Клин клином - Хмелевская Иоанна (книги полностью .txt) 📗

Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ

КЛИН КЛИНОМ

У меня это с детства

(Беседа с Иоанной Хмелевской)

— Начнём с того, что в этом разговоре мне будет труднее, чем Вам, — откровенно говоря, мне Ваши “детективы” очень нравятся. На мой взгляд. Вы в нашей стране — единственный достойный ученик (ученица?) Раймонда Чандлера…

— Я очень люблю Чандлера, читаю его с удовольствием, но отнюдь не считаю себя его ученицей. Чандлер ставит во главу угла интригующую загадку, пишет для того, чтобы читатель испытал эмоциональное напряжение, я же пишу для увеселения сограждан.

— Но повесть, даже детективная, не может быть оторвана от жизни. Читателю частенько бывает не до смеха…

— Чихала я на исторические деяния. С тех пор как человек слез с дерева, у него возникла потребность смеяться. И я хочу эту его потребность удовлетворять…

— Каким образом становятся детективными писателями?

— Не знаю, как становятся. Пишешь себе, вот и все. Только я ведь пишу не классические детективы, я писатель-юморист. У меня это с детства. Первую повесть я начала писать, когда мне было лет десять, и, конечно же, ей полагалось быть детективной. Я, правда, не помню, о чем там шла речь. У меня всегда наблюдалась склонность к графомании.

— А когда к Вам пришла идея зарабатывать писательством ?

— Мне такая идея вообще не приходила! Я была нормальным человеком и зарабатывала как все нормальные люди, работала архитектором в проектном бюро, вполне приличное занятие. Но ещё и писала… У меня была уже готова половина “Клина”, когда знакомые посоветовали мне его издать. В издательство “Чительник” меня порекомендовал Мариан Эйле.

— Неплохая рекомендация! Не каждый, кто отличался склонностью к сочинительству, был знаком с Эйле…

— Я с ним не была знакома. В шестидесятые годы Мариан Эйле состоял главным редактором еженедельника “Пшекрой”. А я очень любила “Пшекрой”. И когда узнала, что Эйле приехал в Варшаву, — а “Клин” к тому времени был уже готов, — я решила дать ему эту повесть на отзыв. Позвонила и договорилась с ним о встрече. Эйле жил в гостинице, в какой-то из этих шикарных, то ли в “Европейской”, то ли в “Бристоле”, повесть взял и в тот же день, где-то около полуночи, позвонил и сказал, что да, стоит печатать. А потом позвонил в “Чительник” и сообщил, что к ним скоро придёт одна чокнутая .. Меня он, кстати, тоже подготовил к первому моему визиту в издательство. Посоветовал одеться как можно хуже. Это для того, чтобы редакторши не заподозрили протекции на почве личной симпатии. Ну я и принарядилась. Старые сандалии на босу ногу, юбка с оборванной прошвой, а в руке сетка с продуктами: обычная такая авоська с петрушкой, хлебом, картошкой. Произвела очень хорошее впечатление. Повесть приняли и напечатали. А если серьёзно, с добрым чувством вспоминаю всех сотрудниц из той первой моей редакции. Ко всем моим книгам, начиная с первой, они относились критически, но это была очень милая критика, она стимулировала совершенствовать написанный уже текст. Мне в общем-то повезло…

— Ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: как пишутся детективы, откройте тайны ремесла…

— Я не знаю, что такое “ремесло”. У каждого профессионального писателя наработаны свои навыки. У одного есть “норма”, и он ежедневно, в определённое время, выдаёт сколько-то там страниц, другой пишет когда Бог на душу положит, а кто-то ещё садится писать лишь тогда, когда у него уже все продумано — от названия до последней страницы. Я пишу то, что вижу. Возможно, потому, что думаю я только образами. Передо мной возникают образы, явственно, как на экране…

— Когда Вы впервые соприкоснулись с литературой?

— Мне повезло ещё в раннем детстве. Когда мне было четыре года, меня насильно научили читать — от отчаяния. Я настырно домогалась, чтобы мне читали “Сказку о Железном Волке” — изо дня в день, без роздыху. Никто такой муки вынести не мог, потому что я знала её наизусть и не допускала ни малейшего отклонения от текста, так что ничего не оставалось, как научить меня грамоте, чтобы я сама наслаждалась этой осточертевшей всем сказкой; Ну и, конечно, научившись читать, я больше в руки её не брала и понятия не имею, о чем она.

— И что Вы читали потом?

