Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗

— Давайте пожалеем Бабуянова, — сказал я.

— Да, давайте пожалеем! Бабуянов истратил миллионы на коллекцию антикварных ружей, а стрелять из них не может. Он ходит по огромному павильону, и у него болит душа! Ему хочется охотиться! Но нельзя! Есть нечто, чего нельзя Бабуянову! Что он делает?

— Что? — впрочем, я уже знал ответ.

— Однажды он берет ружье — и стреляет. Просто так, без цели. Разумеется, стреляет в сторону реки, не в сторону президентских земель. Ему однажды надо почувствовать, что он может выстрелить из своей дорогой винтовки. Он стреляет наобум, чтобы снять напряжение.

— А то, что пуля попадет в кого-то, — не думает?

— Помилуйте, в кого может попасть пуля, если стрелять в том направлении? Деревня вымирает, ну а если Бабуянов зацепит какую-нибудь бабку, общая демографическая ситуация в деревнях не изменится. Бабкой больше, бабкой меньше — не российскому сенатору об этом печалиться. Но сказать по правде, Бабуянов об этом совсем не думает. Он стреляет в ту сторону потому, что в ту сторону палить можно. Убивать тех людей ему никто не запрещал. Вот и все.

— И пуля попадает в Хабибуллина?

— Ну кто мог знать, что по реке плывет корабль с журналистами? Не станет сенатор интересоваться такими событиями, мелко это все. Возможно, ему даже и приглашение посылали на мероприятие: все же Бабуянов — владелец газеты, непосредственный начальник Хабибуллина. Но не станет же сенатор читать всякое приглашение. Поверьте, он сам удивился, узнав, что попал именно в журналиста.

— Да как попал еще! Точно в лоб! И точно в главреда собственной газеты!

— Нет у нас в России снайперской стрельбы. И не было никакого профессионала. Бабуянов запулил из своего дорогого ружья наудачу — и попал точно в лоб.

— Так ведь и нарочно не прицелишься…

— Не сомневаюсь, что Бабуянов расстроился. Но, кстати, может статься и так, что он до сих пор не понимает, что убил Хабибуллина именно он. Бабуянов выпалил из ружья не целясь, — а следствие придумало некоего снайпера, сидящего в засаде.

— Ничего, — сказал я, — существует баллистическая экспертиза.

— Помилуйте, — сказал Татарников, — вы всерьез полагаете, что можете начать следствие против сенатора, губернатора и владельца нефтяных терминалов?! Из-за чего? Из-за того лишь, что он — по роковой ошибке, заметьте! — кокнул собственного журналиста?!

Я допил свой стакан. Отвечать Татарникову не хотелось. Ежу понятно, что никакого следствия не будет — а будут совсем другие хлопоты. Например, в связи с закрытием «Русского траппера» материалы Альбины Кац передадут нам в газету. И буду я сидеть в течение следующих трех месяцев, не свои заметки писать, а править орфографию в ее судьбоносных колонках. Она уж опишет все как было — и как храбрый Хабибуллин хотел сказать правду, и как его заставили замолчать, и как силы реакции борются с демократией, и как «открытое общество» не попустит, чтобы его закрывали. Будет у меня работенка, знаю.

— Значит, предлагаете мне молчать? — спросил я Татарникова.

— Это уж вы, голубчик, сами решайте. Подумайте. Гене своему расскажите. Вместе и решите. Только вы вот о чем подумайте — как же панихида в Государственной думе? Ведь сорвется панихида. А Хабибуллин, может, к этой панихиде всю жизнь шел. Вам его не жалко?

Я задумался.

— А возмездие? — спросил я после долгой паузы.

— Кому? — живо отозвался Татарников. — Бабуянову или Хабибуллину?

Я опять замолчал. Молчали мы долго.

— Допустим, Хабибуллина возмездие уже нашло, — сказал я наконец, — а с Бабуяновым как быть?

— Так ведь и на него найдется траппер, — кротко сказал Сергей Ильич. — Потерпите.

— Скажите, — спросил я Сергея Ильича, — вот это самое несоответствие обладания и возможности — оно ведь двигает историю?

— Сами видите. Наш случай — характерный пример. Бабуянов обладал чем-то, чем не мог пользоваться, и вот началась история.

— Правильно я понимаю, что такие вот случаи — они дают толчок истории? — Мне очень хотелось еще выпить, но водка кончилась. — Правильно?

