Вредная привычка жить - Климова Юлия (книги хорошего качества .txt) 📗
Солька пела.
Она никогда не поет, а сейчас пела.
Даже в хоре она просто открывала рот, за что имела твердую четверку.
А вот сейчас – пела!
Я подошла к Сольке и спросила:
– Ну, как жизнь, подруга?
– Ты знаешь, – сказала Солька, – на свете столько замечательных вещей, столько прекрасного на свете…
Я вот думаю – как же хорошо, что мы вчера не нашли эти чертовы деньги!
Когда я переступила через порог приемной, я услышала, как из кабинета Любови Григорьевны доносится такое же стройное и звонкое пение, как и у Сольки, а ведь моя директриса тоже никогда раньше не издавала столь мелодичных звуков.
Я улыбнулась: хорошо, что на свете есть мужчины, заставляющие женщин петь!
Я села за стол, обхватила голову руками и сказала:
– Ну, Воронцов, держись: я буду не я, если не запою!
Глава 23
Я преподношу Юре подарок, отправляюсь к следователю и частично утоляю свой информационный голод
Дождавшись, когда основная масса населения поспешила в столовую утолять свой нарастающий голод, я, взяв черный пакет с кассетой, отправилась к программистам. Гребчука не было, и никто не мешал мне выполнить задуманное.
На пальце Юры блеснуло обручальное кольцо, и я сморщилась.
– Привет, – сказал он, – почему не обедаешь, диета, что ли, вечно вы, девчонки, на диетах сидите.
– Да нет, просто к тебе пришла, поговорить.
Я положила перед Юрой пакет
– Что это?
– Это кассета, я думаю, ты знаешь, какая.
Юра побледнел и нервно стал приглаживать волосы.
– Она случайно попала ко мне. Так как мне она ни к чему, забирай на долгую память.
Юра молчал. Было видно, что в душе он мечется: он не знал, смотрела ли я ее, и смотрела ли до конца, и что мне вообще нужно…
Я повернулась, чтобы уйти, и услышала:
– А откуда она у тебя?
Хорошо, что Юра не стал прикидываться – мол, он не знает, о чем это я, и так далее, и тому подобное.
– Убираться заставили в кабинете Селезнева, вот она мне и попалась.
– Спасибо, – тихо сказал Юра.
Я вышла. Вот теперь и я могу пойти спокойно поесть. Зачем я отдала Юре кассету? Я хотела расположить его к себе: пусть видит, что я не враг, что мне можно доверять. Думаю, через какое-то время он отойдет от шока и согласится поболтать со мной о том о сем, и, возможно, скоро я буду знать куда больше, чем сейчас.
Навстречу мне неслась Любовь Григорьевна.
– Сейчас Лариса только от следователя пришла, пойди к ней, она повестку для тебя захватила, заодно узнай у нее все, мне вот в понедельник идти…
Я как-то и забыла, что на свете есть правосудие и что оно не дремлет и рано или поздно призовет к ответу.
– Ты боишься? – спросила Любовь Григорьевна, оценивая мой задумчивый вид.
– Нет, я радуюсь.
– Чему?
– Тому, что можно смотаться с работы под видом допроса.
– Предупреди Воронцова, – покачивая головой, сказала Любовь Григорьевна.
Я направилась в бухгалтерию. Народу там было, наверное, больше, чем в столовой. Лариска взахлеб рассказывала о своем путешествии к следователю, и все, развесив уши, слушали. Увидев меня, она сразу принялась рыться в своей сумочке и, достав оттуда сероватый бланк, протянула его мне со словами:
– Ты следующая, собирайся и поезжай.
Все взоры были обращены ко мне. В основном эти взоры были сочувствующими.
– Как там наш следователь? – спросила я. – Как там наш дорогой Максим Леонидович?
– Смотрит прямо в глаза, вопросы задает страшные, перебивает и путает.
Странно, что он смотрел ей в глаза, а не на ее грудь: железной выдержки мужик!
– Профессионал, по всей видимости, – кивнула я, – а насколько вопросы-то страшные?
– Где была, что делала… – ответила Лариска. – Я там совсем растерялась. Про начальников всех спрашивал, и вообще, что я пережила, что пережила…
Думаю, до следователя еще не дошли слухи, что Лариса была любовницей Селезнева, а то бы она там пережила куда больше. Я пошла к себе, собираться в дорогу. Для приличия, конечно, зашла отпроситься у начальства.
– Повязали меня мусора, Виктор Иванович, обложили со всех сторон, иду с повинной….
Воронцов терпеливо выслушал мой монолог и сказал:
– На вопросы старайся отвечать четко, если сомневаешься в чем-то, то лучше не говори ничего, будь лаконична и побольше равнодушия, а теперь – топай.
Виктор Иванович уткнулся в газету.
– Наверное, часто вам приходилось сидеть напротив следователя, опыт, видно, огромный, – улыбаясь, сказала я.
– Не огромный, – покачал головой Воронцов.
Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:
– Ну, что стоишь? Иди!
– А правда, что у вас на спине татуировка – птица, разбивающаяся о камни?
– Правда.
– А покажите!
– Ты что, с ума сошла? А впрочем, чему я удивляюсь, я должен был уже привыкнуть ко всему этому.
– Значит, не покажете? – уперлась я.
– Нет.
– Ну, я пошла?
– Иди.
– А вам не будет потом горько, что вы не проявили ко мне должной чуткости и внимания и, можно сказать, не выполнили мою последнюю просьбу перед расстрелом?
Воронцов молчал.
– Не будут ли вас мучить угрызения совести, что вы не сказали мне на дорожку ни одного доброго и ласкового слова?
Воронцов молчал.
– Вот когда вас вызовут к следователю, я буду просто трепетной ланью!
Воронцов тяжело вздохнул, встал из-за стола и начал раздеваться, чем, собственно, поверг меня в ужас: я же так, по глупости, по малолетству… Мама дорогая, чего это он?..
