Следствие по-русски 2 - Леонтьев Дмитрий Борисович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
* — Давай уедем, — предложила Таня. — Нет, правда, давай. Далеко-далеко отсюда, и начнем все сначала, по-новому…
Она приподнялась на локте и заглянула Ракитину в лицо. Он обнял ее за плечи и притянул к себе.
— Ну давай, — повторила она просяще. — И все останется позади. Все проблемы, неприятности, одиночество. Мы встретились, нашли друг друга, и я хочу удержать этот миг. Представляешь, у нас будет большой, просторный дом у подножья горы. Чудесные прохладные вечера, жаркое солнце, изобилие фруктов и вина… Там все иначе. Там есть уверенность в том, что завтра будет такой же день. И послезавтра. И через неделю. И через год… Мне хочется знать, что я буду видеть тебя завтра и через год. У тебя будет свое дело. Мы оставим здесь управляющего, а в Стамбуле зарегистрируем еще одну фирму. Она будет твоя. Ты научишься всему этому, ты сможешь. А я буду заботиться о тебе и нашем доме. Мы будем ездить с тобой по миру. Ты ведь никогда не был в Париже? Я покажу его тебе. Египет, Япония, Англия… Давай уедем?
Ракитин дотянулся до лежащих на журнальном столике сигарет и щелкнул зажигалкой, прикуривая.
«Как же ответить тебе, зеленоглазая? — подумал он с тоской. — Как же ответить тебе так, чтобы не ударить словом, не причинить боль? Или, может быть, лучше сказать все сразу? Боль проходит, растворяясь в повседневных заботах, в череде дней, а вот неосуществимая мечта способна мучить долго. Если я уклонюсь от ответа, она будет надеяться, терпеть, ждать…»
— Нельзя запретить женщине любить, — сказала Таня, словно угадав его мысли, — Ты сейчас мучаешь себя, обвиняя в том, что поддался чувству, пошел навстречу… Ты говоришь себе, что мог держаться и дальше, живя как живешь, но ты ошибаешься, думая, что хуже было бы только тебе. Я знаю, как это бывает. Когда капля за каплей разъедает быт, в котором нет любви. Женщина плохо это переносит. У мужчин главное — работа, он может убежать в нее. А у женщин на первом месте стоит чувство, дом, забота о том, кого она любит. Она может работать так же, как я, до самоотдачи, до изнеможения, но все равно — это вторично. Когда нет любви, самая интересная работа превращается в анестезию чувств.
— Если б дело было только в нас, — вздохнул Ракитин. — Было бы все просто и понятно. Люди, которые стали чужими и ненавистными друг другу, и люди, которых тянет навстречу… У меня есть дети, Таня. Их нужно ставить на ноги. Я знаю, что та атмосфера, которая царит в моем доме, далеко не лучшая для их воспитания, но есть банальные и до отвращения реалистичные финансовые вопросы. Как бы там ни было, а дети не виноваты в том, что их родители дураки и не могут разрешить свои проблемы. Мы поженились с Любой, когда она была уже на четвертом месяце беременности. Наши семьи дружили, да и мы вроде как нравились друг другу. А потом… Потом все как-то переменилось. Очень быстро переменилось. Пару раз хотели уже разводиться, но… Сосуществуем.
— Но ведь если ты будешь хорошо зарабатывать, ты сможешь обеспечивать их, — сказала она, — оставишь им квартиру, устроишь в хороший колледж. Если дело только в этом…
— Заблудились мы с тобой, — сказал Ракитин. — Заблудились в этих дебрях. Как найти выход? Знать бы правильный, верный ответ… Когда отвечаешь только за себя, принимать решения легко, можно рисковать, экспериментировать, надеяться. Но когда от тебя зависит кто-то…
Она потерлась щекой о его плечо и попросила:
— Извини… Извини меня. Не должна я была заводить этот разговор. У меня была возможность выбирать. Я выбрала. Ты мне очень нужен. Любой. Усталый, больной, разуверившийся. Я сумею вылечить тебя, отдать тебе то, что накопилось в душе за эти годы, вселить надежду, дать силы. Только не уходи. Делай то, что считаешь правильным. Оставайся с семьей, месяцами пропадай на работе, живи так, как хочешь, только не уходи. Я всегда буду ждать тебя, а ты всегда сможешь прийти ко мне и набраться сил, передохнуть, почувствовать, что тебя любят, что ты нужен. Ты веришь мне? Я не играю, не лицемерю, я по-настоящему люблю тебя…
— Я знаю, — сказал Ракитин, — я это чувствую. И я люблю тебя. Очень люблю. Хоть и мучаю…
— Дурачок ты, дурачок, — тихо рассмеялась она. — Это не мучение, это счастье… Неправильное, осуждаемое, бранимое, но счастье. Я — стерва, разлучница, соблазнительница, но я так люблю тебя… Знаешь, сколько я ждала тебя? Как я истосковалась по тебе? По твоим глазам, рукам, губам… Как я выла по ночам в тоске, ожидала тебя, звала? И ты пришел. Так что же может иметь значение больше, чем это! Больше, чем то, что ты рядом со мной, лежишь, обнимаешь меня, говоришь со мной, жалеешь, утешаешь, переживаешь за меня. Что ты любишь меня…
— Вот уж невелико счастье, — Ракитин погладил ее по волосам. — Хоть бы знать, чем я тебе приглянулся? Ни рожи, ни талантов, ни денег.