— Думаю, да.

— И значит, такой случай, он к чему-нибудь нас приведет? Ведь и салическое право — мелочь, а вон как все закрутилось! Нашу страну тоже ждет история, да?

Татарников молчал, щурил свои водянистые голубые глаза, улыбался чему-то.

— Посмотрим, голубчик, посмотрим. История — как дерево, растет незаметно, но неуклонно. Уж кого-кого, а историю обмануть нельзя.

— И что будет?

— Это мы с вами скоро увидим, голубчик. А что, водка кончилась? У нас с вами сейчас наблюдается тот случай, когда разом отсутствуют и возможность, и обладание. Слетайте-ка в магазин, пока не закрылся.

— Какую брать?

— Если есть — возьмите «Охотничью».

Четвертая власть

— Ты газетчик, ты и разбирайся! — так сказал мне Гена Чухонцев, следователь. Он отыскал меня в редакции, и, не спросив, занят ли я, даже не поздоровавшись, высыпал из портфеля на стол ворох фотографий. Гена выглядел уставшим — потный, взъерошенный человек в мятом костюме. Вероятно, он несколько ночей не спал. Однако это не повод обращаться с друзьями бесцеремонно.

— Я, между прочим, работаю, Гена, — мягко сказал я.

Давно подмечено: Гене Чухонцеву безразличны чужие проблемы, когда он занят розыскной работой. Он явится к вам домой среди ночи и начнет излагать нудную историю кражи в универмаге. Он позвонит по телефону в четыре утра и спросит, что вы думаете об убийстве криминального авторитета в Греции. Он будет надоедать и ныть, пока вы ему не дадите подсказку. Но и подсказки Гене не помогали — за всю карьеру он не раскрыл ни одного дела. Не понимаю, как держат его на работе. К тому же дали повышение: слышал я, он получил звездочки майора. На редкость бездарный работник прокуратуры, но парень упорный. Он тыкал пальцем в фотографию и мычал — видимо, очень волновался.

— Дела у меня неотложные, Гена. Пишу репортаж о разбавленном бензине. — И я решительно сдвинул фотографии в сторону. Но все же бросил на них взгляд. И обомлел. И придвинул пачку к себе обратно.

Его повсюду искали, считали без вести пропавшим, выдвигали невероятные версии — а он, оказывается, сидит в подвале на цепи, прикован за ногу к батарее парового отопления. Господи, это же сенсация! Гори огнем материал о ворованном бензине! Обойдется газета без рассказа о драме на бензоколонке! Хорьков нашелся! Так вот он где, вершитель судеб России — с подбитым глазом, в закаканых штанах томится Хорьков в бетонном подвале. Нет, это невозможно, господа!

Первый заместитель главы администрации президента, бывший секретарь Совета безопасности России, председатель главной энергетической компании страны — всех титулов не счесть — словом, знаменитый на весь мир Борис Хорьков. Ни одно решение в стране не принималось без его ведома. Поговаривали, что, несмотря на свой не самый высокий чин, он снимает и назначает министров, имеет влияние на самого президента, и — кто знает! — однажды может прибрать верховную власть к рукам. Многие называли его серым кардиналом Кремля, кукловодом, главой таинственной «закулисы», которая вершит судьбы нашей Отчизны. Что это за «закулиса» такая, никто толком описать не мог, но мерещилось многим: висят где-то в Кремле специальные кулисы, бордово-красные, бархатные, а вот за ними как раз и происходит самое интересное. Мало ли что правители сказали со сцены народу — вот за кулисами, там-то как раз и творится история. Собираются таинственные люди, отдают шепотом таинственные приказы.

Помимо прочего, Хорьков был поэтом, что, в принципе, неудивительно: многие государственные мужи баловались стихосложением. Слышал я, что бывший генеральный секретарь бывшей коммунистической партии товарищ Андропов тоже сочинял. А Брежнев, тот целых два романа написал. Один — про войну, а про что другой, забыл: мы этот роман в школе проходили, а я учился на тройки. Еще мне рассказывали про французского кардинала Ришелье и сэра Уинстона Черчилля, дескать, и они в свободное от баталий время — пописывали. Я полагаю так: вожди занимаются сочинительством исключительно для того, чтобы показать нашему брату литератору, что творческая профессия гроша ломаного не стоит. Видишь, говорит вождь литератору, я даже сочинять лучше тебя могу, писака!