Палаццо Дарио - Рески Петра (читать полную версию книги TXT) 📗
– Как вы это терпите? – Владелец питомника отвернулся от жены и враждебно посмотрел на Ванду. – Я имею в виду запах. Все время воняет, особенно теперь, летом, но и зимой, я заметил, эта вонь – ужас!
– Привыкли, – ответила Ванда.
Она огляделась, ища опору хоть в ком-то.
– А туристы? Как можно жить среди туристов?
– Стараемся их дрессировать, – сказала Ванда. – Учим их гладить, натирать паркет – смотря по обстоятельствам, а бесполезных запираем в саду.
– А гондольеры с серенадами? – не унимался он.
– Иногда ведро воды – прекрасное средство от них, – поспешно ответила Ванда.
Она думала о Примо. Он давно должен был прийти.
– «Венеция – это всего лишь вопрос, как смотреть на нее, – сказал Морозини. – А так, все города одинаковы… »
– Сказал Фридрих Торберг в «Тетушке Йосселе», – пояснила Ванда.
– «… все равно, идет ли речь о Париже, Анкаре или Филадельфии. Те же пробки, тот же смог, те же проблемы с парковкой. Поэтому я думаю, что такое явление природы, как Венеция, мир может себе позволить. Маленький уголок, где люди живут иначе, чем везде».
Историческая регата подошла к финалу. Выиграла буранезская «Стригетта» – «Маленькая ведьма», лодка, побеждавшая и в прошлой, и в позапрошлой, и в позапозапрошлой регатах. Постепенно лодки на всемирно известном Большом канале рассосались.
Мимо Ванды проплыл поднос с коктейлями. Казалось, его несла ожившая красная ливрея. Мавр, державший поднос, растворился в спустившихся сумерках.
– Я здесь жить бы не смог, – сказал древесный питомник.
– Слава Богу! – ответил Морозини.
Радомир пригласил гостей к столу. Правда, в данном случае сказать просто «стол» было бы явным преуменьшением. Он распорядился соорудить П-образный стол, такой, как на его любимой картине «Банкет в Джудекке» школы Лонги, висевшей в Ка Реццонико. Он очень беспокоился по поводу застольного порядка: венецианцев нужно было чередовать с невенецианцами, аристократов с мещанами, но только художественного толка, ни в коем случае не с бизнесменами, некоторые супружеские пары надо было разделить, потому что они вечно ссорились на глазах у всех, другие же ни в коем случае не разделять, потому что иначе они напивались. Мария дни напролет чистила серебро, тарелки, блюда, приборы, солонки и перечницы, – все, чем никогда не пользовались в обычное время, чтобы не попортить. Скатерти были из сплетенных вручную буранских кружев. В центре каждого стола стоял букет из лилий и мальв. У каждого места лежало заполненное Микелем от руки меню: фаршированные цуккини во фритюре, карпаччо из баранины, лимонный ризотто, устрицы с артишоками, телячье филе с лимоном, лимонное бизе и обсыпной торт, кофе, граппа, шампанское и птифуры.
Ванда порадовалась, что наконец сбежала от владельца питомника. Теперь справа от нее пристроился Морозини. Рассевшись за столом, общество опять перемешалось. Рядом с Морозини села вдова издателя Пиньятти.
– Какая честь для меня провести вечер в обществе такой признанной издательницы! – произнес он и дальше зашептал: – Я бы вам предложил одну книгу, маленькие очерки… «Венецианские виньетки».
– Вы – романтик? – спросила вдова.
Нос Морозини тут же засиял.
– О да, романтик, еще какой романтик! – сказал он. – Венеция тоже романтичный город.
Он смущенно кашлянул, взглянув на удивленное лицо Ванды.
– Во всяком случае, для многих приезжающих сюда Венеция…
– … должна быть очень романтичной, – строго сказала вдова, – иначе себя не продашь.
– Да, это так. Видите ли, я сделал несколько копий, если вам интересно. Я хочу, чтобы поклонники Венеции прочли эту книгу, несмотря на то что некоторые недоброжелатели ее не поняли.
– Ах! – сказала вдова Пиньятти. – Значит, вы уже кому-то предлагали вашу рукопись. Это, конечно, плохо.
– Нет, нет, – заторопился Морозини, – я ее только…
– Романтические венецианские виньетки, – по привычке перебил его Радомир, – как оригинально. Там есть любовные сцены?
Он даже понизил голос.
