Господин Малоссен - Пеннак Даниэль (первая книга TXT) 📗
– А причина?
– Лютая ненависть к старому Иову, решительное неприятие этого мира пленочного серпантина. Он яростно сопротивлялся всему, что было связано с личностью его деда. Еще тот чудак, наш Барнабе.
Пока Иов и Лизль корпели над своим Уникальным Фильмом, Барнабе изничтожал свои детские фотографии.
– С точки зрения семейной иконографии, Барнабе – это чистый лист в альбоме. Ни одного снимка.
– Полная противоположность кинематографу?
– Абсолютное его отрицание.
У Жюли с Барнабе была одна своя игра. Когда они с Жюли ходили в кино, в Гренобле, Барнабе никогда не входил в кинозал. Он оставался в холле, где рассматривал, вывешенные там кадры из фильмов; потом по этим обрывкам он пересказывал содержание фильма, который крутили в зале.
– Как это?
– Очень просто. Показываешь Барнабе десяток кадров из любого фильма, все равно в каком порядке, и он у тебя на глазах восстанавливает историю: начало, развитие сюжета и развязка, в точной последовательности. Доходило до того, что он даже угадывал, каким было музыкальное сопровождение в самые ответственные моменты фильма.
Исключительный дар, который украшал их серые будни. Приятели не верили им. Тогда Жюли заключала пари, поднимала ставки. Барнабе показывали ряд фотокадров, потом шли в кино – проверить. Барнабе и Жюли всегда выигрывали, прикарманивая денежки.
– Он копил на свои причиндалы спелеолога.
Потому что, когда наступало лето, и вся Франция вылезала пузом кверху на солнышко, Барнабе, напротив, как крот забирался под землю, в пещеры Веркора, панически избегая всякого загара и выгорания и преследуя свой идеал бледности. Возвращаясь с летних каникул, он был прозрачным, как саламандра. Сквозь него смотреть можно было.
– Ты тоже спускалась вместе с ним в гроты? Вопрос серьезный.
– Да, и без фонаря к тому же! Это была его причуда: Барнабе очень гордился тем, что может передвигаться в полной темноте. Стереть всякую форму. Конечно, я спускалась с ним в гроты, как же иначе! Это целая история, мои каникулы. Если я не сидела перед экраном вместе со старым Иовом, значит, плутала в кромешной тьме в компании Барнабе.
Барнабе и Жюли, обоим по пятнадцать, и в полной темноте.
– Он снял твою вишенку?
Это вырвалось само собой. И выражение-то не мое. Так утонченно высказался Жереми в тот вечер, когда Клара покинула нас ради объятий Кларанса.
Жюли рассмеялась.
– Можно сказать и так. Однако, следуя исторической правде, должна признаться, что, скорее, это я заставила раскрыться его бутон.
Задал вопрос – не жалуйся на ответ.
Мы молчим.
– Ну что ты надулся, Бенжамен. Успокойся: там было совершенно темно, он никогда не видел меня голой!
Именно это меня и гложет. Оказаться в полной темноте, держать в объятьях твою мать, нагую, и не уступить соблазну чиркнуть спичкой… если хочешь мое мнение: с ним, похоже, не все так гладко с этим Барнабе…
10
Итак, все племя перекочевало в «Зебру». Мы с Жюли, как и прежде, пребывали наверху, в своем гнездышке, а мама осталась внизу, совсем одна в опустевшей скобяной лавке – нашем доме. Сменяя друг друга, мы приходили к ней каждый по очереди в надежде уговорить ее хоть немного поесть. Бесплодные сеансы немого утешения, которые Жереми называл нашей «печальной порукой». Мама предпочитала нашему обществу свое одиночество. Она благословляла эту несчастную «Зебру», которая дала ей возможность уйти в себя, в переживания о порушенной любви.
– Уверяю тебя, Бенжамен, мне так даже лучше. И потом, посмотри, как довольны дети, им так нравится театр!
