«Джоконда» Мценского уезда - Павская Ирина (онлайн книга без txt) 📗
Маленькая блестящая коробочка вынырнула из-под подушки. Это были «сонные таблетки», как называла их Зойка. Когда у меня появились первые серьезные проблемы со сном, она купила в аптеке при своем заводике упаковку снотворного. Лекарство производилось здесь же, в смысле на этом самом заводике, и своим работникам продавалось со значительной скидкой. Я боялась привыкания и принимала таблетки только в особо тяжелых случаях. Сегодня как раз такой случай. Минут через сорок снотворное подействовало — что ни говори, а против химии не попрешь.
Сегодня с утра в городе настоящий мусорный торнадо. Все последние дни стояла теплая, ясная погода. Откровенное апрельское солнышко изрядно подсушило уличную грязь.
А тут еще, как назло, подул сильный сухой ветер. Наверное, долетел из какой-нибудь близлежащей пустыни. Что же касается чистоты и благоустройства, то у нас в провинции (как, впрочем, и по всей стране) исторически так сложилось, что вся зимняя грязь остается нетронутой до праздника Великой Уборки, то бишь субботника. Такое особое табу — вроде Яблочного Спаса. Пока Спас не наступит, яблоки собирать нельзя. Так и с мусором. Только во время субботника происходит спорадический выброс коллективной энергии, и город приобретает мало-мальски пристойный вид. До субботника еще далеко, а мусор уже весь отклеился от просохшей грязи, снялся со своих мест и в свободном полете носится по городу. То здесь, то там возникают разноцветные смерчи — любо-дорого посмотреть! Всю дорогу до работы мне приходилось уворачиваться от назойливых пластиковых мешков и пустых молочных пакетов.
Оля, оказывается, умерла от внезапной остановки сердца. Так сообщили из больницы. Бедную девушку похоронят на сельском кладбище, за телом уже приехал брат из деревни. А нам надо сдать по стольнику на венок — с порога поведала мне последние новости Жанна Афанасьевна.
— Надо же, никогда бы не подумала, что у Оли больное сердце. Ну худенькая, ну немножко бледненькая. Так это больше от недоедания. Не жаловалась, ничего не говорила — и на тебе! Так вот и мы все под богом ходим. Чего-то суетимся, суетимся, и вдруг — хлоп! — пожалте в яму, — философски подвела она итог печального рассказа. — Кстати, Сима, директор просил вас зайти к нему.
Си-Си стоял спиной к двери и смотрел в сад.
— Можно, Сергей Сергеевич?
— Заходи, Серафима. Видишь, какая беда-то. — Он не оборачивался. — Врачи говорят, она умерла мгновенно, помочь уже нельзя было. Но ты молодец, делала все правильно. — Тут директор наконец взглянул на меня. — И… вот еще… тут такое дело. От Оли там вещички остались в гардеробе, надо бы собрать и отнести. Родственникам или друзьям. Короче, узнай у Надежды Терентьевны адрес и займись, пожалуйста.
Надежда Терентьевна — это наш отдел кадров и особый отдел в одном лице. Она сидит в крошечной комнатушке первого этажа в обществе старомодного шкафа. У шкафа стеклянные дверцы, закрытые изнутри зелеными атласными занавесками. Я думаю, что раньше он стоял в горкоме партии или в кабинете местного КГБ, а потом прямо со всем содержимым переехал к нам в музей. Но на самом деле за зелеными шторками нет никаких особых тайн: папки с личными делами сотрудников, бланки и прочие нужные и ненужные бумаги.
Надежда Терентьевна нашла Олино личное дело, сделала выписку и завела все ту же, приличествующую случаю философскую канитель о бренности земного. Я топталась у порога и сокрушенно поддакивала. Но кадровичка никак не отпускала меня. Казалось, она что-то недоговаривает. Вдруг Надежда Терентьевна почти без всякого перехода таинственно понизила голос:
— А я ведь знаю, Симочка, от чего наша Оля умерла. Вовсе не от остановки сердца. То есть, может, и от остановки сердца, но по причине ужасной душевной трагедии.
И кадровичка, загадочно округляя глаза и поднося палец к губам, как женщина со старого советского плаката «Не болтай!», поведала мне следующую историю.
