Необычный монах - Питерс Эллис (читаем книги онлайн txt) 📗
Когда служанка подошла к своей госпоже, чтобы освободить ее от тяжелого мехового наряда, выяснилось, что ростом она на добрую голову выше леди, но, несмотря на это, выглядела невзрачно и тускло в сравнении с маленькой, яркой пташкой, выпорхнувшей из-под плаща. Веселая, улыбчивая леди Фиц Гамон, одетая в коричневое и красное, напоминала малиновку как цветами своего облачения, так и жизнерадостной резвостью. Темные, заплетенные в тугие косы волосы были аккуратно уложены вокруг маленькой, приятной формы головки, упругие и нежные округлые щечки разрумянились от свежего, морозного воздуха, а в огромных, выразительных темных глазах светилась горделивая уверенность в неотразимости своих чар. Этой красавице едва минуло тридцать, а скорее всего, она была еще моложе.
Фиц Гамон имел взрослого сына, уже давно жившего отдельно со своей женой и детьми и дожидавшегося, возможно, не слишком терпеливо того дня, когда он унаследует отцовские земли. Эта прехорошенькая особа — чуть ли не девочка в сравнении с пожилым супругом — приходилась Гамону второй, если не третьей женой и была гораздо моложе своего великовозрастного пасынка. Гамо обладал достаточным состоянием и мог позволить себе заводить новых жен, как заводят новое платье по мере износа старого, однако же эта чаровница, судя по всему, обошлась ему недешево. Во всяком случае, она не выглядела хорошенькой, но бедной сироткой, которую родственники запродали богатому старику. Держалась она так, словно ничуть не сомневалась в прочности своего положения, прекрасно знала себе цену и требовала признания ее достоинств ото всех окружающих. Не приходилось сомневаться в том, что она превосходно справляется с ролью хозяйки дома и великолепно выглядит во главе обеденного стола в пиршественном зале Лидэйтского манора, чем тешит тщеславие своего немолодого супруга.
Конюх, ехавший на одной лошади со служанкой, — сухопарый, жилистый малый в годах, с грубоватым, словно коряво вырезанным из дуба лицом — служил Фиц Гамону уже много лет и за это время сумел неплохо приспособиться к особенностям характера своего господина. К переменам настроения лорда он относился со снисходительным терпением, умел предугадывать его желания и не слишком сильно боялся вспышек хозяйского гнева, ибо по опыту знал, что сумеет совладать с любой бурей. Фиц Гамон по-своему ценил его и относился к нему неплохо — насколько вообще был способен хорошо относиться к слуге.
Не говоря ни слова, он быстро развьючил пони и, закинув седельные сумы за спину, поспешил за своим господином в странноприимный дом. Конюх помоложе взял под уздцы хозяйского коня — ему предстояло отвести верховых и вьючных лошадей на конюшню.
Кадфаэль проводил взглядом направлявшихся к крыльцу странноприимного дома женщин. Леди ступала легко и живо, словно молодая лань, и с любопытством озиралась по сторонам большими и яркими глазами. Рослая служанка следовала за ней, ухитряясь, несмотря на размашистый шаг, не обгонять и даже не догонять свою госпожу, а почтительно держаться позади. Походка ее была упругой, хотя в остальном девушка малость походила на ловчую птицу, посаженную в клетку на время линьки.
«Не иначе как она из вилланов, — подумал Кадфаэль, — да и оба конюха то же». Он по опыту знал, что крепостные чем-то неуловимо отличаются от свободных людей. Не то чтобы жизнь у вольных была богаче и легче — зачастую им приходилось куда тяжелее, нежели вилланам, о которых худо-бедно заботились их господа. Коли ты сам себе хозяин, то и рассчитывать можешь только на себя. В этот Сочельник возле аббатской сторожки отиралось множество голодных, оборванных и изможденных людей — свободных людей, которых жестокая нужда вынудила стоять с протянутой рукой. Конечно, всякий человек первым делом стремится к свободе, только вот сыт ею не будешь, особливо в неурожайный год.
