Взломщик, который изучал Спинозу - Блок Лоуренс (читаем книги .txt) 📗
Каролин поежилась.
– В том-то и загвоздка, что я почти ничего не знаю о его прошлом, – продолжал я. – Вероятно, никто ничего не знает. Но то, что он мог нажить себе врагов, – это определенно. И произойти могло что угодно. Если он был гомиком, то мог привести к себе мальчика, и тот его пристукнул – просто так, из-за плохого настроения или из-за денег.
– Да, такое бывает... Неужели он был гомиком? Вряд ли. Вспомни, как он хотел поженить нас с тобой. Гомик сразу бы усек, что я – не тот вариант. – Каролин допила свое мартини. – Да, две смерти подряд и вообще – не слишком ли много случайных совпадений?
– Ты потому так рассуждаешь, что мы имеем отношение и к Колкэннонам, и к Абелю, хотя никого и не убивали. Да, мы – своего рода связь между ними, единственная связь. Мы и никель. Но это не означает, что убийства тоже связаны между собой.
– Похоже, ты прав.
Влажным донышком бокала я изобразил на столе два сплетенных кольца.
– Может быть, я говорю так потому, что хочу в это верить, – сказал я медленно. – С другой стороны, я боюсь в это верить, потому что это может завести черт знает куда.
– Не понимаю, о чем ты.
– Я говорю о никеле. О никеле пробной чеканки 1913 года с изображением головы статуи Свободы. О никеле, за который мы могли бы получить семнадцать тысяч пятьсот долларов, если бы не погнались за журавлем в небе.
– Ох, не береди былую рану!
– Ведь если Абеля убили не из-за злосчастного никеля, если убийца даже не знал о его существовании – догадываешься?..
– Господи!
– Вот именно. Никель там, где и был.
Вечер я провел дома. На ужин открыл банку тушеного мяса, приправил его для остроты красным перцем и зеленью и уселся есть перед телевизором, прихватив на десерт бутылку «карта бланка». Пока мясо грелось, я застал конец городских известий. Об Абеле сообщение было короткое, скупое, об ограблении Колкэннонов вообще не сказали ни слова. Потом посмотрел программу Джона Чанселлора и половину «Семейной вражды», прежде чем поборол лень и выключил ящик.
Убрав посуду, я зарядил проигрыватель полдюжиной пластинок – классика вперемежку с джазом – и уселся в кресле с последним выпуском «Букиниста». Журнал этот печатает главным образом списки книг, которые хотела бы приобрести та или иная фирма. Я лениво просматривал списки, иногда делал пометки, если натыкался на книгу, которая была у меня. Несколько таких названий были выставлены у меня на столе уцененной литературы, и я мог бы выручить больше, чем по сорок центов за каждое...
Если написать рекламодателю, если подождать заказа, если упаковать и отослать книги, уплатив при этом определенную сумму, если, если... Тем и хлопотна торговля букинистической книгой, что требует неослабного внимания ко всякой мелочи и экономии каждого цента в иллюзорной надежде, что доллары потекут к тебе сами. Прилично жить на доходы с магазина «Барнегатские книги» – штука проблематичная: выручка едва покрывала расходы. Может быть, мои дела шли бы лучше, если бы я обладал способностью терпеливо трудиться, как того требует успех.
Нет мне нравится книжный бизнес, но я люблю заниматься им по-своему, как бы между делом. Воровство портит человека. Когда привыкаешь, что за несколько часов можно раздобыть хорошие деньги, трудно настроить себя на рутинную работу, приносящую чуть больше, чем стоимость билета в кино. Тем не менее приятно просмотреть объявления и понаставить галочек, даже если ты и пальцем потом не пошевельнешь, чтобы получить заказ.
Около девяти я позвонил Дениз. Подошедший к телефону Джаред сообщил, что «Вавилон-17» именно то, что он ожидал от писателя, и лишь потом позвал мать. Мы поболтали с ней «за жизнь», случайно всплыло имя Каролин. Дениз назвала ее «коротышкой с Лесбоса», «тумбой, от которой несет псиной».
– Странно, – сказал я, – Каролин так хорошо о тебе отзывается.
Позже позвонила Каролин.
– Я думала о нашем разговоре, – сказала она. – Надеюсь, ты ничего не собираешься предпринимать?
– Кажется, нет.
