Палаццо Дарио - Рески Петра (читать полную версию книги TXT) 📗

Официант принес эспрессо.

– Вы впервые в Венеции? О, тогда вас ожидает масса открытий, – сказал Радомир. – А где именно в Париже вы живете? У парка Монсури? Правда? О, как я люблю этот район вокруг парка Монсури!

В его голосе было столько заинтересованности, будто он старался прямо сейчас постичь теорию относительности.

– Вы счастливчик, правда, правда! Такой симпатичный молодой человек, как вы, да еще с такой интересной профессией! Вы талантливы и многого добьетесь! Да, да, я чувствую! Вы задаете такие смелые вопросы! Но на чем мы остановились? Ах да, я помню, да, на костюме…

Он переменил интонацию.

– Итак, люди полагают, что достаточно всего лишь надеть костюм. Большинство же вообще понятия не имеет о том, как его носить. Нет смысла брать костюм напрокат за миллион лир, если боишься пустить за собой по полу бархатный шлейф.

Журналист кивнул и записал.

– Кроме того, например, так любимые венецианцами костюмы восемнадцатого века идут только таким, как я, голубоглазым. На человеке с карими глазами белый напудренный парик выглядит смешно.

– Конечно, – согласился журналист.

– Поэтому восемнадцатый век ничего не значит для итальянцев. Ренессанс – вот их эпоха. Особенно это касается итальянок. Вся красота того времени скрывается в женской груди.

– А, – произнес журналист.

Радомир помешал эспрессо, подняв мизинец.

– Венеция, по большому счету, это город всего трех эпох: Ренессанса, восточного господства и восемнадцатого столетия. Последний, как я уже сказал, касается только голубоглазых. Все остальное здесь лишнее.

– Конечно, – вновь согласился журналист.

Он постарался нахмурить свой гладкий лоб, и Ванда поняла – он формулировал про себя вопрос, который тут же и задал.

– Вам не докучает постоянное позирование перед объективом?

Радомир ласково взглянул на него.

– Я знал, что вы зададите такой вопрос! Но нет, мсье, нет, это мне не докучает. Для этого приходится выходить из дома, а я люблю гулять по здешним закоулкам и прислушиваться к тому, что говорят люди. Тягостно только отсутствие манер у некоторых из них. У южноамериканцев, к примеру. Бывало, что люди совершенно серьезно просили меня продать им мою шляпу.

Почувствовав одобрение Радомира, журналист доверительно сказал:

– Я приехал в Венецию со своей приятельницей, и сегодня вечером мы собираемся на бал в Палаццо Альбрицци, посвященный эпохе французского модерна.

Радомир скривился. Его интерес к молодому человеку начал угасать на глазах.

– Модерн! – вырвалось у него. – Как это не по-венециански! Как тривиально! Балы в стиле модерн хороши только на Лазурном берегу!

Он отвернулся и посмотрел в окно. Интервью было окончено. Ванда могла приберечь роль пресс-секретаря до следующего раза. Ее дядя поднял голову так, чтобы светотень на его лице играла эффектнее. За окном перед ним эстеты с видео– и фотокамерами нагибались к земле и тянулись вверх, загадочно двигаясь из стороны в сторону, как танцоры ритуала вуду. Радомир, казалось, всем своим существом старался притянуть фотовспышки. Будто подчиняясь указанию режиссера, он поворачивал голову то вправо, то влево. Потом он поприветствовал знакомых, которые проследовали в кафе «Флориан».

Журналист спрятал свой блокнот. Он все понял. Аудиенция завершилась. Он покинул ориентальный салон, пятясь по-крабьи полубоком.

– Господи, какой зануда, – сказал Радомир. – Он так и не придумал ни одного умного вопроса.

Его внимание привлекли костюмированные персонажи, сидевшие неподалеку: фрейлина эпохи Ренессанса в высоком декольтированном зашнурованном корсете, гречанка, одетая в пеплум 29, и набеленная фигура в рубашке с летящими рукавами и розой в руке.

