Взломщик, который изучал Спинозу - Блок Лоуренс (читаем книги .txt) 📗
Никель номер четыре принадлежал Музею исторического общества в Балтиморе вплоть до прошлого года – вот что сообщила мне женщина, чей выговор указывал на то, что родом она из мест, лежащих гораздо южнее Балтимора.
– Это была наша единственная ценная монета, – сказала она. – Вообще-то мы в первую очередь заинтересованы в приобретении предметов, связанных с историей нашего города, однако люди нередко передают нам личные ценные вещи, и мы их с благодарностью принимаем. Этот никель хранился у нас много лет, стоимость его значительно возросла, и некоторые начали поговаривать о том, чтобы выставить его на аукционе или продать какой-нибудь родственной организации. Затем одно филадельфийское учреждение, специализирующееся исключительно на нумизматике, предложило нам обменять монету на портрет Чарлза Кэр-рола из Кэрролтона работы Копли.
Она длинно объясняла, что Чарлз Кэррол, родившийся в Аннаполисе, был членом Континентального конгресса, что его подпись стоит в числе других под Декларацией независимости и что впоследствии он стал сенатором Соединенных Штатов. Кто такой Копли, я знал и без нее.
– От такого предложения мы не могли отказаться, – торжественно заключила она, а я представил себе Марлона Брандо в роли Дона Карлсоне – как он приставляет револьвер к головке красавицы с Юга и требует обменять никель на портрет.
Учреждение в Филадельфии называлось Выставка американских и зарубежных металлических денег. К телефону подошел Милош Грачек, он повторил свое имя по буквам. Мистер Грачек объяснил, что он заместитель директора, директор у них Говард Питтерман – это имя он тоже повторил по буквам, – но мистер Питтерман по субботам не работает.
Грачек подтвердил, что среди их экспонатов действительно имеется пятицентовик выпуска 1913 года.
– Он является частью нашего типового набора монет Соединенных Штатов, – продолжал он. – Вы знаете, что такое типовой набор? Это собрание монет одинаковой стоимости, но с разными изображениями и легендой. Типовые наборы очень популярны у коллекционеров, поскольку немногие могут позволить себе приобрести монеты разных лет чеканки, выпущенные различными монетными дворами. Конечно, это не главное соображение, ибо мистер Руслэндер великодушно пожертвовал значительные суммы нашей выставке.
– Мистер Руслэндер? Кто это?
– Гордон Руслэндер из монетного двора «Колокол Свободы». Вы, должно быть, встречали их коллекционные медали?
Да, я встречал их. Как и Монетный двор имени Франклина, тоже находящийся в Филадельфии, «Колокол Свободы» выпускал наборы памятных медалей и распространял их по подписке, давая этим понять, что с течением лет стоимость их возрастет. В розничной продаже эти медали были неходким товаром. Не раз и не два я оставлял эти серебряные кружочки в столах владельцев, считая их побрякушками, не стоящими того, чтобы марать об них руки. Теперь, когда стоимость серебра так возросла, цена на медальки подскочила втрое по сравнению с реальным содержанием драгметалла.
Мне рассказали также, что мистер Руслэндер – это человек, который и учредил Выставку американских и зарубежных металлических денег, заложив в ее основу собственную богатую коллекцию вместе с щедрым пожертвованием в виде наличности. Типовой американский набор, куда входил никель 1913 года, всегда привлекал массу посетителей.
– Для рядового типового набора, – объяснял мистер Грачек, – годится любая монета, выполненная по данному эскизу. Однако в музейной коллекции должны быть представлены самые редкие экземпляры в смысле даты и места чеканки, а не те, что имелись в массовом обращении. Приведу один пример. В 1873 – 1874 годах чеканились десятицентовики, на которых была изображена сидящая статуя Свободы и стрелы по обе стороны даты. Образцы такой монеты были изготовлены в Филадельфии и Сан-Франциско. Теперь эти десятицентовики, если они сохранили первоначальный вид, идут по цене от шестисот – семисот долларов до тысячи – тысячи двухсот. У нас же хранится монета, отчеканенная в 1873 году в Карсон-Сити, и тоже новенькая; ее обычно обозначают 1873-КС. Так вот, наш экземпляр гораздо более высокого качества, нежели тот, что был продан семь лет назад на аукционе Кэджина за двадцать семь тысяч.