В надлежащее время Фиц Гамон в сопровождении жены и прислуги явился в церковь к вечерне, дабы полюбоваться тем, как подаренные им подсвечники в присутствии братии и прихожан будут торжественно водружены на алтарь Пресвятой Девы Марии. Аббат, приор да и все прочие братья без устали рассыпались в благодарностях, не жалея самых восторженных слов. Вполне искренних, ибо искусно выполненные подсвечники на высоких рифленых ножках, увенчанные парными чашечками в виде цветущих лилий, не могли не вызвать восхищения. У каждого лепесточка даже прожилки были видны — ну точь-в-точь как у живого растения. Брат Освальд, ведавший раздачей милостыни, сам был умелым серебряных дел мастером. Он знал толк в такого рода изделиях и прямо-таки глаз не мог оторвать от нового украшения алтаря, правда, неподдельный восторг в его взоре сочетался с некоторым сожалением.
По окончании службы, когда жертвователя с великим почетом и славословиями провожали в покои аббата Хериберта, где в его честь был накрыт ужин, Освальд не выдержал и осмелился обратиться к Фиц Гамону с не дававшим ему покоя вопросом:
— Достойный лорд, этот дар поистине великолепен. Я имею некоторое представление о свойствах благородных металлов и до сих пор полагал, что знаю всех хороших мастеров в наших краях, но прежде не встречался с такой тонкой работой. Стебли, листья, цветы — все словно живое. Детали подмечены глазом знающего толк в растениях селянина, выполнены же рукою придворного мастера. Могу ли я узнать, кто их изготовил?
Фиц Гамон, на чьей щербатой физиономии только что играла самодовольная улыбка, неожиданно помрачнел. Щеки его побагровели еще сильнее, глаза сердито блеснули — словно этот неуместный вопрос каким-то образом омрачил час его торжества.
— Кто-кто… Их сделал один мастер, находившийся у меня в услужении. Сделал по моему приказу, — раздраженно буркнул Гамо. — Кое-какие навыки у него и вправду были, но он всего-навсего виллан и не стоит того, чтобы поминать его имя.
С этими словами Гамо поспешил дальше, как будто стремился избежать дальнейших расспросов, а жена, слуги и служанка последовали за ним. Однако старший по возрасту конюх, похоже не слишком сильно трепетавший перед своим грозным господином, — возможно, потому, что не раз перетаскивал этого самого господина перепившегося до потери чувств из-за стола на кровать, — подергал брата Освальда за рукав и доверительно прошептал:
— Не цепляйся к нему, брат, все едино ответа не добьешься. Дело в том, что этот серебряных дел мастер — его Алардом кличут — на прошлое Рождество взял да и сбежал от нашего лорда. Его, ясное дело, ловили, гнались за ним до самого Лондона, да так и не поймали, а теперь уж, надо думать, никогда не изловят. Я бы на твоем месте не стал ворошить эту историю.
Конюх затрусил следом за своим лордом.
Освальд и другие слышавшие его слова монахи проводили виллана задумчивыми взглядами.
— Сдается мне, — промолвил Кадфаэль, размышляя вслух, — этот Гамо не из тех, кто легко расстается со своей собственностью, будь то хоть серебро, хоть человек. Ежели он что и уступит, то только за хорошую цену.
— Устыдись, брат, — с укоризной в го лосе укорил его стоявший поблизости брат Жером. — Разве он не распростился с этими чудесными подсвечниками, пожертвовав их нашей обители? Совершенно бескорыстно.
Кадфаэль от возражений воздержался, предпочитая не распространяться о том, какую выгоду рассчитывал получить Фиц Гамон в обмен на свое пожертвование. Не было никакого проку спорить с братом Жеромом, который и сам прекрасно знал, что и подсвечники, и годовая фермерская рента дарованы аббатству вовсе не по доброте душевной. Однако же брат Освальд с печалью в голосе заметил:
— Жаль все же, что он, коли уж все едино решил распроститься с этими подсвечниками, не нашел им лучшего применения. Спору нет, они радуют глаз и будут превосходным украшением алтаря, но вот ежели б он с толком их продал да пожертвовал обители деньги, я, наверное, смог бы всю зиму кормить тех обездоленных, что ныне выпрашивают милостыню у наших ворот. У меня от жалости сердце кровью обливается — ведь многие из них не доживут до весны. Помрут с голоду, а помочь им я бессилен.
