Бой бабочек - Чиж Антон (чтение книг .TXT) 📗
– Господа… – Голос подвел пристава, он прокашлялся и начал снова: – Господа, сейчас будет произведено опознание тела. Прошу смотреть внимательно. Возможно, кто-то из вас опознает в жертве знакомую актрису или пропавшую работницу…
– В театре никто не пропадал! – не выдержал Александров.
– Или зрительницу, – героически продолжил пристав. – В общем, это может быть любая знакомая вам персона… Прошу смотреть внимательно. Лицо несколько, ну… сами увидите. После осмотра прошу подойти к господину Турчановичу, чтобы расписаться…
Штабс-капитан уже развернул на стуле походную канцелярию: папку с бумагами и чернильницу-непроливайку с ручкой.
– Прошу, господа, подходить по одному.
Никто не шелохнулся.
– Господа, еще раз наш уговор: ни слова о том, что здесь произошло и происходит. Сохраните это ужасное происшествие в тайне, – сказал Александров и показал пример. Он шагнул к постаменту и, хоть видел жуткую находку, честно посмотрел в лицо, которое Лебедев открыл под рогожкой. Он мотнул головой и торопливо направился к Турчановичу.
Следом отправился Глясс. Твердой походкой подошел к столу, отвернулся и счел, что с него достаточно.
Вронский незаметно подтолкнул Морева. Но Ванзаров это заметил. Чуть припадая на левую ногу, антрепренер в потертом пиджаке приблизился к телу, заглянул, сокрушенно покачал головой и отошел.
Остался Вронский. Он улыбался, но никак не мог заставить себя двинуться. Знаменитость трусила.
– Прошу не задерживать, – строго сказал Левицкий, которого успокоил размеренный порядок протокольных действий.
Режиссер быстро подошел. Лебедев гостеприимно поднял рогожку. Вронский вздрогнул, отшатнулся, но все же сдержался, чтобы не сбежать, а быстро-быстро направился к стулу Турчановича.
– Что теперь? – тихо спросил пристав.
Ванзаров увидел почти все, что хотел.
– Господин Александров, прошу пригласить вашего племянника…
Предложение вызвало на лице Георгия Александровича плохо скрываемые чувства.
– Пощадите, господин сыщик, он же ребенок!
– Да уж, зачем мальчишку мучить, – тихо согласился Левицкий.
– Как понял, он ваш преемник, знает всех и все в театре, – ответил беспощадный Ванзаров, чем вызвал неодобрение даже у Лебедева. – Он мог видеть жертву. Тем более что вы предлагали любую помощь, чтобы раскрыть это дело.
Александров пробормотал проклятия так, чтобы его услышали, и пошел за племянником.
– Господа, прошу подойти ко мне, – сказал Ванзаров, подманивая к себе людей театра, как белок. Что было вызывающе бестактно.
Антрепренеры и режиссер переглянулись, но приблизились. Ванзаров, как фокусник, вытащил брошь и выставил перед ними.
– Рассмотрите внимательно: кому знакома эта бабочка?
Три пары глаз с интересом разглядывали золотую вещицу с брильянтами. Ванзаров следил за ними.
– Нам эта брошь неизвестна, – сказал Вронский с вызовом. – Так, друзья?
Глясс даже не счел нужным согласиться, повернулся и отошел. Морев же, сокрушенно покивав, последовал за ним.
– Надеюсь, представление окончено? – Вронский отдал салют и более не счел нужным тратить драгоценное время на полицию.
У пристава буквально не было слов: такого обращения со свидетелями, не какими-нибудь мужиками с Сытного рынка, а уважаемыми людьми, он еще не видывал. Верно говорят, что особыми полномочиями Ванзаров обладает.
На сцене появился Александров с Платоном. Юноша был спокоен и строг, как это часто бывает у юношей. Дядя что-то шептал ему на ухо. Вместе они подошли к столу. Александров крепко сжал руку племянника и обнял за плечо.
– Держись, Платоша, это нужно, – громко сказал он. – Не тяните, прошу вас!
Лебедев и не собирался. Он вежливо откинул край рогожки.
Раздался глухой, булькающий звук, как будто внутренности рвались наружу. Платон согнулся, упал на колени и зажал рот руками. Его тело сотрясали судороги рвоты, но наружу ничего не исторг, только хрипел и рычал болью. Дядя обнял его и держал, чтобы Платон не ударился головой.
