Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич (полная версия книги TXT, FB2) 📗
Спустя некоторое время, уже освоившись на отмытом и обеззараженном месте, Иван Гаврилович, вспоминая Инку, гордо заявил:
– «А у нас теперь не бывает, чтобы пальцы веером!».
– «Веера нет!» – глубокомысленно дополнил Платон, подразумевая отсутствие его хозяйки.
У взаимной неприязни и даже органической вражды между Инной Иосифовной и Иваном Гавриловичем была ещё и националистическая подоплёка, возможно и базирующаяся на генотипе Гудина.
Как-то Платон, невольно сев на место Ивана Гавриловича – прежнее место уехавшей к сыну и внучкам Инки, даже не удержался от ласкающего слух Гудина комментария:
– «Иван! У тебя тут так жарко…, как в Хайфе летом!».
– «Ты в кайфе, а она в Хайфе!» – добавил он на довольный смех Гудина.
Несколько лет Инна Иосифовна Торопова – Швальбман своей подлой деятельностью надёжно закрывала образ Надежды Сергеевны Павловой.
И лишь только после её ухода, оставшись одна против трёх мужчин, начальница открылась своим сотрудникам во всей своей, до поры до времени дремавшей, красе. Они стали теперь обращать внимание на то, на что раньше не обращали, или не успевали обратить.
Надежда Сергеевна имела манеры простолюдинки. Особенно Платону досаждала её культура общения.
Утром, войдя к ней в кабинет, он, как обычно, по не им заведённому, добродушно бросил:
– «Привет!».
– «Ага!» – привычно приняла та, не приветствуя в ответ, не поднимая головы, и не глядя на коллегу.
Надежда, давно привыкшая работать с животными, никак не могла освободиться от своих ямщиковских замашек.
Позже, на безобидное высказывание Платона о какой-то, в общем-то, ерунде, Надежда по привычке просто схамила ему:
– «С ума сошёл?!».
– «Нет! Наоборот, взошёл!» – только и успел частично отбиться он.
– «Надь! Ты в каком хлеву манерам обучалась?!» – искренне возмутилась, случайно присутствовавшая рядом, Нона.
Ивана Гавриловича тоже неоднократно возмущали манеры их начальницы, и он тоже, как только мог, протестовал против, завуалированных под панибратство и простоту, оскорблений в свой адрес.
Платону приходилось невольно соглашаться с ним по поводу культуры речи Надежды, как всегда вызывая восторг старца точностью своих замечаний и комментариев:
– «Судя по её говору и культуре речи, она или из далёких краёв, или из недалёкой семьи!».
– «Алло! Вас с Москвы беспокоят!» – тут же услышали они подтверждение своих слов.
Платон не очень-то позволял Гудину вести с собой такие разговоры о третьем человеке, тем более о женщине и начальнице.
К тому же и Иван Гаврилович сам весьма страдал отсутствием той же культуры общения. И в этом они были с Надеждой сродни друг другу, как два сапога – пара.
Более того, их уровень не профессиональных знаний был низок и примерно одинаков.
И Платону было очень забавно иногда со стороны слушать, как двое собеседников, не зная сути обсуждаемой проблемы, купаясь в своих досужих домыслах, поддакивали друг другу, соглашаясь со всякой ерундой, высказанной партнёром, лишь бы, не дай бог, не показаться ему незнающим, или просто дураком.
Более того, Иван Гаврилович часто заискивал перед начальницей, пытаясь добиться дополнительного её расположения к себе, причём часто в ущерб своим товарищам: Алексею и особенно Платону. Другие отношения были у него с комендантом Ноной Алексеевной Барсуковой.
Волею судеб, и Иван, и Нона оказались в своё время в роли родителей, любящих своих детей издалека.
Находясь в разводе с обеими своими бывшими жёнами, Гудин сознательно никогда не занимался воспитанием своих троих сыновей, отбиваясь от них лишь деньгами.
Нона после развода тоже оказалась разделённой со своими двумя сыновьями.
Имея опыт развода и деления маленького ребёнка, Платон думал об этом, какой же женщиной надо быть, чтоб при судебном разбирательстве потерять право на своих детей и отдать их мужу?
Тут два варианта: или очень хорошей – отдать детей много зарабатывающему и любящему сыновей мужу; или очень плохой – потерять материнское право из-за аморального поведения.