– Первоначально место пятицентовика в нашей коллекции занимал пробный экземпляр выпуска 1885 года. Это наиболее редкий год среди никелей этого образца. Цена его достигала тысячи долларов, то есть больше чем вдвое превышала стоимость той же монеты серийного производства. Часть наших специалистов вообще были против никеля 1913 года, поскольку официальный статус этой монеты подвергается сомнению. Потом нам стало известно, что Балтиморское историческое общество может уступить нам свой экземпляр, и мистер Руслэндер не мог успокоиться, пока никель не перекочевал к нам. Дело в том, что у него случайно оказался портрет работы Копли, который давно разыскивали балтиморцы и...
Мне пришлось второй раз выслушать историю Чарлза Кэррола из Кэрролтона. Когда мистер Грачек наконец выдохся, мне оставалось только позвонить в Стилуотер, что в Оклахоме, человеку по имени Дейл Арнотт. Мистер Арнотт, как выяснилось, владел большими наделами земли в графстве Пейн, на которых привольно паслись его неисчислимые стада мясного скота, иногда перегоняемые с одного места на другое, дабы освободить участок под нефтяную скважину. Да, в 1976-м он приобрел никель за 130 тысяч, но года два назад продал за двести.
– Позабавился-таки я с этим никелем, особливо на сборищах наших на монетных. Выгребешь его, бывало, из кармана с горстью мелочи и говоришь: «Ну, ребята, кто со мной в орлянку на пару пива?» Ну натурально физии у всех – умрешь не встанешь. А по мне пятак – он и есть пятак, отчего не метнуть на «орла» или «решку».
– Вы не опасались, что это скажется на его цене?
– Не-а. Да и не самый, видать, лучший экземпляр у меня оказался. То ись по науке все тип-топ, но вот поистерся порядком, это факт. Другие, должно быть, в лучшем состоянии. Видел я один в Смит-соновском институте. Тот, ясное дело, не чета моему: баба вся из себя четкая, серебристая, а поле – смотреться можно. Нет, позабавился я с ним, что ни говори. Потом один мужик хорошие мне деньги за него предложил, я ему: «Давай, – говорю, – для круглого счета ровно двести штук и забирай мой пятицентовик». На том и сошлись. Мог бы и имя этого мужика сказать, да не знаю, как он на это посмотрит.
Я спросил, по-прежнему ли никель у этого человека.
– У него, ежели не загнал, – сказал мистер Арнотт. – А вы чего, тоже монетами промышляете? А то могу звякнуть, узнать, глядишь – продаст.
– Я всего лишь репортер, мистер Арнотт.
– Знаем мы репортеров по телефону. Легче легкого, сам в свое время таким был. И баптистским проповедником был, а несколько раз и адвокатом. Не обижайтесь, сэр, я человек простой. Хотите быть репортером, будем считать, что так оно и есть. А ежели хотите узнать, продается ли никель...
– Мне только хотелось бы знать, у него еще монета или нет. Покупать я не собираюсь.
– О'кей, давайте ваш телефон, через часок звякну.
Я дал ему домашний телефон Каролин.
Я снова сделал звонки в Вашингтон, Бостон, Цинциннати и Филадельфию. Потом еще раз позвонил в Американское нумизматическое общество, а также в редакцию еженедельника «Мир монет», находящуюся в Сиднее, штат Огайо. К тому времени, когда я закончил, мои пальцы так набегались по аппарату, что я встревожился. В конце концов руки у меня действительно узковатые, странно, что я не замечал этого прежде. И уж точно не подлежит сомнению, что мои указательные пальцы длиннее больших.
Увы, все симптомы налицо. У меня Мортонова рука. И я прекрасно знал, чем это грозит. Боли в ладони, шпоры в запястье, дистрофия мышц сухожилий и рано или поздно самое ужасное – воспаленное «предплечье телефониста».
Я положил трубку и бросился ко всем чертям из дома.
Глава 17
К Каролин я попал около полудня. Свернувшись калачиком, у меня на коленях лежал кот, рядом стояла чашка кофе, а я информировал хозяйку о том, что произошло за последние тридцать шесть часов.
