Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗

Я улыбнулся Жюли. Я открыл свои объятья, слова любви наполнили мне душу, готовые хлынуть потоком... и тут я увидел, как в поле моего зрения входит пуля.

Двадцать второй калибр, в упор. Последний крик. В такие моменты у других, вероятно, перед глазами проходит вся жизнь, у меня перед глазами – только пуля.

Вот она уже в тридцати сантиметрах от меня.

Гладкое медное тельце.

Вертится волчком.

«Смерть – процесс прямолинейный...» Где я мог это прочитать?

Медный буравчик с блестящим в лучах прожекторов острием впивается мне в череп, просверлив аккуратную дырочку в лобовой кости, пропахав все поле моей мысли, отбросив меня назад и застряв в теменной кости, и тут я понимаю, что все кончено, понимаю так ясно, как узнают, по Бергсону [22], момент, когда это начинается.

IV

ЖЮЛИ

19

Природа отвела Жюли роль красивой женщины. Премилая в младенчестве, очаровательная в детстве, неповторимая в юности и, наконец, – сама красота. Из-за этого вокруг нее всегда образовывалось пустое пространство: восхищение издалека – лишь только взглянув на нее, все сразу отступали, сколько бы их ни было. И в то же время их притягивало непреодолимое желание приблизиться к ней, уловить запах этого тела, погреться в лучах исходящей от нее нежности, коснуться ее. Они тянулись к ней, но не могли приблизиться. Она уже успела привыкнуть к этому ощущению, с самого рождения находясь в центре опасно гибкого, постоянно натянутого пространства. Немногие осмеливались преступить границы этого заколдованного круга. Вместе с тем она не была надменной, она только слишком рано научилась этому взгляду очень красивых людей: взгляду без предпочтений.

– Есть две расы, – говорил Коррансон, губернатор одной из колоний и отец Жюли, – красивые и уроды. Что до цвета кожи, то это всего лишь причуды географии, не более.

Это была одна из любимых тем губернатора Коррансона – красавцы и уроды... «И еще есть мы», – добавлял он, рассматривая себя в качестве эстетического эталона для остального человечества.

– Нормальные люди избегают смотреть на уродливых из опасения оскорбить их, а те умирают от одиночества, пав жертвой всеобщей деликатности.

Так, все детство Жюли провела, слушая рассуждения отца-губернатора. Она не могла бы придумать себе занятия более увлекательного.

– С очень красивыми – обратная ситуация, все на них смотрят, но сами они не осмеливаются поднять глаз из страха, как бы на них не набросились. Они тоже умирают от одиночества, но из-за всеобщего обожания.

Он сопровождал свои слова подвижной мимикой и патетическими жестами. Она смеялась.

– Мы, пожалуй, расплющим тебе нос картошкой и поломаем уши, будут висеть, как капустные листы, дочь моя, посадим тебя на одну грядку со всеми, и наплодишь ты мне молодцов-огурцов, которых я буду душить... в объятьях.

Во Дворце спорта в Берси вокруг Жюли опять образовался вакуум. А между тем один бог знает, какая там была теснота. Но, как обычно, все расступились вокруг Жюли, которая как будто выросла из-под земли. Они смотрели одним глазом на сцену, другим – на нее. С одной стороны, их вниманием завладел писатель, отвечавший на вопросы, находясь в самом центре этого потрясающего сейма толмачей, а с другой – эта женщина, которая, казалось, сошла со страниц одного из его романов. Живое подтверждение тому, что литература – не всегда только выдумка. Тут же некоторые из них вообразили себе, что уже встречали эту женщину, там, высоко в небе, меж двух континентов, в одном из тех самолетов, что соединяют меловой полосой человеческие судьбы. Сама реальность спешила к читателю, чтобы упрочить его уверенность: красота существует, и, значит, возможно все.

И вот, охваченные всеобъемлющим энтузиазмом Дворца спорта, ослепленные прожекторами сцены, плененные, наконец, и самим виновником торжества – уверенность в ответах, невозмутимое спокойствие, – присутствовавшие там и сами становились лучше, добрее. Они смелее смотрели теперь на красивую женщину. Они больше не считали ее недосягаемой. Или, по крайней мере, не такой недоступной, как раньше. Тем не менее пространство вокруг нее не сужалось. Она по-прежнему стояла там, в центре пустоты, одна. Она также смотрела на сцену. Они понимающе улыбались ей: каков, а, этот Ж. Л. В.!

