Статский советник - Акунин Борис (первая книга TXT) 📗
Иллюзий относительно Рахметовых мотивов у Грина больше не осталось. Взял себе кличку в честь героя Чернышевского, а сам совсем из другого теста. Пока не прискучили теракты, будет рядом. Удовлетворит любопытство – сорвется, ищи тогда ветра в поле.
Насчет Рахмета у Грина имелась секретная мысль – как от праздного человека получить наибольшую пользу для дела. Мысль такая: послать его на важную акцию, откуда не возвращаются. Пусть бросится живой бомбой под копыта министерской или губернаторской упряжки. Рахмет верной гибели не побоится – этакого фокуса ему жизнь еще не показывала. На случай если бы акт в Клину сорвался, было у Рахмета задание: подорвать Храпова нынче вечером на Ярославском вокзале, перед отъездом в Сибирь. Что ж, Храпова больше нет, но будут и другие, у самодержавия псов много. Главное не упустить момент, когда у Рахмета в глазах появится скука.
Только из-за этой секретной мысли и оставил его Грин в группе после декабрьской истории с Шверубовичем.
Был приказ партии: казнить предателя, который выдал и отправил на виселицу рижских товарищей. Грин такой работы не любил, поэтому не стал возражать, когда Рахмет вызвался сам.
Вместо того чтобы просто застрелить Шверубовича, Рахмет проявил фантазию – плеснул ему в лицо серной кислотой. Говорил, что для острастки прочим провокаторам, а на самом деле, наверное, просто хотел поглядеть, как у живого человека вытекают глаза, отваливаются губы и нос. С той поры на Рахмета Грин смотреть без отвращения не мог, но ради дела терпел.
– Надо ложиться, – негромко сказал он. – Знаю, только девять часов. Все равно спать. Завтра рано. Будем менять квартиру.
И оглянулся на белую дверь кабинета. Там сидел хозяин, приват-доцент Высшего технического училища Семен Львович Аронзон. В Москве планировали поместиться по другому адресу, но вышла неожиданность. Связная, встретившая боевиков в условленном месте, предупредила, что туда нельзя. Про инженера Ларионова, чья явка, только что стало известно: агент Охранки.
Грин, которого еще пошатывало после дрезины, сказал связной (у нее была странная кличка – Игла):
– Плохо работаете, москвичи. Агент на явке – это провалить всю Боевую Группу.
Сказал без злобы, констатируя факт, но Игла обиделась.
Про нее Грину было мало что известно. Кажется, из богатой семьи. Сухая долговязая барышня-перестарок. Бескровные поджатые губы, тусклые волосы, уложенные на затылке в тугой узел. В революции таких много.
– Если б мы плохо работали, то не раскрыли бы Ларионова, – огрызнулась Игла. – Скажите, Грин, а вам непременно нужна квартира с телефонной связью? Это не так просто.
– Знаю, но телефон обязательно. Срочно связаться, сигнал тревоги, предупредить, – объяснил он, мысленно давая себе зарок впредь в важных делах обходиться только собственными ресурсами, без помощи партии.
– Тогда придется определить вас на один из резервных адресов, к кому-нибудь из сочувствующих. Москва не Петербург, собственный телефон имеется у немногих.
Так группа и попала на постой к приват-доценту. Про него Игла сказала, что он скорее либерал, чем революционер, и террористических методов не одобряет, но это ничего, человек честный, передовых взглядов и в помощи не откажет, а в подробности его посвящать ни к чему.
Проводив Грина и его людей в хороший доходный дом на Остоженке (просторная квартира на самом верхнем этаже, а это ценно, потому что ход на крышу), связная, прежде чем уйти, коротко и деловито объяснила нервничающему хозяину элементарные правила конспирации:
– Ваш дом – самый высокий в этой части города, это удобно. Мне из мезонина видно ваши окна в бинокль. Если все спокойно, шторы в гостиной не задергивайте. Две задернутые шторы – провал. Одна задернутая штора – сигнал тревоги. Я вам протелефонирую, спрошу профессора Брандта. Вы ответите или: «Вы ошиблись, это другой номер» – и тогда я немедленно приду, или: «Вы ошиблись, это номер приват-доцента Аронзона» – и тогда я пришлю на выручку боевой отряд. Запомните?
