Тень ворона - Питерс Эллис (книга жизни .TXT) 📗
— Значит, я угодил вам работой? — произнес он чуть вызывающе, но с той неподдельной радостью, которую дает пьянящее ощущение молодых сил. Щеки юноши так и вспыхнули румянцем, и с безоглядной искренностью он сознался: — А я ведь, можно сказать, впервые взял в руки лопату!
— Вот уж никогда бы не подумал, — невозмутимо ответил Кадфаэль, изучая пристальным взглядом руки юноши, торчавшие из слишком коротких рукавов.
— Мне больше приходилось иметь дело… — торопливо начал оправдываться Бенет.
— …с лошадьми, — закончил Кадфаэль. — Уж я знаю! Что же, если ты и завтра будешь так же стараться, а завтра — оно не за горами, то ты мне, пожалуй, подходишь.
Когда Кадфаэль шел в церковь к вечерне, перед глазами у него стоял молодецкий облик нового работника, бодрой походкой направлявшегося к каменному лотку отбивать затупившийся заступ. Чуткое ухо Кадфаэля еще долго слышало песенку отнюдь не церковного строя, которую, удаляясь, насвистывал Бенет, притоптывая в такт мелодии деревянными чоботами, надетыми поверх потертых башмаков.
— Сегодня отец Эйлиот вступил в должность, — сообщил Кадфаэль Бенету на другой день. — Почему ты не захотел присутствовать ?
— Я-то? — с искренним удивлением переспросил Бенет, разгибая спину от грядки. — А что мне там делать? У меня тут работа, а он со своими делами и без моей помощи справится. Я же его почти не знал, перед тем как отправиться с ним в поездку. Ну и как у него? Все в порядке?
— Да. Все прошло хорошо. Разве что проповедь была слишком уж сурова для бедных грешников, — с некоторым сомнением, задумчиво промолвил Кадфаэль. — Разумеется, ему хотелось с самого начала показать свое рвение. После-то можно немного ослабить поводья, когда священник и прихожане получше познакомятся и поймут, чего им можно ждать друг от друга. Чужому человеку, да к тому же еще молодому, должно быть, трудно заступить место старого, к которому все давно привыкли. Старый башмак удобно сидит на ноге, а новый-то всегда жмет. Но со временем новый постареет и тоже станет впору.
Похоже было, что Бенет очень быстро научился с полуслова понимать своего нового наставника. Глядя в лицо Кадфаэлю, он слушал его, сдвинув брови и склонив голову набок; лоб его наморщился, лицо приняло непривычное серьезное выражение, как будто перед ним неожиданно встал вопрос, о котором он, целиком поглощенный своими собственными мыслями, не давал себе труда задуматься.
— Тетушка Диота три года у него прослужила, — начал он как бы в раздумье, — и, кажется, никогда на него не жаловалась. Знакомство у меня с ним шапочное. Я благодарен ему за то, что он взял меня с собою. Он не тот человек, с которым бы я легко поладил, если бы стал ему служить, но в дороге я старался помалкивать, делал, что мне указывали, и он обходился со мной неплохо. — Тут жизнерадостная натура Бенета взяла свое: все его сомнения мгновенно улетучились, словно под порывом западного ветра. — Ведь он такой же новичок на этой работе, как я на своей. Он решил идти напролом, а у меня хватило здравого смысла втереться тихой сапой. Не надо ему мешать, он скоро освоится!
Отчасти Бенет был, конечно, прав. Новый человек на новом месте должен сперва приспособиться. Сначала все бывает не так, потом люди как-то притрутся, и все успокоится. Надо дать время человеку, чтобы он понял, чем дышат люди вокруг, а те в свой черед поняли, чем дышит он.
Но, и занявшись работой, Кадфаэль никак не мог отделаться от беспокойства, его мучили воспоминания о проповеди Эйлиота, напоминавшей скорее какой-то лихорадочный бред, из которого вставало видение страшного суда, описанное с изрядным красноречием. В зачине проповеди звучали чистейшие, светлые ноты, в нем Эйлиот воспел недостижимое райское блаженство, а кончил жутким в своей наглядности описанием адских мук: «…геенна же огненная — это остров, омываемый четырьмя морями, и моря те — словно драконы огнедышащие, стерегущие грешников. Первое — это горючее море горести, чьи волны жгучи, как каленое железо; они обжигают больнее, чем огонь пламенного острова. Второе море — это море мятежа; оно вышвыривает беглеца, который тщится пересечь его вплавь или на лодке, обратно в полыхающее пламя. Третье море — это море отчаяния, в чьей пучине неминуемо тонет всякий корабль и всякий человек камнем идет ко дну. И последнее — это море раскаяния, в коем каждая капля — это слеза осужденного на вечные муки грешника; только через него возможно спасение, но лишь для очень немногих; единая слеза, однажды пролитая Господом нашим по грешникам, канувшим в огненной пучине, проникнув в ее глубину, остудит весь океан и успокоит его волны. Такова власть совершенного милосердия! «
«Скупое и страшное милосердие! — подумал Кадфаэль, смешивая грудной бальзам для таких несовершенных, старых и больных людей в монастырском лазарете, обремененных, как и все люди, грехами и слабостями человеческими, для людей, которым недолго осталось жить в этом мире. — Нет! Милосердием тут и не пахнет! «
