Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич (полная версия книги TXT, FB2) 📗
Да он в то время, в принципе, и не возражал. Он уже проникся к собачонке очень тёплым чувством. Вспомнив о Тане, недолго думая, назвал щеночка Маня.
Внимательно вгляделся в её мордочку. Да, очень ей подходит такое имя! – решил новоиспечённый крёстный.
Но та оказалась большой трусихой.
Она даже боялась самого Платона.
Скорее всего, действовал инстинкт самосохранения.
Из большой коробки, поставленной в шатре, Платон сделал Мане домик с узеньким лазом. Причём сам он мог открывать эту коробку сверху, и размещать в ней что-либо. На дно он положил полиэтиленовую плёнку. На неё – в два слоя тряпок. Поставил поилку и миску для еды.
В качестве царственного дара, Надежда дала с собой Платону много специального собачьего сухого корма для щенков, и вдобавок баночку вкусных собачьих консервов. Так что еды хватило бы надолго.
Платон решил не приучать Маню к дому и к себе. К тому же где-то поблизости бродила старшая кошка Юлька, которая иногда вечерами наведывалась к Платону поужинать. Она могла приревновать, что, кстати, позже всё-таки и случилось.
Приезжая после работы, Платон видел съеденное и выпитое, но неизвестно кем. Более того все плошки были перевёрнуты и разбросаны по саду.
Платон также наблюдал многое, растущими и чешущимися зубами щенка растрёпанное, и кругом разбросанное.
Маня вытащила тряпки из своего домика и сама себе сделала лежанку в саду, под яблоней. Причём её место оказалось равноудалённым от всех возможных опасностей. Маня возлежала на своей тряпочке, часто трепя и покусывая её, всё время тайком наблюдая за Платоном и всем окружающим её пространством. Когда же Платон куда-то уходил, та тайком сзади подкрадывалась к нему и шла за ним буквально по пятам. Если Платон вдруг бежал, то Маня тоже бежала следом, натыкаясь на его ноги после резкой остановки. Именно таким образом ему изредка удавалось поймать её и поласкать. Но из этого щенок делал выводы, и ловить его с каждым разом становилось всё затруднительней.
На работе Платон сообщил Надежде, что щенка не удалось пристроить. Но та была почти до истерики непреклонна:
– «Ищи, Платон! Ищи! Собака должна быть пристроена! Ни в коем случае не бросай её!».
И так продолжалось несколько дней. Платон всё-таки кое-кого поспрашивал в деревне. Но ему объяснили, что те, кто хотел иметь собаку – уже её имеет, а другим она значит и задаром не нужна.
Таким образом, все варианты пристройки щенка, включая категорическое несогласие Ксении взять его себе, оказались исчерпанными.
И тогда Платон сообщил Надежде, что скоро съезжает с дачи и не будет там больше ночевать, соответственно регулярно ездить вечерами и кормить собаку, в заключение, напугав вероломную начальницу тем, что теперь он будет вынужден привезти Маню обратно. Более того, ссылаясь на холод, через несколько дней Платон действительно перестал ночевать на даче.
В последний вечерний заезд, в электричке, почти напротив Платона, сидела средних девичьих лет и выше средней симпатичности девушка.
Своими светло-карими невыразительными глазами она исподтишка, тупо-надменно, периодически разглядывала окружающих. На соседней скамье, через проход, Платон увидел другую, только что присевшую девушку. Она была постарше, и, как иногда говориться, немного пострашнее, но весьма обаятельная. Смелый взгляд её открытых серых глаз сразу же приковал к себе внимание окружающих. И даже два верхних заячьих зуба, мешавшим сомкнуться вполне обыкновенным губам, не портили этого её магического обаяния.
Надо же, как природа устроила! – заметил наблюдательный бывший художник.
Съездив пару раз вечером для кормёжки щенка, он объявил Надежде, что больше не сможет этого делать.
Возможно, наконец, испугавшись, через своих знакомых Надежда быстро нашла временный квартирный приют для бездомных собак и кошек, и по её наводке Платон отвёз бедолагу Маню в надёжные и профессиональные руки.
Но этому предшествовало решение проблемы поимки щенка. Вечером Платону так и не удалось приманить Маню.
