Танцы в лабиринте - Болучевский Владимир (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
— Алло, — ответил Герман.
— Привет, это я, — сказал Александр.
— Ты где?
— У Петра. Элис тоже здесь, не волнуйся.
— Ну? И… как там дела?
— Хреново.
— А чего так?
— Потом, завтра расскажу. Тачка твоя здесь, у Петра возле дома.
— А… монтировка? Двойная такая?
— Слушай… я ее, по-моему, потерял. Я ей там, на даче, доски отдирал, а потом…
— Да нет, я не про ту. Я про другую, которая у меня под сиденьем лежала.
— А, эта… Нет. Все в порядке. Цела.
— Ну так и чего, Элис там у вас остается, что ли?
— Да. Поздновато уже. Давай, завтра увидимся. Мы спать ложимся.
— Ну пока. Алису не прихватывай.
— Почему?
— У нее жених, имей совесть.
— Ладно, маму не надо парить.
— Сам дурак.
— Пока.
— Спокойной ночи.
35
Воскресным утром Петр, Гурский и Элис сидели на кухне волковской квартиры.
Элис помешивала ложечкой сахар в чашке кофе, Петр жарил яичницу с ветчиной, Гурский намазывал горячие тосты сливочным маслом. Все молчали.
— В розыск надо подавать, — не выдержал первым Волков. — Заявлять в менты и подавать в федеральный розыск. Я другого пути не вижу.
— Да, — пожал плечами Адашев-Гурский, — наверное. Алиса, ты как считаешь?
— Не знаю, — Элис смотрела в свою чашку. — Может быть… да.
— Ну а что? — Петр раскладывал яичницу по тарелкам. — Ну хорошо, я пойду к Деду, дам расклад, он мне людей выделит, а дальше-то что? Ни концов, ни зацепок. Кого искать? Где? Вы вообразите себе на секунду — стоит у метро девчонка, вокруг толпы людей, а она вообще… себя не помнит. Где она сейчас, вот в данный момент, оказаться уже может? А? Тут же, я уж теперь и не знаю сколько — пять миллионов, шесть, семь, если с окрестностями да с приезжими считать… И каждый ее за руку мог взять и за собой повести. А она про себя ничего толком сказать не может. Да ее вся милиция России может теперь годами искать и не найти. Это ж Вавилон разноязыкий. Кстати, еще неизвестно, что у нее с теперь с головой и говорит ли она вообще. А если и говорит, то на каком языке и с каким акцентом…
— С татаро-венгерским, — машинально сказал Адашев-Гурский, задумался, сглотнул кусочек яичницы, положил вилку на тарелку и поднял взгляд на Петра.
— Ну, и чего ты на меня прищурки свои выставил?
— Петя, — Гурский поднялся из-за стола, — погоди-ка…
Он вышел из кухни, снял в гостиной телефонную трубку и стал накручивать диск. Постоял, слушая длинные гудки, положил трубку на место и вернулся на кухню.
— Ты чего вскочил? — спросил Волков.
— Там никто трубку не снимает. Спят еще, наверно. А могли вообще телефон выключить. Ехать надо.
— Куда?
— Да… ты не знаешь. Ребята, кончайте с этим завтраком, поехали. Я ни в чем не уверен, конечно, но… шанс есть. Так мне кажется. Алиса, Джеки какая сама из себя, беленькая?
— Сейчас да. Раньше был другой… цвет.
— Все, — Гурский крепко положил руку на стол. — Встали и поехали.
— Куда хоть ехать-то? — Волков допивал кофе.
— На Васильевский, куда еще…
36
У Леона долго не открывали.
Адашев-Гурский давил и давил на кнопку дверного звонка, движимый неожиданно осенившей его догадкой. Наконец, дверь отворилась, и на пороге возник хозяин дома с чуть помятым, несущим на себе сложный отпечаток складок подушки лицом, одетый в белую ночную рубашку до пят.
— Саша… — пробормотал он, заспанно моргая. — Что же вы ни свет ни заря…
— Да будет вам, Леон, уж день вовсю.
— Что вы говорите? А мы тут еще спим, как из пушки… Вчера засиделись. Вот буквально пару часов назад… Что ж вы все в дверях-то стоите? Проходите.
Заперев за гостями дверь, Леон жестом пригласил их на кухню и, не открывая глаз, прошлепал босыми ногами следом. Там он раскрыл шкафчик и достал из него початую бутылку коньяка.
— Господа, кофе не желаете? — взглянул он на бутылку. — Да вы присаживайтесь, располагайтесь… в любом случае. Дама, вероятно, предпочитает со сливками? Саша, — с трудом приподняв голову, он мотнул ею в сторону холодильника, — вы ведь знаете, где что лежит. Позаботьтесь, пожалуйста, будьте за хозяина, я сам что-то не в силах.