– А, сегодня мы – Пьерро! – оценивающе проговорил Радомир, обращаясь к крылатому белому существу. – Как оригинально! Действительно, очень оригинально!

Пришла пора покинуть кафе. Радомир поднялся, направился к двери, но, не пройдя и двух шагов, вдруг обернулся со смущенной улыбкой на лице.

– Ой… Ванда… еще одно: пожалуйста, не обижайся, но мне не хотелось бы, чтобы меня сопровождал человек без костюма. Это разрушает мой образ… понимаешь, о чем я…

Ванда кивнула. Что тут поделаешь? Ему восемьдесят два. Будь он помоложе, она бы свернула ему шею.

Наслаждаясь взглядами окружающих, Радомир пошел дальше уже не оборачиваясь, прокладывая себе дорогу в толпе. Однако он отправился не прямо к остановке вапоретто через Калле Валларессо, а прогулочным шагом пошел вдоль виа XXIl Марцо, благосклонно кивая всем, кто, оторопев, останавливался рассмотреть его. Ванда пожала плечами, не понимая его маневра, и пошла следом, держа дистанцию, как он просил. Правда, ей хотелось взять гондолу трачетто на Кампо Санта Мариа дель Джильо. Если нужно было перебраться с одного берега всемирно известного Большого канала на другой, не тратя сил и времени на переход по мосту Академии, можно было сесть на паром. Он курсировал от Палаццо Дарио между СанГрегорио и Кампо Санта Мариа дель Джильо. Трачетто – немного неуклюжая большая гондола с двумя гондольерами на носу и корме, которая дешевле, чем обычная гондола, перевозит пассажиров через всемирно известный Большой канал.

Радомир уверенно шагал через площадь. Ванда шла в двух шагах от него. Два гондольера в трачетто, скрестив руки, ждали своих пассажиров. Один был маленький и толстый, другой – поразительно высокий и худой с губами, так показалось Ванде, как у Брижит Бардо. Излишняя роскошь для мужчины иметь такой рот. Его светлые волосы были коротко острижены, а подбородок словно высечен мастером.

– О, Примо, – сказал Радомир, и Ванда сразу поняла, что эти губы Брижит Бардо и были причиной его необычного маршрута.

И еще она отметила, что Радомир собирал вокруг себя эдаких молодых людей-амфибий, облику которых явно не хватало ну хоть чуть-чуть одухотворенности. Но таким красивым, как этот, не был еще ни один, и Ванда поймала себя на том, что залюбовалась им. Он сдержанно улыбнулся, что очень нравилось ей в мужчинах. Тут она представила, как он поет серенады под аплодисменты японских туристок, и красота его чуть померкла.

Примо галантно подал ее дяде руку, помогая сесть в лодку. Радомир чуть было не свалился за борт и оттого всем телом повис у парня на руке. Примо помог ему выпрямиться, и Радомир нервно одернул свой костюм.

– Садитесь, синьор Радомир, – сказал гондольер.

Радомир отказался. В конце концов, он – не турист. Только туристы не способны удержаться в гондоле на ногах. Ванда незаметно заняла позицию сзади, чтобы в любую минуту удержать его. Маленький толстый гондольер остался на корме, а Примо работал веслом на носу. Было очень ветрено, и ему пришлось изо всей силы работать веслом, чтобы пересечь канал перед вапоретто. Его фигура излучала силу, а лицо – женственное обаяние.

– Bellissimo, – сказал Радомир и сжал руку Ванды. – Bellissimo.

Выбираясь из лодки, он ухватился за руку Примо и заглянул ему прямо в глаза, слегка споткнувшись.

– Завтра вы тоже будете, Примо? – спросил он таким голосом, будто от этого зависела его жизнь.

– Разумеется, синьор Радомир, завтра, и послезавтра, и всю неделю.

– Bellissimo, – выдохнул Радомир.

Ванду глубоко тронула эта сцена.

– Боже мой, Радомир, – сказала она, – ты так восхищаешься простолюдином, это поразительно.

Радомир мечтательно улыбнулся.

– Это же моя страсть – цивилизовывать простой народ.