– Потому что это невозможно, Берни, совершенно невозможно. Помнишь, что говорил Абель? Пожарная лестница на фасаде, и окна у него зарешечены. И швейцар на посту, построже апостола Петра, и эти запоры...
– Да, запоры. Однако слесарь открыл-таки даже самый сложный.
– Ну и что? Ты же все равно не пройдешь в дом.
– Да.
– И от этого тебя берет злость?
– Как ты узнала?
– Потому что и меня берет злость. Берни, если б мы не стащили эту проклятую монету... Представь себе такую картину. Ты узнаешь, что монета, по всей вероятности, находится там-то. Но квартира опечатана, потому что в ней вчера убили человека. Кроме того, известно, что дом хорошо охраняется. Больше ты ничего не знаешь, не знаешь, где именно она спрятана, не знаешь наверняка, там ли она вообще...
– Я уже представил себе эту картину, Каролин. Что дальше?
– Дальше?.. Стал бы ты при таких обстоятельствах затевать...
– Конечно, нет.
– Вот и я о том же.
– Тем не менее мы ее уже один раз добыли.
– Ну и что же?
– Посему я склонен думать, что монета принадлежит мне, – объяснил я. – Говорят, что воры не уважают частную собственность. Однако у меня лично чувство собственности развито очень сильно, если речь идет о моей собственности. И вопрос не только в деньгах. У меня в руках была редкая вещь, а теперь ее нет. Это же удар по самолюбию!
– И что же ты собираешься делать?
– Ничего.
– Ну и хорошо.
– Потому что я не могу ничего сделать.
– Верно. Вот это я и хотела выяснить, Берни... Знаешь, хочу заскочить к «Герцогине»... Может, сниму что-нибудь необыкновенное.
– Желаю удачи.
– Знаешь, последнее время я что-то не нахожу себе места. Может, это полнолуние действует? Глядишь, Анджелу встречу. Может быть, она и там ставит пластинки с Анной Меррей. Я подумала, она, наверное, все-таки не из наших.
– Кто, Анна Меррей?
– Анджела. Думаешь, она с мужчинами спит?
– Вероятно.
– Если она с мужчинами и Абель с мужчинами – им бы в самый раз пуделей разводить.
– И ты бы их стригла, этих пуделей.
– Да, я и пуделей умею. Господи, мы когда-нибудь закончим этот разговор?
– Не знаю. Ты его начала, ты и заканчивай.
– Пока, Берни.
В одиннадцатичасовых известиях не было ничего нового, а старое – кому оно нужно? Как только начали перечислять гостей, прибывших на вечеринку к Джонни, я выключил ящик, схватил пиджак и вышел на улицу. Марш-бросок по авеню Западной стороны, поворот налево, на Восемьдесят шестую, и по ней – на Риверсайд-драйв.
Воздух сгустился от приближающегося дождя, заметно похолодало. Звезд не было видно, впрочем, в Нью-Йорке их вообще не видно, даже в безоблачную ночь. Выбросы в воздух плотной пеленой застилают небо. Правда, сквозь нее просвечивала половинка луны с каким-то зловещим свечением вокруг, предвещавшая то ли сырость, то ли сушь, не помню, что именно.
На улице было много народу – любители физических упражнений, рысцой бегающие вокруг Риверсайдского парка; собачники, выгуливающие своих любимцев, припозднившийся люд, несущий домой пакет молока или утренний выпуск «Таймс». Подходя к дому, где жил Абель, я перешел на другую сторону, чтобы лучше видеть, и глазами сосчитал этажи. Его окно было темным. Я перевел взгляд за угол и увидел пожарную лестницу, взбегавшую по той стороне здания, которое выходило на Восемьдесят девятую улицу. Лестница была массивная, но находилась на виду, да с тротуара и не допрыгнешь до нижней перекладины.
Бесполезно. Каролин верно сказала.
Я зашагал в сторону Девяностой. Здание, непосредственно примыкающее к дому Абеля, было на три этажа выше, так что спуститься с его крыши можно было только с помощью веревки. Но я не альпинист и не акробат, и где уверенность, что у чердачного люка человека не поджидает какая-нибудь неожиданность. Я возвратился на Восемьдесят девятую и прошел мимо дома Абеля. За ним тянулось несколько кирпичных построек конца прошлого века, и все четырехэтажные. Глядящие в эту сторону окна Абеля находились слишком высоко, с крыши не заберешься, и к тому же они загорожены стальными решетками.