Что было в случае с Ноной, Платону было неизвестно, но он, как оптимист, склонялся к первому варианту. К тому же, после смерти бывшего мужа, Нона легко сошлась со взрослыми, почти самостоятельными, сыновьями и стала с ними буквально дружить.
Почти тоже стало и с Гудиным. Он особенно поддерживал отношения со старшим сыном Олегом, от которого у него как раз и был единственный внук Арсений, и опекал заканчивавшего ВУЗ младшего сына Ивана, родившегося от второй бывшей жены Валентины.
Это во многом объединяло Ивана и Нону, делая их постоянными задушевными собеседниками. Большой любитель посплетничать, Гудин уединялся с Ноной в её кабинете не только для таких бесед, но и чтобы не мешать, а, главное, не участвовать в производственном процессе, одновременно отдыхая от бесконечного трёпа Надежды. Темы обсуждались разные, в том числе интимные. Но, почему-то, только о личной жизни Ноны, а не хитроватого Ивана, видимо, боявшегося ненароком проговориться о наступившей своей несостоятельности, как потенциального любовника.
Рассказывая Гудину о последнем своём возлюбленном, с коим она недавно рассталась, Нона разоткровенничалась:
– «А у него деревенский лоск городского типа! Ну, я и послала его на… хрен!».
– «Красиво жить не запретишь!» – сделал вывод злорадный Гудин.
Прошло несколько дней. Весна набрала силу.
Окончательно проснувшийся после зимней спячки народ, готовился вкусить тёплой жизни.
Готовилась и Нона Петровна, темперамент и энергичность которой иногда заменяли разум, создавая иллюзию бурной, кипучей деятельности, любвеобильности и просто ненасытности жизнью.
– «Ой, хорошо поела! Наконец-то почувствовала вкус к жизни!» – неожиданно разоткровенничалась она после окончания совместной праздничной предмайской трапезы.
– «Вань! А я теперь сажусь на диету, на новую, японскую, на 13 дней!» – искренне поделилась она с лицемером Гудиным.
– «Для похудания лучше садиться не на диету, а на хрен!» – посоветовал ей большой знаток индийских диет.
– «Ванёк! Ты у нас прям мистер – Ваньхренмистер!» – критично резюмировал Платон, защищая оскорблённую в его присутствии Нону.
Но изрядно захмелевшая дородная красавица вдруг перебила знатоков словесности, и запела, под всеобщий хохот сослуживцев, импровизируя на невольно заданную Гудиным тему:
– «А где мне взять такое чу-удо, чтоб от конца и до конца-а!
А где мне взять такое чу-удо, чтоб сесть с надеждой я могла!
И чтоб ничто не отвали-илось. И чтоб ничто не опусти-илось, Когда я ся-яду на-а конец! Когда я… кончу, наконец!».
– «Ну, Нонк! Ты даёшь!» – удивилась Надежда.
– «Да, она всегда всем даёт!» – многозначительно и мечтательно добавил Гудин.
На такую беспардонность старца Нона ответила долгим, молчаливым, но испепеляющим взглядом оскорблённой женщины.
– «Нон! Не обижайся! Я ведь не со зла!» – пытался загладить вину за свою глупость Гудин.
– «А по дури!» – не удержался уточнить Платон.
– «Ну, вот, хотели, как лучше, а получилось, как… вчера!» – внесла ясность уже несколько успокоившаяся недавняя солистка.
Она вообще в последнее время как-то похорошела.
После развода прошло уже немало времени, страсти улеглись, и Нона поведала коллегам о причине разрыва с мужем. Они, как это часто бывает, были банально тривиальны.
Муж сначала перестал оказывать жене знаки внимания, затем загулял, а потом и вовсе изменил. Тогда Нона решила «вышибить клин клином», и вскоре сама нашла другой клин.
После того, как Нона впервые изменила мужу из-за его демонстративной, постоянной невнимательности к её женским потребностям, её словно прорвало. Спусковой механизм был спущен.
Она готова была теперь отдаться всему, что двигалось вокруг неё и совершало возвратно-поступательные движения. Тогда любой мужчина, взявший её за руку, смог бы без труда овладеть её изголодавшимся, трепещущим телом.
