Нефритовые четки - Акунин Борис (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Урядник заскрипел зубами:
– Гад ядовитый! Успел зубья воткнуть! Я Ляпуновых помню. Никита – мужик тихий, подъюбошник. Всем в доме Марья заправляла, большая была богомольница. Эх, и деток своих не пожалели! – Он развернулся, побежал к саням. – Садитесь, Ераст Петрович, назад поедем.
Но Фандорин не тронулся с места.
– Один п-поезжай. Мне в Раю делать нечего.
– Как это нечего? – Одинцов остановился. – А расследовать? Вдруг опять чего не замечу, без вас-то?
– Расследовать будем п-потом. Нужно людей спасать.
Все кроме Кириллы и девочки, оставшихся в возке, толпились вокруг, но смысл спора им был непонятен. Лишь Крыжов, которому Эраст Петрович давеча объяснил, из-за чего нужно ехать быстрей, слушал без удивления.
– Лев Сократович, без вас мне не обойтись, – обратился к нему Фандорин. – Поедете дальше? – Тот молча кивнул. – А вывезет ваша лошадь троих? Со мной ведь слуга. Мы с ним можем ехать по очереди.
– О чем вы толкуете? – не выдержал Евпатьев. – У кого зубья? У Лаврентия? В каком смысле?
Пришло время рассказать спутникам про поджигателя.
– …Человек это очень опасный, не останавливающийся ни перед чем. Минувшей ночью все мы могли погибнуть. Возвращайтесь с урядником в деревню, г-господа. Там Лаврентий уж точно больше не появится, – сказал Эраст Петрович в заключение. – Сейчас не до переписи и тем более, – обернулся он к отцу благочинному, – не до пастырских объездов. Вот обезвредим преступника, тогда с-сколько угодно.
После пожара никому и в голову не пришло оспаривать право столичного «туриста» на принятие решений.
Никифор Андронович Евпатьев сказал:
– Правильно. Возвращайтесь, господа. А я, Эраст Петрович, поеду с вами. Кто-то ведь должен мужикам мозги вправлять? Вас они не послушают, вы для них чужой.
– Ну, насчет вправления мозгов – это скорее по моей части, – заметил Шешулин. – Особенно если разыщем блаженного. Классический случай параноидальной мегаломании с ярко выраженной деструктивно-суицидальной компонентой. Как вы могли заметить, я умею обращаться с подобной публикой.
Отец Викентий, перекрестившись, важно молвил:
– Когда ж пастырю и быть с пасомыми, ежели не в час испытаний? Желаю, господин Кузнецов, вам сопутствовать. Более того – обязан.
И даже травоядный Алоизий Степанович не отступился:
– Эраст Петрович, я приносил земству присягу выполнять свои обязанности честно, не взирая на лица и не отступая перед препятствиями, – объявил статистик, приосанившись. – И мне несколько обидно, что вы могли предположить, будто я, выпускник Петербургского университета, из страха перед опасностью…
– Эхма! – перебил его лепет Одинцов, швырнув своей черной барашковой шапкой о землю. – Ну, и я поеду! Нехай исправник со следователем трупы откапывают, а мне бы живых уберечь!
Дискуссию подытожил Евпатьев:
– Стало быть, едем, как ехали. Только помните, господа: насильно никого не принуждали.
После этой экстренной остановки погнали еще быстрей, чем прежде.
Теперь, когда главная цель экспедиции переменилась, караван возглавили сани законоблюстителя. Полицейский нахлестывал своего конька не жалея, из-под копыт звездочками разлетался смерзшийся снег, от заиндевевших боков валил пар.
Следующая деревня, куда нужно было попасть раньше зловещего проповедника, называлась Мазилово, и жили в ней мазилы, то есть художники, но не иконописцы, а люди легкие, веселые – лубошники. Почти в каждой крестьянской избе по всему северу, и отнюдь не только в жилищах староверов, висела их живописная продукция: отпечатанные кустарным образом картинки духовного и мирского содержания. Коробейники носили всех этих «Алексеев-Божьих-Человеков», «Бов-Королевичей» и «Финистов-Ясных-Соколов» по деревням и ярмаркам, продавали по пятачку, по гривеннику. Промысел копеечный, но широкий охватом, а потому прибыльный.
До места добрались перед закатом.
