уже под конвоем. – И, не попрощавшись, вышел.
В четверть восьмого дежурный ввел в кабинет не только Лейба Шеймана, но и госпожу Савельеву. Молодой человек был взъерошен, будто воробей после драки в уличной пыли, а у Марьи Кирилловны опухли и покраснели глаза и нос. Она чуть не силком усадила свою пассию на стул, сама так и осталась стоять у двери.
– Вот ведь. Не желал идти. Говорит, не виноват, значит, и виниться не в чем. А позориться на всю слободу ему не совестно! Мальчишка! О себе не думаешь – так хоть отца с матерью пожалей.
Юноша покраснел от шеи до ушей и издал какой-то странный звук – то ли всхлипнул, то ли хрюкнул.
Свиридов подвинул к нему портсигар, но Шейман отказался:
– Не курю. Спасибо.
Александр Павлович закурил сам, откинулся в кресле. Он, честно говоря, рассчитывал, что Лейб Ицхакович заговорит первым. Но тот продолжал молчать, и несколько минут в кабинете только и слышно было, как потрескивает табак в папиросе да всхлипывает с равными промежутками Марья Кирилловна. Наконец, Свиридов поднялся, пересел за приставной стол напротив Шеймана, постучал нетерпеливо пальцами по лакированной столешнице.
– Что ж… Раз вы ничего не собираетесь мне сообщить, то давайте начну я. Я знаю, как вы проникли в отцовскую лавку, как из нее вышли и где спрятали драгоценности. И клянусь при свидетелях, – он указал на Марью Кирилловну, – если вы избавите меня от необходимости вам сейчас это рассказывать, я устрою все так, что в тюрьму вы не поедете. Делать я этого, конечно, не должен. Но мне жаль ваших родителей. Жаль вашу даму. И больше всего вас. Поверьте, тюрьма не идет на пользу никому. Она наказывает за ошибки, но никак не способствует исправлению личности. Уж поверьте, – еще раз повторил Свиридов.
Шейман слушал эту речь, нервно закусывая губы, а на последних словах и вовсе вскочил, взъерошил и без того растрепавшиеся волосы.
– Да поймите вы, господин полицейский, что нечего мне вам сказать. Ну чем же мне вам поклясться, чтоб вы поверили? Да и с чего мне отца грабить? Это же даже представить стыдно! Ну, хотите, своим здоровьем обрекусь? Хотите – матерью? Машей?
Свиридов тяжело вздохнул.
– Понятно. Что ж, я предупреждал. – Он тяжело поднялся из-за стола, сочувственно посмотрел на прижавшуюся к стене беззвучно рыдающую цветочницу.
И тут в дверь снова постучали.
– Тут к вам давешний ограбленный Шейман, Александр Павлович, – отрапортовал дежурный.
Ицхак Эфраимович пребывал в настолько сильном возбуждении, что лишь мельком посмотрел на сына и Марью Кирилловну – и тут же бросился к Свиридову.
– Вот, – лепетал он, – вот! – И протянул Александру Павловичу помятый тетрадный листок. – Час назад мальчишка принес. Вот!
Свиридов развернул записку, вчитался в написанные печатными буквами строчки:
«Известно нам про добро ваше уворованное. Ежели хотитя, укажем, где прячуть. За сто тыщ, об коих вы в газете пропечатали. Завтра завярните их в газету и в 11 часов киньтя сверток в урну в Таврическом саде. От центрального входу направо в третью. Через час тама же будет записка, где искать тайник. А полиции нам не надобно. Нето сами золотишко заберем и пользовать станем».
– Владимир Гаврилович! – Свиридов постучал пальцем по лежащей перед ним на столе записке. – Скорее всего, это просто попытка какого-нибудь умника по-легкому заработать сто тысяч: увидел объявление в газете и придумал такой способ. Но проверить надо. Хватит пары агентов в парке. Скорее всего, за свертком тоже подошлют мальчишку. Проследим и возьмем инициатора. А Лейба Шеймана я пока в подвал определил. Пусть посидит. Глядишь, и станет разговорчивее.
Филиппов посмотрел на Свиридова, кивнул.
– С богом. Агентов сами выбирайте.
С половины одиннадцатого заняли позиции. Один филер сменил городового прямо на входе, второй с маленькой болонкой прогуливался по аллеям, не уходя на второй круг. Сам Свиридов, нарядившись так же, как для встречи с Федькой Мальчиком, устроился на козлах двуколки прямо напротив входа в парк. Место для наблюдения было отличное. Правда, пару раз пришлось огрызнуться басом: «Куды лезешь? Извозом не занимаемся, хозяина ждем!» Но зато все было отлично видно: как Шейман сперва доковылял до ворот, как на развилке повернул направо и чуть замедлился шагов через сорок-пятьдесят – бросил пакет в нужную урну. И сама аллея тоже прекрасно просматривалась сквозь редкие стволы.
За минуту до назначенного времени в парк, воровато оглядываясь на стоящего у входа городового, юркнул мальчуган лет восьми-девяти. Свиридов снял картуз, вытер платком лоб. Городовой проделал то же самое с фуражкой – мол, понял, все вижу. Второй агент пристроился на лавке, принялся кормить собачку какими-то лакомствами.
Мальчишка остановился у той самой урны, огляделся. Понаблюдал за тявкающей болонкой и, не поворачиваясь, по самое плечо запустил руку внутрь. Вытащил газетный сверток, сунул за пазуху и медленно, шагом вышел там же, где и вошел. Перебежал улицу, залез на подножку стоящей метрах в двадцати позади Свиридова пролетки с поднятым верхом (приехала минут десять назад, Александр Павлович сразу ее отметил) и почти тут же спрыгнул обратно на мостовую. Экипаж тронулся, а малолетний курьер снова рванул в парк. Что ж, оттуда его уже не выпустят. Свиридов намотал на козлы вожжи, спрыгнул на землю, потянулся, будто разминая затекшие от сидения мышцы, и одним прыжком вскочил в поравнявшуюся с ним коляску.
– Ба-а, – удивленно протянул Александр Павлович, увидев пассажира. – Как поживаете, Меир Ицхакович? Батюшка ваш будет рад узнать, как вы о его имуществе печетесь.
На кожаном диване, вжавшись в спинку, испуганно хлопал пушистыми юношескими ресницами самый младший из Шейманов.
Длинный и шумный день подходил к концу. От долгих разговоров и выкуренных папирос во рту было сухо и кисло. Александр Павлович снял с графина хрустальную пробку, хотел было налить в стакан, но плюнул и сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Посмотрел на часы. Пожалуй, можно и домой.