Кларе наконец удалось пробраться к Жюли.

– Ты здесь!

Эта пустота вокруг Жюли, по крайней мере, помогала друзьям быстрее отыскивать ее в толпе.

– Я здесь, Клара.

В пожатии рук Клары чувствовалось одновременно и волнение, и печаль. Клара вся была поглощена этим представлением, как, впрочем, и своей беременностью, и, до сих пор, кончиной Сент-Ивера. «Семейка чокнутых», – подумала Жюли, обнимая малышку, и улыбнулась. Там, на сцене, Бенжамен лихорадочно искал ответ на очередной вопрос – о воле.

Вопрос. Тема воли постоянно звучит в вашем творчестве – не могли бы вы дать свое определение, что такое воля?

Жюли улыбалась: «Чего-чего, а воли тебе не занимать, Бенжамен».

Однако надо заметить, ей не слишком хотелось улыбаться. Здесь затевалось что-то опасное, она это чувствовала. Она знала Лору Кнеппель, журналистку, чье имя стояло под интервью Ж. Л. В. в «Плейбое». Сейчас она на вольных хлебах светских новостей в мире искусства, но ведь раньше она была военным корреспондентом, строчила из самого гиблого Ливана. «Засады, свисающие с балконов обезображенные трупы, убитые дети и дети-убийцы... нет, это слишком, Жюли, теперь меня занимают бронзовеющие академики».

Просидев все эти недели взаперти в своем родном Веркоре, Жюли и в руках не держала тот злополучный номер «Плейбоя». Но потом посредством перепечатывания эту заразу разнесло по всей прессе, так что Жюли все равно прочла пространные выдержки из интервью Ж. Л. В., только в «Дофине либере». И она как будто услышала призыв Бенжамена. Она никак не могла назвать себя мнительной, но сейчас ей показалось, что, настигнув ее здесь, в ее укрытии, Бенжамен подавал ей некий знак. Жюли решила вернуться в Париж. Тем не менее ничего особенного она в этом интервью не увидела. В духе жанра, механическая череда совершенно идиотских вопросов и ответов, которые складывались в не менее идиотскую картину.

Жюли заперла старую ферму Роша.

Двор утопал в штокрозах, которые Жюли так и не срезала.

Она ехала всю ночь. И всю ночь она твердила себе: «Нет, с Бенжаменом не могло пройти все так гладко. А почему бы нет? Чувства юмора ему не занимать, даже если он его вовсе не показывает, кстати, это как раз и бывает смешнее всего».

Едва взглянув на стены Парижа, Жюли сразу оценила размах кампании Ж. Л. В. Бенжамен – везде. Единственная знакомая черта, которую она признала в этом отстраненном лице, было именно своеобразие снимков: любящий взгляд Клары.

Жюли с трудом открыла дверь в свою квартиру. С той стороны подпирала любовь. Четыре десятка писем от Бенжамена за два месяца ее отсутствия. Бенжамен писал ей то, что обычно говорил словами, может быть, еще кое-какие мелочи, забавные картинки, несколько штрихов, чтобы завуалировать многословие сердца. Вот хитрец, второго такого еще поискать! Он рассказывал ей все о Ж. Л. В. Про сеансы примерки у Шаботта, про ежедневный прием кускуса, про Жереми, про молчаливое порицание Терезы, все! Но ни слова об интервью. Она поняла, что он что-то скрывает. Инстинкт подсказал ей не ходить к Бенжамену. Они окажутся в постели, и он заморочит ей голову. Она решила обработать Лору Кнепнель. Она нашла ее на улице Вернёй, в Доме писателей, когда та подбирала последние слова сожаления вдогонку только что опочившему поэту, которого министр культуры решил вдруг наградить посмертно Пальмовой ветвью Академии. «Хороши ласты для последних гребков в море Изящной Словесности, – съязвила Лора, когда они устроились за столиком в ближайшем кафе. – Однако чему обязана такой честью, дорогуша?»