Убийство в Пражском экспрессе - Любенко Иван Иванович (мир книг txt) 📗

Иван Любенко

Убийство в пражском экспрессе

Пролог

Тридцать часов

I

Горизонт перевернулся, и аэроплан, почти став на крыло, рухнул вниз, точно подбитый. Двигатель замолчал, но за двести метров до земли мотор «Клерже» в сто тридцать лошадиных сил ожил и застрекотал всеми своими девятью цилиндрами. Штабс-капитан потянул на себя ручку, не дав машине окончательно спикировать. Красный «Ньюпор» этого не ожидал и, оказавшись напротив солнца, ослеп. А в это время «Виккерс», взмыв вверх, зашёл в хвост большевистскому авиатору и длинной очередью прошил деревянное тело врага. В воздух полетели обломки киля, стабилизатора руля высоты, управления и элерона.

– Восьмой краснозадый, – усмехнулся штабс-капитан Ильин и совершил разворот, чтобы встретиться с ещё одним приближающимся противником. Альтиметр показывал высоту почти в две тысячи метров. Ильин сделал стремительный выпад вправо, точно фехтуя шпагой, и выпустил две коротких очереди. Пули насквозь прорезали фанерное самолётное брюхо. Большевистский «Ньюпор» перешёл на отрицательный угол и свалился в штопор.

– Девятый, – выговорил вслух офицер и осмотрелся по сторонам. Слева, уносил ноги красный разведчик на «Сопвич-259». Гнаться за ним было опасно, поскольку до линии фронта оставалось меньше пяти километров, и можно было легко угодить под огонь вражеской артиллерии. Но азарт боя захватил офицера, он не сдержался – устремился в погоню. И в момент, когда цель уже была на прицеле, послышались взрывы. Истребитель трясло, снаряды разрывались всё ближе и один из осколков угодил в крыло. Повезло. Ильин дал две очереди в хвост противника, как вдруг заклинило пулемёт. Так бывает, если перед набивкой ленты не промыть патроны бензином, не вытереть насухо хоть один из них – именно он и вызовет перекос и задержку в стрельбе. Но пронесло. Очереди попали в цель ещё до перекоса, и «Ньюпор», клюнув носом, будто раненная птица, стал падать.

– Десятый. Пора домой, – прошептал офицер и пошёл на разворот. Пот струился из подшлемника и застилал глаза. Неожиданно раздался глухой удар и пропеллер остановился. Мотор «Клерже» замолчал. «Виккерс» летел по инерции, и в расчалках [1] свистел ветер. Ильин осмотрелся: судя по всему, осколок задел правую стойку, разбил козырёк кабины, а оторвавшаяся тяга мотора срезала часть капота и повредила двигатель. Высота уменьшилась до полутора тысяч, а до аэродрома ещё около десяти километров. Надо было бороться за каждый метр высоты и постараться дотянуть до своих. Слава Богу, помогал ветер, и «англичанин» скользил по воздуху, точно бумажный змей.

На счастье, завиднелось лётное поле, и истребитель, совершенно обессиленный, неуклюже коснулся своими шасси земли. Пробежав несколько сот метров, аэроплан замер.

Лётчик выбрался из кабины. К нему бежал моторист. Он держал бутылку коньяка и чайный стакан. Унтер-офицер вынул пробку и сказал:

– «Шустовский», настоящий, специально для вас, ваше благородие.

– Эх, подведёшь ты меня, Семёныч, под скандал. Знаешь ведь, что на лётном поле это строго-настрого запрещено, – вымолвил Ильин, снимая коричневый шлем с чёрным двуглавым орлом на околыше и кокардой над ним.

– Так это же случай – исключительный. На мёртвом моторе сели. Что с ним?

– Тягу оторвало, и она угодила в двигатель.

– Эх, вот незадача! Небось, уже и душу Господу отдать собирались? Так я наливаю?

– Ладно.

Штабс-капитан махнул рукой, взял стакан и осушил его несколькими большими глотками, будто это был не коньяк, а сухое красное «Мукузани».

– Скольких супостатов подбили, ваше благородие?

– Три. Два «Ньюпора» и один разведочный «Сопвич». Насчёт «Ньюпоров» – не сомневаюсь, придёт подтверждение от наших кавалеристов, а вот за «Сопвич» ручаться не могу – на их территории упал.

– Стало быть, всего тридцать пять! Ого!

– Ты не ровняй германцев и красных, – усмехнулся Ильин. Как известно, немецкий рекордсмен – Манфред фон Рихтгофер – имел на счету восемьдесят один аэроплан. А француз Гюннемер дошел до цифры сорок один. Так что пока я третий. Утешает только то, что немец погиб в бою год назад, а Гюннемеру больше и сбивать-то некого. Для французов война закончилась, а у нас – в самом разгаре. Одно меня смущает: статистика упрямо твердит, что фронтовой лётчик-истребитель живёт в воздухе, в среднем тридцать часов, а потом, как бы это ни было печально, погибает. А я вот что-то задержался на этом свете…

– Ничего-ничего, послужим ещё России-матушке. И всё же я второй стакан налью?..