— Все, что попадалось на глаза. Я была читающим ребёнком, в куклы не играла. Благодаря этому, заранее перечитала всю школьную программу, не успев потерять интерес к включённым в неё книгам. Оккупацию я провела в интернате у сестёр Воскресения Христова и однажды получила двойку по польскому языку. О чем-то думала во время объяснения и ни слова не слышала, а с учебниками сами понимаете, как тогда обстояло. Сестричка отчитывала меня с пафосом: “Деточка, — сказала она, — вдет война. Как может польский ребёнок отлынивать во время оккупации от изучения польского языка?!” Задела она меня за живое, и с тех пор я грамматику знаю назубок. А после войны, в гимназии Королевы Ядвиги, историю преподавала гениальная историчка, Гизелла Гебертова, которая требовала от нас ответов на безукоризненном польском языке. Стоило это нам адских мук, зато принесло свои плоды.

— Тогда почему же вы решили изучать архитектуру, а не полонистику?

— Считала, что литературу, историю литературы можно изучить самостоятельно, в своё время. С архитектурой дело другое, да и нравилась мне эта профессия.

— И все-таки архитектурой Вы не занимаетесь?

— Но очень долго занималась. Работала в очень славном проектном бюро, которое было подробно описано во второй моей повести, “Все мы под подозрением”, и которое впоследствии обанкротилось. Единственный в Польше случай с банкротством государственного предприятия. А потом я уехала в Данию.

— Как там в Дании было, мы знаем из третьей Вашей книги, “Крокодил из страны Шарлотты”…

— Я поехала туда на две недели, к подруге, которая работала в проектном бюро, и по чистой случайности тоже получила работу, и тоже в проектном бюро. Дело было улажено неожиданно, у неё в офисе, под шутки и трёп с заглянувшим туда человеком, оказавшимся сотрудником ректора датской Королевской Академии Архитектуры. В результате я застряла в Дании на три года, с небольшим перерывом. В Польше мне отказали в годичном бесплатном отпуске и вышибли с работы. А когда вернулась, нарвалась на кампанию по сокращению штатов, вот так я окончательно сменила профессию.

— Может, Вы мне все-таки посоветуете, как написать детектив?

— Надо придумать психологические мотивы поведения человека. Потом остаётся только описывать ситуации, в которые он попадает.

— Но Вы, конечно, даёте себе отчёт, что в повестях Иоанны Хмелевской детективная интрига по мере чтения становится для читателя все менее существенной…

— Вполне возможно, а жаль, мне-то она дорога. Но юмористическая сторона все-таки важнее.

— Но читатель вправе иметь свои предпочтения. Я знаю множество людей, обожающих Ваши книги, страстных фонов Хмелевской, но знаю и таких, для которых эти книги непонятны, все до одной…

— Нет закона, обязывающего меня любить. Может, у меня несколько извращённое чувство юмора.

— Ну, издатели-то чувством юмора не обделены. Вы написали около двух десятков книг, и все изданы большими тиражами…

— Не так уж все идиллично. Издателям, бывает, тоже отказывает чувство юмора. У меня не взяли в печать последнюю книгу, “Дикое мясо”. Это историческая повесть, о периоде между двумя карточными системами.

— Возможно, она из разряда претенционных? Видите ли, в рубрике “Маргинальная литература” мы публикуем беседы с писателями специфического литературного направления, так называемого “вагонного”, как бы второсортного, без претензий — по крайней мере так считают критики. И нас интересует, не чувствуют ли себя такие писатели ущемлёнными, не мечтают ли порвать с прошлым и взяться за сочинительство чего-нибудь более престижного? Может, и с Вами приключилась такая же история, отсюда и недоразумения с издателями?

— Ничего подобного, престижность меня не волнует! Я хочу писать книги, веселящие и умиротворяющие сердца, а не психопатологический бред на недоступном человеческому разумению уровне. Кроме того, я знаю свои возможности, не всякую книгу я способна написать. Мне трудно было бы осилить эпический роман, такой, например, как “Унесённые ветром”. Жаль, конечно. Но я столь же сожалею, что не умею плавать. Комплексов у меня нет. “Дикое мясо” — пожалуй, название я не изменю — это продолжение повести “Лесе”. “Лесе” я написала десять лет назад, и никто не мог взять в толк, к какому же жанру его отнести, потому как это все-таки не детектив. В результате решено было квалифицировать повесть как реалистический гротеск. Может, в ней много несусветной глупости, но меня такие вещи смешат.