– Да помогите же! – закричал он.
Проворнее всех оказался Лебедев. Оттолкнув Александрова, как пушинку, принял на себя Платона, держа крепко одной рукой. Другой же поднес склянку к его носу. Платон вдохнул, издал резкий, режущий визг и затих. Следом Лебедев дал ему выпить что-то из запасов своего бездонного саквояжа. Юноша проглотил бесцветную жидкость и смог дышать.
– Благодарю вас, – пробормотал он.
Лебедев, как мог нежно, погладил его по спине.
– Ничего, на опознаниях и не такое бывает. В обморок падают…
В глазах Александрова стояли слезы, а кулаки сжимались сами собой.
– Получили все, что хотели?
Ванзарову оставалось только подавить смущение.
– Примите мои извинения, – сказал он с поклоном. – Пристав, на два слова…
Левицкий, совершенно оглушенный произошедшим, не смея взглянуть на своего приятеля, которому попортил столько крови, поплелся за Ванзаровым. Тот ждал у правой кулисы. И протянул брошь и конверт с бабочками.
– Забирайте.
Пристав машинально принял.
– Дальше розыск вести вам. Тут мне делать больше нечего. Вечером у меня поезд и отпуск.
– Но как же… – растерянно произнес Левицкий, хотя вдруг все сложилось так, как хотел Александров. И за что обещался куш.
– Дело простое и понятное. Один из трех господ – убийца. Вам остается полная ерунда: определить, кто именно. После результатов вскрытия, которое проведет господин Лебедев, задача упростится. Когда установите личность убитой, все окончательно встанет на свои места. Желаю успеха, – и Ванзаров потряс обмякшую ладонь пристава.
Он подошел к Лебедеву, собиравшему саквояж.
– Аполлон Григорьевич, я оставил дело приставу. И уезжаю в отпуск.
– Неужели? – сказал Лебедев так, чтобы было ясно: он не одобряет поступка друга. – Неужели повзрослели?
– Как угодно. Только прошу сделать вскрытие до моего отъезда. Чтобы я знал результат…
– Нет, к сожалению, не повзрослел… Ладно, я вас любым принимаю.
Ванзаров попросил прояснить еще один вопрос, лучше на улице. Лебедеву требовалось еще четверть часа, чтобы закончить здесь дела. Ванзаров готов был подождать. Сцену он покинул с твердым желанием не возвращаться на нее. Никогда. И окончательно прокляв театр.
16
В отделении корпуса жандармов на транспорте при Николаевском вокзале ротмистр Горленко Илидор Владимирович листал паспорт задержанного. Юноша был итальянским подданным, приехал из Рима через Берлин, судя по железнодорожному билету. Недавно ему исполнился двадцать один год. Юношу звали Фабио-Мария-Симон-Паскуале-Винченцо Капелло. Как понял Горленко, кое-как разбиравший итальянский, синьор Капелло проживал с матерью в Риме. При личном обыске в пальто, штанах, жилетке и стареньком пиджачке не было найдено ничего подозрительного: обрывки билетов на трамвай в Берлине, фантики, куриная косточка, моток ниток и около тысячи итальянских лир [10].
Языковой барьер не позволял ротмистру понять, зачем Капелло занесло в Петербург. По виду юноше следует не то что путешествовать через пол-Европы, а сидеть дома да хлебать щи его итальянской мамы. Или что там итальянские мамы готовят любимым сыночкам? Он сидел перед ротмистром на табуретке такой жалкий и поникший, что даже Кокушкин, от которого он попытался сбежать, проникся жалостью.
Жалко не жалко, а добиться, что находится в чемодане, ротмистр не смог. Все-таки была вероятность, что это бомбист, который хитро маскируется. Горленко приказал унтеру открывать. Перекрестившись, Кокушкин поддел ножом хилый замок. И хоть синьор Капелло о чем-то жалобно просил, размахивая руками, унтер вскрыл и второй замочек.
– Чего ждешь, открывай крышку! – приказал ротмистр, невольно уклоняясь к стене.
Кокушкин зажмурился и медленно-медленно приподнял крышку чемодана.
Ничего не грохнуло.
Ничего не бахнуло.