— Собой приглянулся. Самим собой. Ты — самый сильный, самый нежный, самый желанный… Я словно пьянею рядом с тобой.
— Я тоже, — признался он. — Я начинаю верить в то, что ты говоришь обо мне, и чувствовать себя сильным, мудрым и всемогущим. Хочешь, я построю замок или разрушу город?
— Нет, — сказала она, — город не надо.
— Да, пожалуй, не надо. Пусть будет. Но я хочу хвастаться. Я хочу обещать «золотые горы» и творить чудеса. Что я должен сделать, чтоб ты меня выбрала? Какой подвиг совершить? Чем бахвалиться? Как покорить?
— Обними меня, — попросила она, — крепко-крепко. Еще крепче… Еще…
Часть вторая
А на Руси, в углу святом,
Была икона Спаса,
И Бог, как мог, людей своих хранил.
Но мы впустили зверя в дом,
Я это понял ясно,
Когда вчера я друга схоронил…
Трофим — Нет, но в чем дело? — обиделся я, плотнее запахиваясь в плащ. — Уже за полдень, а их все нет. Холодно, как в склепе, я промерз насквозь.
Разумовский попытался прикрыть перекошенные створки окна, но первый порыв ветра вновь распахнул их, давая волю бушевавшему во дворе ливню проникнуть в комнату и отплясывать на подоконнике какой-то бешеный и сумасшедший танец. Я посмотрел на ручеек воды, подбирающийся к моим ногам, и покачал головой:
— Нас смоет. Точно смоет. Это потоп, батюшка, пора строить ковчег. Библейский потоп из-за чего был?
— Люди разгневали Бога.
— Ну вот! — убежденно заявил я. — Это второй потоп. Сколько же нас, противных, терпеть-то можно? Я бы давно не выдержал. Какая-то зона общего режима, а не страна.
— А почему именно общего?
— Потому что там такой же беспредел. В зонах строгого режима все же серьезные люди сидят. Выбор их жизненного пути принципами определен. А в зонах общего режима собраны отморозки, насильники да крадуны всякие. И потому, что в одном месте все самое порочное, мерзостное и озлобленное собрано, потому-то там беспредел и царит. Они же ни друг друга, ни сами себя не уважают. Верят только во власть денег и силы. Есть где-то «сверху» какие-то полузабытые нормы, но они мешают им жить в обычной, созданной ими самими жизни, где они выбрали другие критерии и законы. Вот это все мне и напоминает современную Россию с теми же ценностями, с теми же паханами, с тем же беспределом.
— Что ты все время ругаешься? — спросил Разумовский. — Ведь ты-то вроде относительно неплохо живешь. Жив, здоров, жена у тебя такая, что любой позавидует, дом в дивном месте, посреди лугов и полей, зарабатываешь… Ну, пусть немного, но на двоих-то хватает.
— А Россию я люблю, — сказал я. — Очень люблю. Она все мне дала. Жизнь, счастье, память, надежды. Она как прекрасный, многогранный кристалл, манящий, загадочный и неделимый, словно алмаз. Она из любых оправ свою чистоту и глубину показывает, хоть в медь заключи, хоть в свинец, хоть в железо. До золота мы пока еще не додумались. Вот и обидно мне за нее. Вот и злюсь я и ворчу.
— Ну не ты первый, не ты последний, — заметил Разумовский. — Работать надо на ее благо, в этом самый глубинный смысл. Для ее народа работать. Нам бы сейчас образование до нужных высот поднять. Культуру, искусство. А Россия сама с себя всю эту грязь смоет. Она всегда ее смывала. А вот и наша смена идет, — перебил он сам себя. — Вон, машина подъехала, видишь?