Леон опустился на кухонный табурет, обнял, прижав к груди, бутылку обеими руками, уронил голову на грудь и заснул.
Волков глубоко втянул носом воздух, присел к столу, расстегнул куртку, достал сигареты, закурил, сделал затяжку, выпустил дым, взглянул направо-налево, затем на спящего Леона и, повернувшись к Гурскому, улыбнулся:
— Слушай, а мне здесь нравится. Нет, честно. Элис, вы присаживайтесь. Сань, может, ты и на самом деле, это… кофейку барышне, со сливками. Пока то да се.
— Да это запросто, — вздохнул Гурский, глядя на Леона.
Он вышел в переднюю, снял с себя куртку, повесил ее в стенной шкаф и, вернувшись на кухню, взялся за кофеварку.
— Только какие тут могут быть «то да се»?
— Ну… кто ж его знает, — пожал плечами Петр. — Не пойдем же мы сами по комнатам, если там спят. И хозяин вон тоже спит.
— Нет, — не открывая глаз, качнул головой Леон. — Вы ошибаетесь. Я весь к вашим услугам. И я все слышу.
— Леон, — Гурский поставил кофеварку на огонь, — а… можно было бы увидеть Лизу?
— Да, — Леон кивнул, раскрыл глаза, и на его лицо легла печать скорби, — я виноват, вы правы. Это не я повел ее впервые в школу с букетом цветов. Я не делил вместе с нею восторгов и отчаяния ее первой девственной влюбленности, которую бы она со стыдливым трепетом скрывала ото всех, а потом… прильнув к моей груди, излила бы слезами. Я не возил ее на летние каникулы в Коктебель, где ее обнаженное тело искрилось бы в лучах солнца, а я бы смотрел, как капельки пота дрожат… дрожат на… — Глаза Леона наполнились слезами, голос прервался, и он замолчал.
— Оба-на, Шурок! — вошел на кухню Анатолий. — И не один, как я погляжу. А я там слышу… Что пьем? Леон… что мой родной? Чего взгрустнул-то? А?
— Вы знаете, Саша, — Леон смахнул слезу, утер нос подолом ночной рубашки и посмотрел на Гурского. — Ведь я ей все-таки открылся. Девочка должна знать правду. Господи, как тяжело…
— А где Лиза? — Гурский разливал кофе по чашкам.
— Убежала, — горестно произнес Леон. — В ночь. Где она теперь, бедненькая моя? Ведь у нее же, кроме меня, никого на всем белом свете…
— Убежала? После того, как вы ей открылись?
— Да. Но… Саша, я чудовище…
— Леон, дружочек мой удивительный, — Анатолий погладил Леона по голове, — не наговаривай на себя.
— Нет, вы не понимаете. Я ей открылся, но перед тем мы имели близость. Она уже такая взрослая… и моя любовь к ней… Как это чудовищно! Как чудовищно несправедливо — обрести вдруг родную дочь и вновь утратить. Теперь уже навсегда. Что с нами делает судьба, как ломает… прямо по живому… — Леон уронил голову на грудь и горько разрыдался.
Волков, Элис и Анатолий переглянулись. Адашев-Гурский склонил голову к плечу и с искренним любопытством смотрел на Леона. Леон рыдал.
— Леон, — склонился к нему Анатолий, — да будет тебе.
— Толя, — поднял голову Леон, — вам не понять этой боли.
Анатолий распрямился, обернулся к Гурско-му и развел руки:
— Нет, я просто отказываюсь что-либо понимать… Что случилось-то?
— Инцест, — пожал плечами Гурский.
— Иди ты? — недоверчиво взглянул на него Анатолий. — Так Лиза, она… Опаньки! Так это же дело надо отметить!
Он раскрыл шкафчик, вынул из него рюмки, поставил на стол и наполнил коньяком.
— Вспомним почитаемых нами патриархов, — поднял он свою рюмку, — Лота, в частности, и дщерей его. Или нет, не Лота, у того жена дура была, обернулась и окаменела. Сань, а кого мы там почитаем из Ветхого Завета, ну… который пьяненький был, а дщери его родные к нему подкрались и его трахнули?
— Лота. Только они же его сами и напоили, а уже потом трахнули. Для пользы дела. Для продолжения рода.
— О! И Господь никого из них не покарал. Слышь, Леон, есть, выходит, юридический прецедент. А у зверюшек это вообще сплошь и рядом. И ничего. Лайф из лайф! Чего убиваться-то? А забьемся, она вернется, а? Не, ну забьемся? Она ж тебя любит. Папа не папа, какая, хер, разница в ее-то уже возрасте? Меня не любит, а тебя любит. Заканчивай горевать.