По договорённости с Надеждой он поехал на дачу через день, утром. Расчёт был на то, что голодный щенок станет покладистей. Но приехав туда утром, Платон обнаружил под соседским забором пустую миску из-под супа.
Оказывается соседка Татьяна прикармливала, как она назвала щенка, Дэзи, до этого долго изводившего её своим скулением.
В этот раз Платону удалась хитрость. Он заманил сухим кормом, не дававшуюся в руки Маню, на террасу. Долго он пытался зайти за спину, жующему вкусные гранулы щенку, но Манька всякий раз прекращала есть, и пятилась к двери, не давая Платону зайти ей в тыл. Такие манёвры продолжались довольно длительное время.
Наконец человек переиграл животное. Он подсыпал всё новые кусочки корма всё дальше и дальше от двери, ближе к себе. Наконец Платон быстро встал и бросился к двери. Он пытался было быстро закрыть её, но голова шустрого животного уже начала просовываться в щель. Пришлось Маню немного пугнуть. Довольный хитрец плотно закрыл за собой дверь, надёжно спрятав за нею арестанта.
В ожидании окончания перерыва в движении электричек, Платон пока поделал в саду какие-то дела. Наконец пошёл за Маней.
Да! Лучше бы я тебя не запирал! – решил он, увидевший последствия игр щенка.
Он посадил Маню в старую, спортивную, Мусину сумку и, довольный решением проблемы, понёс её на плече на станцию.
В поезде Маня долго спала, но после «Выхино» проснулась и разыгралась. Платону пришлось дать ей «соску» – свой палец, и чуть ли не пожалеть об этом.
В офисе Маню опять покормили и Патон вновь продолжил свой путь спасителя.
С одной стороны, он был доволен, что доказал Надежде свою правоту, и вынудил её саму заняться пристройкой щенка.
С другой стороны, он был немного обижен на жену. И не за её отказ в принципе, а за слишком безапелляционную форму этого отказа.
Через несколько дней собачья тема вновь всплыла и весьма забавным образом.
– «Иван Гаврилович! Идите, понюхайте, как Платон столовкой пахнет!» – привычно требовательно вскричала Надежда, увидев входящего в офис отобедавшего коллегу.
Гудин тут же вскочил, и как шавка, как старый, потерявший нюх пёс, смешно вытягивая вперёд шею, засеменил к Платону, по пути набивая себе цену:
– «А я издалека чую!».
– «А может мне ещё и брюки расстегнуть?!» – язвительно остановил его Платон.
С весны этого года Платон стал пользоваться ближайшей столовой. Его сразу приметили её сотрудницы и при следующем посещении им общепита не преминули попытаться наладить с ним более тесную связь:
– «Приходите ещё! У нас готовят по-домашнему!».
– «Что? Так не профессионально?!» – ответил пересмешник, проходя вдоль раздачи и приветливо улыбаясь.
Не заметив недоумение обидевшихся, но услышав лёгкие смешки понявших, и получив в ответ их очаровательные улыбки, Платон прошёл в зал, глазами ища свободный стол. Но тщетно.
Не найдя искомого, он подсел к ещё не средних лет, но уже средних показателей, женщине, собирающейся уже уходить, спросив её, не свободно ли место.
Та ответила на всё согласием, приветливо улыбаясь и кокетливо уточняя хитрому мужчине:
– «К тому же я уже ухожу. Приятного Вам аппетита!».
– «Спасибо! А Вам – послевкусия!» – неожиданно даже для самого себя выпалил, потешившийся своей вежливостью, Платон.
Но вскоре, неожиданно, его, оставшегося наедине со своими мыслями и обедом, прервала фраза, донесшаяся из-за соседнего стола:
– «Да! Москва, наверное, самый дорой город в Мире?!».
Не успев услышать ответа собеседника, патриот столицы Платон, невольно не выдержал:
– «Да! Недаром в известной песне поётся – дорогая моя столица, золотая моя Москва!».
Рассказывая об этом Гудину, Платон совсем не ожидал от того пакости.
– «Ну, ты же пожрать любишь!» – попытался тот подколоть Платона.
– «А ты нет?».
