Сонька Золотая Ручка (Жизнь и приключения знаменитой авантюристки Софии Блювштейн. Роман-быль) - Рапгоф Ипполит Павлович "Граф Амори"
С этими словами он полез за бумажником и вытащил оттуда фотографию Софьи Владиславовны. Альтшуллер едва не вскрикнул от удивления и радости. Наконец-то он нашел свою бывшую возлюбленную!
Пьяница-сыщик выяснил всю ее подноготную. И Яшка Альтшуллер, профессиональный аферист, отдал должное ловкости Соньки.
— Мне положительно необходима такая партнерша, — подумал он, — с ней я миллионы сделаю.
Любовь ушла на задний план. Теперь только расчет руководит Яшкой в поисках Соньки. Но поиски до последнего момента были безуспешными. Лже-барон и представить не мог, что дочь местечкового лавочника за такой сравнительно короткий срок превратится в графиню.
— Как, это ваша жена! — воскликнул он, скорчив страдательную гримасу.
— Что с вами, барон?
— О, какие же есть коварные женщины! Какие женщины!
— В чем дело, барон? Вы знаете мою жену?
Но барон в ответ трагически отмалчивался.
— Нет, вы скажите, барон, если что знаете. Умоляю вас. Я сам чувствую что-то таинственное вокруг Софи. Я весь истомился. Не мучайте меня.
— Не спрашивайте, граф, ради Бога, не спрашивайте. То, что я могу вам рассказать, — ужасно.
— Что же может быть такого ужасного? Она — преступница? Убила кого-нибудь?
— Да, преступница.
— Убийца?
— Хуже!
— Да что может быть хуже?!
— Воровка, — шепотом произнес барон. Он закрыл лицо руками и замер в этой позе, но при этом незаметно следил за обезумевшим графом. А тот был близок к обмороку.
— И это вы говорите мужу? Что побудило вас сообщить мне та кую страшную истину? Да и истина ли? Вы должны доказать! Вы должны подтвердить ваши слова фактами!
Барон был тонким психологом. Он сочувственно вздыхал, глядя на графа.
— Говорите же, черт возьми! Ваше молчание для меня пытка! — чуть не визжал Миола.
— О, не спрашивайте, граф. Любите ее. Она чудная женщина. Она, быть может, под вашим влиянием вступит на новый жизненный путь. Но прошлое ее…
Странное дело, граф Миола начал верить барону. Но снова сомнение взяло в нем верх:
— А вы, барон, простите за нескромный вопрос, любили ее?
Барон с усмешкой взглянул на графа:
— Неужели вы думаете, граф, что в противном случае меня бы потрясло все то, что я узнал про нее? Я именно любил ее. Всей душой. А она… Ах, не спрашивайте меня больше. Она не человек. Она только женщина. Как женщина она обворожительна. Это воплощенная мечта, но как человек это что-то кошмарное, ужасное, дегенеративное. Больше я вам ничего не скажу. Об одном прошу: ничего не говорите ей о том, что услышали. Зачем сбивать женщину с нового и правильного жизненного пути? Вы ее знаете честной женщиной. Она старается быть ею ради вас. Но если покажете, что все знаете, она уже не будет скрывать свою хищную натуру. Вы рассеете нимб, которым она окружила себя в качестве любимой жены графа Миола.
Так говорил скорбным голосом барон д’Эст, он же ростовский мещанин Яшка Альтшуллер, а в душе потешался над истериком-графом.
Барон встал и пошел, шатаясь, — имитировал страдание и отчаяние — к площадке фуникулера.
Граф остался в полнейшем смятении: как все это правдоподобно и одновременно ужасно! Он, граф Миола, живет за счет воровки, за счет награбленных, быть может, путем кровавых преступлений, — денег.
Его бросало то в жар, то в холод. В нем заговорила кровь аристократа, кровь древних Миола, героев Крестовых походов, рыцарей Мальтийского ордена. Он сел к окну, выходящему в громадное пространство бесконечного горизонта, и заплакал.
Софья Владиславовна дышала полной грудью. Она спала. Граф взглянул на чудное тело разметавшейся на постели женщины, и его взяло зло. В эту минуту он готов был убить ее.
— Нет, зачем убивать? Она одарила меня такими дивными моментами счастья. Пусть она будет преступницей, но я, граф Миола, не имею права пользоваться результатами преступлений.