Дело в том, что Жереми превратил этот переезд в целое событие: ни дать ни взять знаменитая труппа отправляется в мировое турне, Мольер со своим гаремом, компания капитана Фракасса в полном составе… Я уже видел, как они запрягают тощих кляч в раздолбанные повозки и отправляются в путь, облачившись в истертые плащи и шляпы с перьями. Мне уже слышался стук колес по булыжникам мостовой на заре. Клара посмеивалась над ними, но сама тоже не упустила такой счастливой и, главное, вполне пристойной возможности быть поближе к Клеману. С Это-Ангелом на коленях и с Верден, намертво вцепившейся в ее подол, они втроем весьма удачно вписывались в сюжет. Тереза была неподражаема в своем суровом порицании, и удрученные взгляды Превосходного Джулиуса лишь подтверждали ее правоту; какая мука для них обоих следовать за этой бандой безбожников!
Жереми даже разыграл перед нами душещипательную сцену прощания, это при том, что «Зебра» в каких-нибудь шестистах двадцати четырех метрах от нашего дома!
Сюзанна веселилась от души.
– Не знаю, что выйдет у Жереми с пьесой, но это, этот семейный исход я не хотела бы пропустить ни за что на свете!
Единственный, кто держался реальности, был Малыш.
– Мы – армия. Мы идем защищать «Зебру»!
Весьма вероятно, он уже видел, как его сжигают живьем прямо на сцене, чтобы навести панический ужас на захватчиков Ла-Эрса.
Даже Маттиас позволил себе заметить:
– Не сердитесь, Бенжамен… в конце концов, у них ведь каникулы… Эти любительские театральные постановки сейчас в большой моде… язык тела… даже у нас в Веркоре можно встретить нечто подобное… летние университеты… шагайте в ногу со временем, и нечего дуться!
Вскоре и Маттиасу Френкелю пришлось уехать.
– Маму хоронить, – объяснил он.
Да, люди умирают, сам увидишь. И умирают довольно часто, даже слишком; кажется, я тебе уже об этом говорил. Так что можешь не являться ко мне как-нибудь хмурым утром своего юношеского прозрения, сокрушаясь о том, что смерть – прекрасный повод вообще не рождаться; раньше надо было думать!
Итак, Лизль, жена старого Иова, мать Маттиаса, бабушка Барнабе, умерла. Скончалась в больнице Святого Людовика, которую порекомендовала Жюли, предоставив старушку попечению профессора Марти.
– Что у нее? – спросил тогда Марти.
– Девяносто четыре года, пуля в шейке бедра и осколок в левой лопатке, – ответила Жюли.
– Принимая во внимание, что это вы ее привезли, на меньшее я и не рассчитывал. Думаю, этот случай заинтересует Бертольда. И где же ее угораздило подцепить эти неприятности?
– В Сараево.
– Ну и ну! А как, интересно, эти древние кости занесло в такую дыру? Самолет сломался?
– Нет, доктор, она специально туда отправилась, чтобы ходить по улицам с магнитофоном через плечо и микрофоном на весу – записывала.
И правда, Жюли мне как-то уже рассказывала. В их тандеме Френкелей один снимал, другая занималась звукозаписью. Всю жизнь потратить на то, чтобы собирать по миру разные звуки. Как говорит Жюли, с нее, с Лизль, начиналось радио. Сделать так, чтобы здесь слышали то, что происходит в другом месте, это и было единственным увлечением в ее жизни: ее высочество Вездесущность собственной персоной.
– Она всю планету переписала к себе на пленку. Мы приходили навестить ее в больнице. Лизль хотела познакомиться с Сюзанной, и Жюли настояла на том, чтобы я их сопровождал.
– Она моя крестная, понимаешь? Она передала мне свой бойцовский характер. Мне бы хотелось, чтобы она на тебя посмотрела.
На больничной койке, в качестве дарительницы бойцовского характера мы обнаружили маленький гипсовый саркофаг с кудряшками, поддерживаемый сложной системой креплений и ремней. Двигались только губы и глаза. Руки ее безжизненно покоились на белоснежной простыне, но слова были столь живыми, что, казалось, вслед за ними и пальцы трепещут, как крылышки колибри.
– Так это вы?
Она смотрела на Сюзанну.
– Да, это я.
Стоя у кровати, под прямыми лучами света, Сюзанна улыбалась Лизль. На столике у изголовья, как бессменный часовой, работал маленький магнитофон. Лизль записывала жизнь, всех и вся, никакой дискриминации. Она повысила голос:
– Ты слышишь, Иов? Это Сюзанна, ее выбрала Жюльетта. Это для нее мы работали всю нашу жизнь, какую ни на есть. Это она покажет наш Уникальный Фильм!