– Постой. Автомобиль, не к нам ли мчится?

– Похоже.

– Тогда коньяк отменяется.

– Временно.

– Надеюсь. И убери бутылку.

– Слушаюсь. Я пошёл обратно.

– Давай.

Прямо по взлётному полю, мимо «колдуна» – ветрового указателя на длинном шесте, напоминавшего то ли раздутый чулок, то ли «колбасу», несся «Рено». За рулём сидел всего один человек. Он был в шофёрском облачении. Автомобиль остановился прямо перед «Виккерсом». Водитель не стал заглушать мотор. Из машины вышел офицер. Он снял куртку, и на погонах блеснули три звезды.

– Уж не по мою ли душу?

– Так точно, господин штабс-капитан. Велено вас срочно доставить в Ставку Главнокомандующего.

– За что такая честь?

– Узнаете на месте. Одно скажу – для вас это будет хорошей новостью. Прошу в автомобиль.

– Вот же незадача, а я уже и коньячка хлебнул, – смутился Ильин. – Моторист угостил по случаю: двигатель отказал, пришлось планировать. Едва дотянул… Только генерал на это вряд ли обратит внимание. Распитие спиртных напитков на лётном поле – разжалование в рядовые.

– Не беспокойтесь, за час выветрится, – улыбнулся поручик. – До Таганрога раньше нам никак не добраться.

– Пожалуй, да. Погодка сегодня исключительная. Бабье лето наступило. Но мы всё равно должны заехать в расположение части. Надобно привести себя в порядок. Это займёт не более десяти минут.

– Безусловно.

– Тогда по ко́ням!

Офицеры сели в автомобиль, и он покатил прямо к хуторским хатам – месту дислокации четвёртого Добровольческого авиаотряда.

II

Отмахав почти восемьдесят вёрст по степи, жёлто-оливковый «Рено» въехал в Таганрог.

Город, основанный ещё Петром I, выглядел так, словно и не было никакой войны. Работали кафе и кондитерские, а на Петровской открылось кабаре. В деревянном здании яхт-клуба снова играли на бильярде, и в гавани на воде заработал ресторан. На углу Петровской улицы и Дебальцевского переулка красовалась вывеска банка «Демокредит» – синими буквами по белому фону. Чуть дальше – «Азово-Донской» и «Земельный» банки. Вывески сверкали яркой, почти золотой, рекламой: «Гастрономический магазин Дурукова», «Мануфактурный магазин Гузелова», «Т. А. Ильенко», «М. О. Куланов и К.», «Бр. Камбуровы»… По городским аллеям неторопливо прогуливались нарядные дамы в сопровождении офицеров или статских. Летняя жара уже спала, и теперь даже в полдень местные обыватели с интересом глазели на театральные тумбы с афишами спектаклей и названиями заморских фильм.

А ведь еще полтора года тому назад горожане цепенели от ужаса большевистских бесчинств. Город содрогнулся, узнав, что в коксовой печи Металлургического завода красные сожгли пятьдесят живых офицеров и юнкеров, связанных по рукам и ногам. Известия о пытках пленных офицеров подтвердились, когда родственники отыскали их обезображенные трупы. Но и мёртвые тела не давали большевикам покоя: их не разрешали хоронить, а выбрасывали в степь на съедение диким собакам и воронам. Но и этого красным показалось мало. Жители подвергались обыскам и арестам. Зажиточных горожан арестовывали с целью выкупа. Новая «народная» власть поступала по-бандитски. Да это было и неудивительно, потому что её возглавили самые настоящие уголовники. В «Акте расследования по делу о злодеяния, учинённых большевиками в городе Таганроге за время с 20 января по 17 апреля 1918 года», составленном судебными следователями, в частности, говорилось: «Главными носителями власти и проводниками большевистской политики в г. Таганроге за кратковременное владычество там большевиков, длившееся с 20 января по 17 апреля 1918 года, явились люди, не только не соответствующие по своему нравственному и умственному уровню занимаемым ими должностям, но зачастую и с уголовным прошлым: так, военным комиссаром города и округа был Иван Родионов, отбывший наказание за грабеж; помощником его – Роман Гончаров, также осужденный за грабеж; комиссаром по морским делам – Кануников, бывший повар-матрос, отбывший каторгу за убийство, начальником контрразведывательного отделения Иван Верстак, зарегистрированный с 16-летнего возраста вор; начальником всех красноармейцев города, заведующий нарядами на производство обысков и расстрелов, – Игнат Сигида, осужденный за грабеж, и, наконец, начальником пулеметной команды бронированного поезда, а затем председателем контрольной комиссии по перевозке ценностей из Ростова-на-Дону в Царицын – мещанин гор. Таганрога Иван Диходелов, по кличке Пузырь, судившийся и отбывший наказание за грабеж».