– Вон оно, Мазилово, – показал Одинцов на сбившиеся в кучку дома – не такие, как в первых двух деревнях, а маленькие, уютные, с радостными цветными ставнями. – Помогай Господь, чтоб не опоздать…
Он привстал, гаркнул на притомившегося буланого, и тот, качнув косматой башкой, расстарался – запустил дробной рысью.
У околицы несколько молодых баб и девок в ярких платках занималась странным делом – набирали в горшки снег.
– З-зачем это они? – удивился Эраст Петрович.
– У нас верят – крещенский снежок гож от сорока-недугов лечить, – кратко объяснил Ульян, а сам все тянул шею, оглядывал деревню. – Эй, бабоньки! Лаврентий-блаженный не у вас?
Местные жительницы глазели на приезжих. Одна, постарше других, степенно ответила:
– Утресь был. Поснедал, подаяние по домам собрал и дале побрел.
Полицейский и Фандорин одновременно выкрикнули:
– Куда?
– Все ж-живы?
– Слава Богу, – изумилась молодка, обратившись сначала к Эрасту Петровичу. А уряднику сказала: – Куда-куда. Знамо – в лес.
– Держите! – кинул Одинцов вожжи спутнику. – Какой тропой он пошел, видала? Эй, кто видал? Показывайте!
Тут подкатил Никифор Андронович.
– Христос спасай, красавицы! Все ль у вас ладно? Я Евпатьев.
Ему низко поклонились.
– Знаем, батюшка. Благодарение Господу, все ладно.
– К старосте ведите. И народ скликайте! Говорить буду.
Одна из девок уводила прочь урядника, что-то рассказывая ему на ходу. Эраст Петрович, махнув Масе, чтобы был наготове, пошел следом. Все остальные направились в деревню.
– К Лихому ключу? – переспросил Ульян у девушки. – Это на Богомилово, что ли?
Обернулся к Фандорину.
– Всего час, как ушел. Догоню! Не уйдет!
– Я с тобой.
Одинцов вернулся к саням, вытащил прикрепленные к полозу лыжи.
– По снегу бегать умеете?
– С п-палками довольно неплохо.
– У нас палок в заводе нет. Да и лыжи особые, к ним привычка нужна. – Полицейский быстро приладил на ноги две короткие и широкие доски, обшитые кожей. – Скоро ночь, отстанете – пропадете. Ништо, Ераст Петрович. Энтого Кузьму я и сам возьму.
Он сунул в торбу моток веревки, перекинул через плечо карабин.
– Ну д-догоните вы его. А дальше что?
– Свяжу, на лапник кину, да волоком потащу, – уже сорвавшись с места, крикнул Ульян. – Эх, свету бы еще хоть часок!
Ладная, перепоясанная ремнем фигура быстро двигалась через поле к лесу: руки отмахивали по-военному, из-под лыж летели белые комья.
Минута-другая, и бравый урядник исчез в густом ельнике.
Краснощекая девка стояла рядом, смотрела на Фандорина как-то странно – то ли с жалостью, то ли с испугом. Эраст Петрович, привыкший к тому, что его внешность вызывает у представительниц прекрасного пола совсем иную реакцию, сначала даже несколько обиделся, но потом сообразил: борода опалена огнем, на щеке пузырь – здоровенный, с пятак. Нечего сказать, красавец.
Вздохнув, повернулся к мазиловской обитательнице неповрежденной стороной.
– Ну, веди туда, где народ собрался.
Но к месту собрания он попал не сразу. То ли девушка подвернулась отзывчивая, то ли уцелевшая половина фандоринского лица произвела хорошее впечатление, но сначала Эраста Петровича отвели в дом и намазали место ожога какой-то пахучей мазью, от которой жжение сразу улеглось.
– Дай-ко обстригу, а то будто пес драной, – предложила далее благодетельница (звали ее Манефа) и, щелкая огромными ножницами, восстановила симметричность подпорченной бороды. – Сам-то женатый будешь?
– Вдовец.
– Не вре-ешь? – протянула Манефа. – На лестовке побожись.
А у самой глаза так и блеснули.
Что такое «лестовка», Фандорин не знал, но настроение улучшилось. Оказывается, он еще может нравиться юным, щедро одаренным природой девицам.
– Я, милая, тебе в отцы г-гожусь, – с достоинством молвил Эраст Петрович. – А попусту божиться – грех. Все, пойдем.