Дня за три до Олиной смерти Надежде Терентьевне пришлось задержаться на работе, чтобы оформить один срочный документ. Все, кроме уборщицы и дежурной сотрудницы, уже ушли домой. Засобиралась наконец и Надежда Терентьевна. Тетя Маша отперла входную дверь особняка и выпустила ее в сад. Кругом было тихо и пустынно. Кадровичка заспешила было к воротам, как услышала чьи-то возбужденные голоса. Один голос был явно женский, а второй вроде бы мужской. Более того, в женщине кадровичка опознала Олю. Девушка говорила сердито, требовательно, совершенно не в своей обычной манере. Любознательная Надежда Терентьевна слегка притормозила и прислушалась.
— Я тебя предупредила, что больше ждать не буду! Что ты меня за нос водишь! Смотри, пожалеешь!
Мужчина что-то пробурчал в ответ. Оля стояла, прислонившись к стене дома, а ее визави прятался за углом. Его слов было не разобрать, но, по-видимому, он пытался успокоить девушку. Это ему удалось.
— Ну ладно, — смягчила интонацию Оля, — но учти, мое терпение может лопнуть, — в ее голосе послышались угрожающие нотки.
Девушка резко повернулась и пошла к воротам сада. Выждав для приличия пару секунд, сгорающая от любопытства Надежда Терентьевна бросилась за угол. Но за домом уже никого не было, мужчина успел скрыться.
— Вот и выходит, что какой-то подлец девушке сердце-то и разбил. Может, она ребенка от него ждала, а он жениться не хотел. Мало ли таких дурочек деревенских. А куда ей одной с ребенком? Денег нет, родственников в городе нет, из общежития погонят. Вот сердце-то и не выдержало. Жаль, что я его тогда не успела рассмотреть. А то бы сейчас ему показала! — ожесточенно закончила свой рассказ-Надежда Терентьевна. — Сима, ты там порасспрашивай в общежитии, может, кто знает подлеца. Еще не поздно его на чистую воду вывести.
Я согласно покивала и в задумчивости пошла к гардеробной собирать немудрящее барахлишко покойной. Так, ничего особенного: потертая курточка да старый вязаный шарф.
— Ты еще в ящике посмотри. — Тетя Маша смахнула слезинку кончиком платка.
За стойкой раздевалки в углу стоял колченогий письменный стол. В его ящиках смотрительницы держали свои мелкие пожитки. В Олином ящике обнаружилась щербатая керамическая кружка с логотипом (такие дарят на улице во время рекламных акций), пара засохших галет и дешевая китайская косметичка. В сумочке что-то прощупывалось. Я осторожно расстегнула грубую железную застежку-«молнию». Внутри косметички лежала только губная помада. Ничего больше. Конечно, я не очень хорошо разбираюсь в косметике. Но рекламу в журналах смотрю и в магазины дорогие, бывает, захаживаю. Хватило одного взгляда на изящный перламутровый патрон, чтобы понять — цена вещички равняется всей моей зарплате, ну или, по крайней мере, двум ее третям.
Ничего себе! Откуда у бедной деревенской девчонки такие штучки? Напуганный хахаль подарил, чтобы умаслить? Не похоже. За такие деньги можно туфли приличные купить или еды на месяц. Да мало ли еще чего, гораздо более необходимого для откровенно нуждающейся Оли. Я вывернула тюбик. Помада новая, ею пользовались всего раз или два. Или Оля ее сильно берегла, или дорогая косметика появилась у девушки совсем недавно. Это увязывало мою находку и вечерний разговор, подслушанный кадровичкой. Размышляя, я собрала вещи умершей смотрительницы в пакет и поехала по указанному адресу.
Рабочее общежитие, в котором обитала бедная Оля при жизни, располагалось в приземистом облупившемся здании времен первых пятилеток. По сравнению с ним наша пятиэтажка выглядела просто царскими хоромами. Двери выдраны «с корнем», из черной дыры подъезда несет какой-то дрянью. Кое-где в окнах вместо стекол были вставлены куски фанеры. Чтобы попасть внутрь дома, требовалось преодолеть огромную и явно бездонную лужу у входа. Но и внутри не было ничего хорошего. Длинный темный коридор привел меня к обшарпанной двери рядом с загаженной бытовкой. После настойчивого стука дверь отворилась, и в щель высунулась заспанная женская физиономия.
— Чего надо?
— Скажите, Оля Стрельцова в этой комнате жила?