Аронзон, побледнев, кивнул, а когда Игла ушла, промямлил, что «товарищи» могут распоряжаться квартирой по своему усмотрению, что прислугу он отпустил, а сам, если понадобится, будет у себя в кабинете. Так ни разу за полдня оттуда и не выглянул. Одно слово – «сочувствующий». Нет, две недели здесь нельзя, сразу решил Грин. Надо завтра же сменить адрес.
– Чего спать-то? – пожал плечами Рахмет. – То есть вы, господа хорошие, как хотите, а я бы к иуде Ларионову наведался. Пока не сообразил, что раскрыт. Кажется, Поварская, двадцать восемь? Не так далеко.
– Правда! – горячо поддержал его Снегирь. – И я бы пошел. А еще лучше я один, потому что вы свое сегодня уже сделали. Я справлюсь, честное слово! Он откроет дверь, я спрошу: «Вы инженер Ларионов?» Это чтобы по ошибке невиновного не убить. А потом скажу: «Получи, предатель». Выстрелю в сердце – три раза, чтоб наверняка, и убегу. Пара пустяков.
Рахмет, запрокинув голову, звонко расхохотался:
– Пара пустяков, как же! Ты выстрели, попробуй. Я когда на плацу фон Боку в упор шандарахнул, у него глазенапы из орбит выскочили, ей-богу! Два таких красных шара. Долго потом по ночам снилось. Просыпался весь в холодном поту. Пара пустяков…
Грин подумал: а Шверубович с растекающимся лицом тебе не снится?
– Ничего, если ради дела, то можно, – решительно заявил Снегирь, побледнев и тут же, без всякого перехода, залившись краской. Ему и прозвище досталось из-за вечного румянца и светлого пушка на щеках. – Ведь он, гад, своих предавал.
Снегиря Грин знал давно, много дольше, чем остальных. Особенный был мальчик, драгоценной породы. Сын повешенного цареубийцы и народоволки, умершей в каземате от протестной голодовки. Рожден от невенчанных родителей, в церкви не крещен, воспитан товарищами отца и матери. Первый свободный человек будущей свободной России. Без мусора в голове, без мути в душе. Когда-нибудь подобные мальчики станут самыми обычными, но сейчас он был такой один, ценнейший продукт мучительной эволюции, и поэтому Грину очень не хотелось брать Снегиря в группу.
А как не возьмешь? Три года назад, когда Грин после побега с каторги долгим, кружным путем двигался вокруг света домой – через Китай, Японию, Америку, – пришлось задержаться в Швейцарии. Сидел без дела, ждал эстафеты через границу. Снегиря же только-только переправили из России, где арестовали его очередных опекунов. В Цюрихе заниматься пареньком было некому. Попросили Грина, он согласился, потому что никакой другой пользы партии в то время принести не мог. Эстафета задерживалась, потом вовсе провалилась. Пока наладили новую, миновал целый год.
Почему-то мальчишка был Грину не в тягость, даже наоборот. Может, оттого, что впервые за долгое время пришлось заботиться не обо всем человечестве, а об одном человеке. Даже не человеке еще, недоростке.
Однажды, после серьезного, обстоятельного разговора, Грин дал воспитаннику обещание: когда Снегирь подрастет, приобщить его к своей работе, чем бы в ту пору Грин ни занимался. Боевой Группы тогда еще и в помине не было, а то бы такого не пообещал.
Потом вернулся на родину, занялся делом, о мальчугане вспоминал часто, но про обещание, конечно, и думать забыл. А два месяца назад в Питере, на конспиративной квартире, привели к нему Снегиря – познакомьтесь, товарищ Грин, молодое пополнение из эмиграции. Снегирь смотрел обожающими глазами, про обещание заговорил чуть не с первой же минуты. Деваться было некуда – отказываться от своего слова Грин не умел.
Берег он пока мальчика, до дела не допускал, но вечно так продолжаться не могло. В конце концов Снегирь уже взрослый, восемнадцатый год. Грину на железнодорожном мосту было столько же.
Еще не сейчас, сказал он себе минувшей ночью, когда готовились к акции. В следующий раз. И приказал Снегирю отправляться в Москву – якобы проверить связь.
Цвета Снегирь нежного, персикового. Какой из него боевик. Хотя бывает, что из таких истинные герои и получаются. Надо бы устроить парню боевое крещение, но не с казни же изменника начинать.