– Разумеется, – ответил Морозини, стыдливо залившись краской, так как заметил, что разговор о рукописи привлек внимание всего общества. – Но там речь не только о любви.
– А о чем еще? – не унимался Радомир.
– О проклятии Палаццо Дарио, – ответил Морозини.
– Как оригинально! – сказал древесный питомник.
– Значит, там и обо мне должно быть написано, – уверенно сказал Радомир. – Иначе какой смысл в этом романе.
Раскрасневшийся Морозини замолчал и повернулся к Радомиру спиной. Ванда с сочувствием заметила, как смущенно он смотрел на свои колени. Вот, значит, чем занимался в музее ее дорогой уважаемый директор все последние недели. Неудивительно, что сейчас он сгорал со стыда. Его страсть к Венеции принесла плоды. И все же ей было непонятно, что его связывало с Палаццо Дарио. Ванда тут же вспомнила – опять! – их первую встречу в поезде, но вдова Пиньятти перевела разговор на свою любимую тему – Северная Лига и штурм Кампанилы. Морозини был счастлив, так как это спасло его от неловкой ситуации, да и Ванда не собиралась тратить вечер на размышления о его литературных амбициях, но вот остальные гости за столом сопроводили перемену темы чем-то вроде массового стона.
– Боюсь, что моя любимая Венеция попадет в руки этих фундаменталистов! Скоро здесь ничего, кроме венецианского диалекта, не услышишь, – не замолкала вдова Пиньятти.
Ванда посмотрела на часы. Венецианских гостей на мгновение скрыла поднятая к глазам рука. Ванда решила, что Примо мог передумать и провести вечер с гребцами регаты.
Один Морозини на радостях, что не придется комментировать свое творчество, с головой окунулся в разговор на новую тему.
– Синьора Пиньятти, – сказал он и посмотрел на нее прямо-таки голодными глазами, – вы же не собираетесь капитулировать перед ордой крестьян, которые считают, что могут въехать в Венецию на тракторах, переделанных на танки? Северная Лига – из Бергамо; Бергамо несколько столетий был собственностью Венеции. Владением! Большинство бергамцев служили камердинерами в аристократических домах Безмятежной. Венеция ничего общего не имеет с этой деревенщиной!
– Может быть, у них нет работы и они скучают, – предположил Радомир, считая себя ответственным за направление беседы в необходимое русло.
– Если бы безработные неаполитанцы брали штурмом колокольни, то все звонницы были бы заняты, а у нас их немало, – сказала Ванда.
– Ужасно, – сказала президент Фонда Палладио.
– Иногда безработный забирается на крышу и грозит спрыгнуть оттуда, потому что не может найти никакой работы, – продолжила Ванда, – а внизу люди кричат: «Давай, прыгай!»
Тут она заметила, что Радомир нервничает. Он стал красный, как лангуст. За весь вечер он не смог ввернуть в разговор: «Не Вольтер ли сказал, что… », или «Как заметил Ларошфуко… », или замечание из теории костюма. А теперь еще этот разговор о политике! Он хотел включиться в него, но смысл все время ускользал от его разумения.
Вдруг Радомир натянуто улыбнулся. В салоне появился Примо.
В свете люстры, в центре внимания гостей он был как свежепойманный упругий тунец, выброшенный из воды на полный народа берег. Безупречный и блестящий. Он улыбался краешком своих потрясающих губ, и Ванда физически ощутила, как распрямились спины присутствующих дам. Выпрямился и Радомир и поспешил навстречу Примо.
– Разрешите представить: Примо Тальяпетра. Наш гондольер – мог бы я сказать.
Ванда увидела, что Примо смущенно сжимает руки.
– Но я был бы не прав, – продолжил Радомир. – Примо – художник. Он занимается современным искусством. Художник и на полставки – гондольер.
«Вот змея», – подумала Ванда.
Радомир не умел проигрывать, поэтому после откровенного разговора с Вандой он старался воспользоваться любым предлогом, чтобы заинтересовать Примо: предлагал помочь с французским – раз в неделю, но каждый раз получал вежливый отказ; обещал замолвить словечко перед директором Музея современного искусства в Париже; выразил желание познакомиться с работами Примо. Когда и это не сработало, Радомир вынужден был признать, что прекрасный Примо потерян для него навсегда. Ванда поняла, что Радомир смирился с судьбой, потому что Примо вдруг перестал его интересовать. Он внезапно стал для него самым скучным человеком на свете.