Теперь он вспомнил, как жена просила его перед отъездом выдать ей отдельный вид на жительство.
— Ты можешь уехать в Париж, а меня пожелаешь оставить в Швейцарии. Теперь в Швейцарии такое гонение на анархистов. Вдруг меня примут за анархистку? Мне нужна бумага, удостоверяющая мою личность.
Тогда доводы Софи показались графу убедительными, и он согласился. Теперь ему стало ясно, что графиня собиралась его бросить. Ей нужен был только титул, и она его купила за несколько тысяч франков.
Графа охватил сильный порыв энергии. Он быстро собрал свои вещи, выложил на стол двадцать франков — на фуникулер и тихонько вышел из комнаты. В гостинице он сказал, что уезжает в Париж, а для жены оставляет письмо. И был таков.
Загремели могучие колеса локомотива, поезд двинулся, и граф со смешанным чувством облегчения и грусти последний раз взглянул на Женеву, где оставил не только жену, но и все свои лучшие надежды и упования жизни.
Действие снотворного погрузило Софью Владиславовну в глубокую забывчивость. Это состояние продолжалось до утра следующего дня. Резкие солнечные лучи, равно как и приток свежего, бодрящего горного воздуха, разбудили Соньку. В первый момент она не могла дать себе ясного отчета, почему сейчас находится в этой комнате и где в данную минуту граф?
Затем, придя в себя и сориентировавшись в переживаниях прошлого дня, она решила, что граф, очевидно, встал еще раньше ее и гуляет. А вдруг мой граф встретил барона? — внезапно пришло ей в голову. Ужас охватил ее при одной мысли, что барон может рассказать графу об их совместных приключениях и розысках ее через сыскную полицию.
Ей было ясно, что парижский сыщик пощадил ее за деньги, полученные от барона, но, очевидно, его все равно надо опасаться, ибо барон, взбешенный ее внезапным исчезновением, по всей вероятности, постарается ей отомстить.
Софья Владиславовна вообще не верила в великодушие мужчин. Она судила о них под углом зрения женской психологии.
Лежа в постели, графиня хладнокровно обдумывала ситуацию. Она быстро пришла к убеждению, что граф обязательно имел разговор с бароном о ней. Соньке стало жаль графа, но еще больше — высокого положения, на которое возвел ее графский титул. Теперь с этим положением придется проститься.
В Женеве она узнала все. Здесь ждало ее письмо. И здесь же поджидал Софью Владиславовну еще один неприятный сюрприз. Граф воспользовался большим чемоданом со знаменитым двойным дном. Вот от этого Софья Владиславовна пришла в отчаяние: ведь там лежали два крупных бриллианта, которые она похитила в поезде.
Она не показала ни малейшего вида, что удивлена внезапным отъездом мужа, и теперь подумывала, как бы ей вернуть чемодан. Но ехать в Париж не стоит. Слишком рискованное предприятие. Тогда ей пришла мысль дать на имя мужа телеграмму с просьбой вернуть ее большой чемодан, который ей дорог как память. Так она и сделала.
И стала ждать. Софья Владиславовна сама себе удивлялась: она не приходила в истерическое отчаяние от разрыва с графом, а ведь ей всерьез казалось, что она его любит. Сонька Блювштейн грустила — это верно, но в ее грусти было и что-то радостное. Она чувствовала себя так, как будто какая-то тяжелая, томящая, хотя и приятная болезнь разрешилась путем операции. Всплыл гной, очистилась рана и лихорадочное состояние организма, проникнутого трепетным ожиданием и опасением, теперь пришло в норму.
Вечером следующего дня была получена ответная телеграмма из Парижа: чемодан высылается. Прошел еще день. Софья Владиславовна получила, наконец, заветный багаж.
Весь громадный чемодан был переполнен вещами. Значит, конец. Он ликвидирует свои отношения со мной.
— Что ж, так оно и лучше, — решила Сонька, копаясь в присланных предметах и освобождая чемодан.
Вот, наконец, и дно! Нажата потайная кнопка… Дно приотворяется… И счастливая Софья Владиславовна обнаруживает не только бриллианты, но и деньги, упрятанные ею в секретный уголок на черный день. И как она была рада, как любовалась бриллиантами, как трепетно пересчитывала деньги!
Все эти средства вдохнули в нее новую жизнь и новую энергию. В этих средствах она видела свою мощь для достижения блестящих результатов.
